Солдат нашел кавалера глазами и сразу решительным шагом двинулся, обходя столы, чтобы подойти к кавалеру сзади. Волков, трезвея с каждым его шагом, ждал, не отводя от солдата взгляда. А в зале стоял шум. Прислужники главного виночерпия у стены деревянными молотами ломали дно очередной винной бочки. Меж десятков столов поварята носили и носили огромные подносы с великолепными блюдами, от которых еще шел пар. Гости были веселы, все болтали и кричали хмельно, дамы раскраснелись от вина и жары, стали снимать шарфы, обнажая прекрасные шеи и плечи, а незамужние так и вовсе волосы распускать принялись, а тут еще и музыка стала играть. Да, это был отличный пир, вот только рыцарь божий уже знал, что праздник для него закончен, хотя и не представлял еще, что его ждет.

Солдат же подошел и после короткого поклона стал говорить негромко что-то ему на ухо, а после достал и бумагу, протянул ее господину и отошел на шаг от кресла. Когда кавалер дочитал бумагу, ни от благодушия, ни от хмеля и следа не осталось на его лице. Стало оно обычным его лицом – суровым, каменным.

– Ступай к ротмистру Брюнхвальду, – велел кавалер, указав на того солдату рукой, – скажи, чтобы собирался.

Солдат кивнул и направился по залу к ротмистру. Сам же Волков снова поднял кубок и отпил вина.

Когда ротмистр выслушал солдата, он поглядел на кавалера, взял полотенце, вытер рот и руки и, извиняясь и кланяясь соседям, стал вылезать из-за стола. А солдат уже сообщал что-то ротмистру Рене. Тот тоже перестал есть, принялся озабоченно переговариваться с матерью невесты, вид у которой сразу стал испуганный. Стихла музыка, а за ней и людской гомон. Гости смотрели, как один за другим поднимаются из-за столов офицеры фон Эшбахта. И уже появились в глазах гостей непонимание и удивление. Все стали спрашивать друг у друга, что происходит, смотрели на центральный стол – там кавалер перегнулся через подлокотник кресла и что-то говорил госпоже фон Эшбахт, а та слушала его с лицом белым и перепуганным.

И тут первый раз в зале прозвучало слово «война». И полетело эхом по залу: война? война? Теперь уже и епископ, и бургомистр выглядывали со своих мест, смотрели на кавалера вопросительно, желая знать, что произошло. Понимая это, кавалер похлопал по руке свою жену, которая вдруг горько зарыдала, а потом встал и произнес, чтобы все желающие услыхали:

– Господа, граф фон Мален и графиня фон Мален после обеда сегодня занемогли. Графиня плоха, а граф лишился чувств и в себя не приходит. Да смилуется над ними Господь. – Он перекрестился, и за ним стали креститься все остальные, кто был в зале, включая слуг. – Так как моя сестра любимая и тесть мой больны, я спешу откланяться, вас же прошу продолжить пир.

Он помог жене встать, тут же вставали и бургомистр, и епископ, и изрядно пьяный Дитмар Кёршнер. Все шли к Волкову с вопросами и соболезнованиями. Но тут с неожиданной стороны себя проявил епископ: строго говоря со всеми, он отстранил людей от кавалера.

– После, господа, после… – И, оторвав его от жены, пошел с ним под руку. – Не делайте глупостей, кавалер, не спешите, выясните все обстоятельства и приезжайте ко мне. Мы все обсудим.

Волков молча кивал.

– Понимаю, как дорога вам графиня, но все равно не делайте глупостей.

Волков опять кивал.

Потом святой отец отправился успокаивать госпожу Эшбахт, а к кавалеру подошел господин Кёршнер и пьяным тоном говорил:

– Ах, как жаль, дорогой друг, как жаль, дорогой родственник, я и позабыл, что графиня – ваша сестра. Очень, очень сожалею, дорогой родственник… Я, дорогой родственник, вот что вам скажу… Если вам вдруг потребуются… Потребуются деньги… Говорите мне по-родственному… Не стесняйтесь.

Кавалер похлопал купца по плечу.

– Спасибо, дорогой родственник, обязательно скажу, если будет нужда.

