– Хороших много, много, – опять соглашался купец, – но дело в том, что нам нужен такой, как вы.
«Какой такой?» Волков молчал, ожидая пояснения.
– Ангел мой, – проговорил гость, обращаясь к Бригитт, – будьте любезны, еще мне горячего вина с медом и корицей.
– Сейчас, – ответила Бригитт и быстро ушла на кухню.
«Ах, дрянь такая, стояла за креслом и слушала мужские разговоры?»
И пока ее не было, старик продолжал:
– Дело в том, что нам нужен рыцарь божий, такой как вы, что всякое уже повидал: и ведьм, и мертвецов живых.
«Ах вот оно что, вот кто вам нужен».
– Дело в том, что командиры этого взбесившегося мужичья, это… Они люди не совсем простые, – говорил Наум Коэн значительно тише. – Один из них – рыцарь Эйнц фон Эрлихенген. Он лыс, и у него рыжая борода.
«Уж большие редкости среди рыцарей и воинов лысина и рыжая борода».
– А еще у него черная рука.
– Черная рука? – переспросил кавалер.
– Да, черная рука из каленого железа, что двигается и шевелится не хуже всякой живой.
– Никак за колдуна его держите?
– Держим, друг мой, держим, а как нам его не держать за колдуна, если он за два года одиннадцать отрядов со славными командирами, посланных на него, разгромил. Как не держать его за колдуна, если он и боголюбивых рыцарей бьет, и знаменитых полководцев-еретиков тоже бьет. Иные уже и не хотят на него идти, так и говорят, что тут дело нечисто.
– А еще что говорят? – уже серьезно спросил кавалер.
– Что жена у него ведьма, может ему всегда победу наколдовать.
– Угу, – кивнул Волков, чуть подумав. – Ну вот теперь-то точно нет. Хватит с меня дьявольщины и чертовщины, буду воевать с горцами, с ними мне как-то спокойнее.
– Я это знал, я это знал, – спокойно закивал Наум Кантор и снова поднял руку и показал два пальца.
Теперь с лавки встал другой человек, он подошел к купцу и протянул тому шкатулку черного дерева. Коэн поставил шкатулку на стол, открыл ее и достал оттуда свиток превосходного качества. Сразу Волкову в глаза бросились великолепная печать и широкая лента, что были на свитке. И ошибиться он не мог: на свитке висела печать с орлом, а лента была черно-желтой. И орел, и цвета говорили о том, что послание это от самого императора. Наум Коэн встал, сделал к кавалеру шаг и с поклоном протянул свиток ему.
– Это вам от самого императора.
– Мне? – не поверил кавалер.
– Вам, вам, – серьезно подтвердил купец, усаживаясь на свое место.
Одно ощущение этого свитка в руке, его гладкость и вид внушали благоговение. Волков медленно развернул бумагу и тут же почувствовал, как кто-то заглядывает к нему через плечо.
Конечно, это была вездесущая Бригитт.
– Марш отсюда! – сурово и тихо прошипел на нее кавалер и, когда она, обиженно поджав губы, отошла, стал читать, что было написано в свитке.
«Милостью его императорского величества утвердить избранного и достойного того кавалера Иеронима Фолькофа фон Эшбахт в чине оберста (полковника) имперского войска не на казенном содержании.
Отныне кавалер фон Эшбахт имеет право именовать себя оберстом во всех реляциях и просить аудиенцию у Императора.
Отныне полковник кавалер фон Эшбахт имеет право собирать войска во всех доменах Его Императорского Величества и во всех землях честных имперских подданных.
Отныне он имеет право при любом деле и на любом поле, при любых других флагах и даже при флаге Императора стоять под своим флагом и всем войскам, что ему подчинены, дать свой флаг.
Отныне полковник кавалер фон Эшбахт при любом деле имеет право требовать себе место и голос на любом военном совете, даже в присутствии его Императорского Величества.
Сим утверждаю: Георг III
Император. Число. Подпись».
Волков дочитал, свернул свиток и положил его перед собой.
– Что ж тут сказать, умеешь ты, жид, умеешь тронуть душу, найти нужные ключи. – Кавалер усмехнулся. – Во сколько же тебе обошелся полковничий патент на мое имя?
