– Эшбахт! – крикнул один высокий и еще не старый солдат с перевязанной рукой.

Кавалер остановился, и все офицеры остановились с ним.

– Я помню тебя, ты из людей фон Финка. Из тех, кто не побоялся спрыгнуть в овраг, когда убивали капитана райслауферов.

– Именно так, господин, это я, – чуть робея, отвечал солдат.

– Тебе и тем, кто был с тобой в овраге, ротмистр Бертье обещал по пять талеров. Я не забыл. Вы получите деньги.

– Спасибо, господин, спасибо, – кланялся солдат. – А не найдется ли у вас места для меня? Я слыхал, что вы своим солдатам даете немного земли и разрешение жечь кирпич. Может, один из ваших офицеров возьмет меня к себе в роту? А с солдатами я договорюсь.

– Как тебя звать, солдат?

– Роммер, господин, Эйнц Роммер.

– Мне нужны храбрецы, Эйнц Роммер, – произнес Волков и невесело подумал о том, что это сражение было не последним его сражением. – Когда вернемся в Эшбахт, попросишь у моего знаменосца ленту.

– Ленту? – не понял солдат. – Какую ленту, господин?

– Бело-голубую ленту цвета моего знамени, такую, какие носят на руке мои сержанты, – сказал кавалер и пошел дальше.

– Ленту?

Эйнц Роммер еще недоумевал, но солдаты, что были с ним рядом, уже всё поняли, начали его поздравлять. Они хлопали его по плечам, по-дружески стучали кулаками ему по спине, требуя с него выпивку.

…Захваченных горцев держали на берегу, там их легче было охранять. И плевать, что с воды дул ледяной ветер, а пленные были раздеты и многие из них ранены. Плохая война – это есть плохая война. Их все равно ждала смерть. Горцы и сами всегда казнили пленных: даже благородных, за которых можно было взять выкуп, убивали, а уж с солдатней так и вовсе не церемонились. И сами они теперь на пощаду не рассчитывали. Они сидели, сбившись в кучи, плотно прижимаясь друг к другу, стараясь так беречь тепло; раненые лежали тут же, без всякой помощи.

– Я приказал их не кормить: к чему тратить хлеб. Солдаты грозятся их перебить и без приказа, – сказал ротмистр Рене, которому было поручено охранять врагов.

Волкова не удивило то, что солдаты уже точат ножи на пленных, его как раз удивило то, что их не перебили сразу.

– Всего их сто двенадцать, шесть сержантов и два офицера, это все местные, из кантона Брегген. И еще тридцать три райслауфера из соседних кантонов.

– Господин! – крикнул один из людей Рене, стороживший пленных. – Когда можно будет пустить их поплавать? Осточертело их охранять.

– Выполняй, что приказано, – сухо откликнулся кавалер.

Были времена, когда он люто ненавидел горцев и ни одной лишней секунды не дал бы им прожить. Но в те времена он являлся простым солдатом. А сейчас все по-другому, теперь он должен думать наперед.

– Рене! – позвал Волков.

– Да, кавалер.

– Дайте им хлеба и разрешите жечь костры.

– Хлеба? – удивился ротмистр.

– Да, и еще дайте знать на тот берег, что я приму парламентеров, – все так же твердо продолжал кавалер.

– Парламентеров? – переспросил Рене.

– Именно, Рене, пусть приезжают сюда, я хочу говорить с ними. И, пока не поговорю, пленных резать не дозволяю.

Офицеры, все, кто слышал его, находились в недоумении. Они переглядывались. Даже командир арбалетчиков Стефано Джентиле был удивлен, хотя какое ему, ламбрийцу, дело до местных обычаев и правил.

– Роты будут недовольны таким решением, – заметил Бертье.

– Роты всегда чем-то недовольны, – назидательно ответил Волков. – Вам бы пора уже знать, ротмистр, что в ротах есть офицеры, которые могут угомонить недовольных болванов. – И, понимая, что этим смутил храбреца, повернулся к нему и спросил: – Как вы, Гаэтан? Вижу, ваши раны тяжелее, чем мне казалось.

Лицо ротмистра было сильно разбито, едва начало заживать, подбородок вообще был зашит одним стежком – толстая черная нитка стягивала разошедшуюся от рассечения кожу. Рука его была перемотана тряпкой. Волков помнил, что Бертье досталось в овраге, но крепыш держался молодцом.