Но, как он ни любил деньги, сейчас он о них не думал. Сейчас он вообще ни о чем не думал, думал лишь про Брунхильду. Не про беременную жену, что шла за ним, заливаясь слезами, не про прекрасную Бригитт, которая пыталась протиснуться к нему через многих людей, что были у выхода. Нет, только про распутную и взбалмошную девку, что встретил в поганой харчевне в убогом местечке Рютте. Когда-то Волков думал, что будет она ему большой опорой, когда станет графиней, что и сама станет счастлива. Шутка ли – графиня! Но никак он не мог вообразить, что все может закончиться вот так. «Занемогли после обеда» – так было сказано в письме, что писал ее паж. Что это значит? Что это такое? Как это могло быть? «Занемогли после обеда»! «Ух, змеиное семя Маленов!»

Кулаки у рыцаря сжались, лицо стало страшным. Нет, никогда у него не было к Брунхильде тех чувств, что он испытывал к Бригитт. Но, как это ни странно, взбалмошная и капризная, все-таки она была для него не чужой. И даже не из-за ребенка, что носила под сердцем, а просто потому… просто была близкой ему, родной, и все. Такой же близкой, к примеру, как сестра Тереза. Возможно, оттого что не так уж много было у него близких людей до последнего времени. Раньше и никого не находилось. Товарищи по разным воинским корпорациям – других людей Волков, в общем-то, и не знал. Вот Брунхильда и оказалась ему близкой. Настолько близкой, что кое-кому могло и не поздоровиться, случись с нею что-то.

А на улице, на главной площади города, праздник. Всюду толпы хмельного народа, ни карет, ни коней не найти. Все встречные его узнают, все его поздравляют. Он отвечает через силу, улыбается через нежелание. Только богу известно, в каких проулках кареты поставили. А кавалеру очень, очень хотелось быстрее узнать, что там с его Брунхильдой, потому что из письма неясно, насколько она плоха, насколько занедужила.

В общем, отыскали и коней, и кареты, стали садиться и, несмотря что уже сумерки, потихоньку собирались, все-таки уезжали.

Отец Теодор нашел Волкова, когда тот уже был в седле, и крестил его, повторяя:

– Не делайте глупостей, сын мой, не делайте глупостей. Как все выведаете, так сразу езжайте ко мне.

А Волков кивал ему и кивал.

Так и поехали. Сначала отправились в Эшбахт. Карл Брюнхвальд по своему обыкновению советовал, прежде чем ехать в Малендорф к графу, взять хотя бы сотню солдат. А Волков давно уже понял, что Карл много в жизни повидал и дурного не посоветует.

Пажу ее сиятельства графини фон Мален Теодору Бренхоферу было совсем немного лет. Четырнадцать-пятнадцать, не больше. Может, от этого, как только увидал кавалера, он сразу стал плакать.

– Ну! – велел Волков строго. – Будет вам! Рассказывайте, что случилось.

– Уж не знаю, что и говорить, – сквозь слезы лепетал паж. – Они сели обедать в малой зале… В большой зале совсем редко они обедали из-за склок.

– Кто «они»?

– Граф с графиней.

– Дальше!

– А я пошел в каминную залу, граф не любил, когда я был при обеде, а с ними остался только лакей, прислуживал. Я подождал, а потом через час пробежал лакей, он людей звал, говорил, что графу дурно. Я побежал в залу, а там граф… Лицо все его было красным, он в кресле сидел… почти лежал, ноги вытянув, голову запрокинул и дышал, дышал так… А графиня… Графиню мутило, ее рвало.

Волков слушал внимательно, не перебивал мальчишку, так же слушали сбивчивый рассказ пажа и госпожа Эшбахт, и госпожа Ланге, и Карл Брюнхвальд, и брат Ипполит.

– Графиню, значит, мутило и рвало? – только и спросил кавалер.

– Но она со мною говорила. Говорила, чтобы скакал к вам, чтобы вы забрали ее из Малендорфа.

– Что еще она говорила?

– Говорила, что вино было горьким и что вам нужно поторопиться.

– Значит, вино горьким было? – медленно переспросил Волков.

Госпожа Эшбахт при этих словах, не произнеся ни звука, ни с кем не попрощавшись, повернулась и пошла наверх в свои покои, за нею направилась и мать Амелия. Когда они скрылись, Волков тихо процедил сквозь зубы:

– Змеиное семя. Даже дослушать про отца не захотела. – Он повернулся к пажу. – Значит графиня вас послала еще днем?