– Уж поверьте, друг мой, недешево. – Первый раз за все время купец не был благодушен. Он вздохнул, постучал ладонью по мешку с деньгами. – Здесь тысяча шестьсот восемьдесят гульденов. Вам нужно собрать на эти деньги тысячу двести солдат на свое усмотрение, сто всадников и триста саперов с инструментом. Нанять их надобно на полгода. До конца кампании.
Волков не был бы самим собой, если бы не начал сразу считать: «В мешке тысяч пятьдесят серебром, солдатам с третьего ряда и дальше по три талера; первые два ряда доппельзольднеры, человек сто или даже двести, пусть пять монет каждому; стрелкам и арбалетчикам по три талера на человека; кавалеристам десять, да нет же, возьмем хороших, пятнадцать монет на человека; телеги – шестьдесят штук, двадцать у меня уже есть; кони – сто пятьдесят голов, сорок у меня уже есть; офицеры, саперы, барабанщики, врачи, повара…» Даже делая большие округления, даже беря цены по максимуму, у него в кармане оставалось… триста-четыреста гульденов чистой прибыли? Весьма недурные деньги. Весьма. И еще патент полковника. Да, Волков был им очень, очень нужен. И значит…
– Нет, жид, и рад бы, и все ты сделал правильно, и патент полковничий меня очень прельщает, но я уже веду войну, понимаешь. Как, как я брошу свой удел? Уеду – и уже в мае здесь будут горцы, они устроят мне полную пустыню.
Тут уже купец побледнел, затряс бороденкой, не ожидал он, видно, такого и, срываясь на петушиный крик, заговорил резко:
– Да разуй ты глаза, рыцарь! Ты живешь в пустыне! Придут горцы, так они разве что поплачут над твоей нищетой. Лачугу твою сожгут, пристань с сараями на берегу? Так то гроши все стоит, тебе же больше предлагают, многократно больше, а справишься – так еще и добычи возьмешь хорошей: мужики-то грабили два года. А не справишься, у тебя золота вдоволь останется, чтобы все тут отстроить заново.
«Ишь ты, как закукарекал, видно, я и вправду вам нужен, купчишки».
– Нет, сказал, не брошу свой удел во время войны. Замирюсь с горцами, так дам знать.
«Хотя у меня уже и так есть дела на то время, когда с горцами покончу или они со мной».
А купец тут и успокоился, вздохнул, отхлебнул вина, по-старчески пожевал губами и сказал в задумчивости:
– Дам еще сто шестьдесят эгемских крон, это мои личные деньги, больше уже ничего не будет: нет – так нет.
«Вот, видно, мы и дошли до предела». Волков ничего не сказал, а лишь показал жестом купцу: ну, доставай свои эгемские кроны, будем считать. Все будем считать.
Глава 40
Наум Коэн выложил большой кошель, и Волков взялся считать аккуратные монеты, отчеканенные в восточном королевстве. Все было верно, монет насчитывалось ровно сто шестьдесят. Тогда он снова собрал их в кошель и велел слугам принести сверху заветный сундук. Как это было сделано, кавалер стал считать гульдены из огромного мешка. Патент, конечно, вещь удивительная, и мысль о том, что он теперь имперский полковник, весьма будоражила кровь, но золото… Золото – это отдельное удовольствие. Того золота, что у него должно было остаться после похода, с лихвой хватило бы на несколько лет жизни. И черт с ним, с этим его домом, с часовней в честь убиенного монаха, с недостроенной церковью и с причалами у амбаров, пусть горцы придут и всё это сожгут, пока его не будет. Возможно, что так даже лучше: может, они сочтут себя отомщенными и удастся завести с ними речь о мире. А потом он уже все отстроит по новой, будет еще лучше.
И так радостно стало у него на душе от позвякивания денег и полковничьего патента, что совсем позабыл Волков про гостя, хоть тот сидел в двух шагах от него. А гость про себя и напомнил:
– Через две недели вам надобно быть на совете у генерала в Нойнсбурге. И желательно уже с первыми офицерами, генерал человек суровый и требовательный, он хочет видеть своих подчиненных и дать им указания.