– Ваш монах просто колдун, кавалер, он мне вернул здоровье за день, а ссадины сойдут, я готов уже к новому сражению.

– Господа! – произнес Волков. – Не все это видели, но наш славный Бертье приложил сил для победы больше, чем кто-либо из нас.

Офицеры кивали, хлопали ротмистра по плечам.

– Я сам не трусливого десятка, но даже я крепко бы подумал, прежде чем прыгнуть в овраг, переполненный горскими свиньями, – продолжил кавалер. – Это Бертье умудрился убить капитана наемников, причем их же оружием. Думаю, что выражу общее мнение, когда скажу, что вы, Гаэтан, достойны большей награды из добычи, чем остальные, хотя и другие делали то, что должно, и упрекнуть мне некого.

Волков не стал упоминать Гренера, это было ни к чему. Славная победа все равно свершилась, хоть кавалерия почти не внесла своей лепты в общее дело.

Офицеры радовались, а кавалер почувствовал, как в нем заканчивается та благость, что дали ему вино и простая солдатская пища. Тут ему на ум пришли вопросы брата Ипполита о тошноте. Он позвал к себе Максимилиана.

– Шатер мой поставили?

– Должны были, – кивнул тот. – Я схожу проверю.

– Нет нужды, – остановил его кавалер. – Господа, на сегодня более сил у меня нет, хворь еще не отпустила меня, прошу простить, я пойду прилягу.

Офицеры ему кланялись, а он – офицерам.

В шатре печь уже пылала, было там тепло. Максимилиан помогал господину раздеться, стаскивал сапоги. Хоть и тошнило кавалера, но говорил:

– Ты теперь мне не оруженосец и не паж, ты теперь мой знаменосец.

– Я знаменосец? – не поверил юноша. Он так и застыл с сапогом Волкова в руках.

– Ну, ты же носишь мое знамя?

– Носил, пока более достойных не было.

– Более достойных я и сейчас не вижу. Сапоги отныне уже не твоя забота, сыщи мне денщика. А оруженосцем будет Увалень. Кстати, а где он?

– Послан к епископу в Мален и к госпоже Эшбахт с вестью о победе, – ответил Максимилиан.

– Хорошо, хорошо, – кивнул кавалер. – Но за конями все равно следи, мне нравится, как ты следишь за моими конями.

– Спасибо, кавалер, спасибо! – Юный знаменосец схватил его руку и поцеловал. – Для меня большая честь служить при вас.

Волков лег на свою походную кровать, и Максимилиан накрыл его периной.

Кавалер чувствовал себя все еще нехорошо. Но тошнота – бабья болезнь, в его представлении она не была причиной для лени и безделья. Едва рассвело и он позавтракал, как пришел Карл Брюнхвальд со списками всего захваченного у горцев. Трофеев оказалось не так чтобы много. Из ценного только оружие и доспехи, ну и лодки с баржами. Все остальное провиант, но и его немного.

Закончив перечисление, ротмистр спросил:

– А что делать с пленными? Солдаты будут рады, если вы отдадите пленных им.

Волков сидел на кровати, кутался в шубу, несмотря на то что в шатре топилась печь, и молчал. Да, он понимал солдат и их вековую ненависть к горцам, он тоже ненавидел этих жестоких и спесивых мерзавцев с гор. Но кавалер давно не был солдатом, он даже уже не был офицером и не имел права ни на эмоции, ни на желания. Он должен думать о будущем. Пойти на поводу у солдат и перерезать полторы сотни горных свиней – это, конечно, приятно и потешит его самолюбие, и солдаты окажутся довольны своим командиром. Только ничего этого не будет. Он должен думать о будущем. А какое у него будущее? Бесконечная война с кантоном, который в десять раз сильнее и в сто раз богаче его? И что ждет его в таком будущем, кроме бегства или смерти? Нет, необходимо думать наперед.

– Кормите их, – наконец сказал кавалер Брюнхвальду, – разрешайте жечь костры. Раненых, что умерли, сложите на берегу, чтобы с того берега их было видно.

Ротмистр решения, кажется, не одобрил, но возражать не стал.

– Как пожелаете, кавалер.

Он поклонился и вышел. Тут же в шатре появился Максимилиан.

– Кавалер.