Мы попытались отказаться как можно вежливее.

– Нет, вы останетесь, мать вашу! – взревел он, и кусты бровей сдвинулись непроходимой чащей.

Мы сказали “спасибо”, допили кофе, снова поблагодарили, поблагодарили еще, а сами тем временем начали пятиться к двери. Русси-Юсси встал и последовал за нами. Его губы изображали приветливую улыбку, руки тянулись обнять нас. Рванув дверь, мы бросились к мопеду. В паническом страхе вскочили на него. Мопед не заводился. Ниила подсасывал и жал на педали – без толку. Мотор заглох. Я попытался завести его с толкача. Русси-Юсси показался на крыльце в женских туфлях, взгляд его умолял: “Потрогай меня… ну потрогай же…”

Вдруг кто-то впился мне в спину. Острые коготки – они стали пробираться вниз к пояснице.

– Хиири туллее… Вот идет крыса…

Вниз по ягодицам. Я резко обернулся. Тут меня накрыл рот, большой и влажный, как мешок, он тек по моему лицу, я едва не тонул. Слишком влажный, слишком, слишком влажный…

Русси-Юсси осторожно ласкал меня, глядя глубоко в глаза. Он обязательно заметит. Он увидит, что я не хочу!

Я стал вырываться. Юсси не отпускал, держал крепко. Его рука все шарила и шарила.

И вдруг все лопнуло. Маска исчезла. Из глаз хлынули слезы, начался ливень. Юсси не скрывал от меня своих чувств, он обнажил передо мной всю свою боль и надеялся, что я спасу его. Но я уже был таков. Развернувшись на согнутых коленях, он стремглав бросился в дом.

В это мгновение завелся мотор. Вне себя от ужаса мы рванули через двор к лесной просеке. Лес обступил нас убаюкивающей тишиной, закатное солнце окрасило макушки деревьев. Я мертвой хваткой вцепился в багажник, чтобы меня не выкинуло на скорости. Чувствовал, как спадает напряжение, как от живота отступают судороги.

– Мы спасены! – крикнул я, стараясь перекричать мотор.

Ниила сбавил скорость. Во рту у меня все еще оставался привкус прогорклого кофе и слюны старика, я сплюнул на дорогу. Скорость продолжала снижаться, мы ехали все медленнее и наконец остановились. Мотор заглох и стих. Я изумленно взглянул на Ниилу. Он безучастно смотрел в сторону ближайшего поворота.

– Пожар, – сказал он.

Я ничего не понимал. Ниила начал жевать, будто что-то ел, зубы заскрипели.

– Мы пропали, – сказал он равнодушно. Вылез из седла, побежал на цыпочках. И бух в канаву, размахивая руками.

– Стой! – завопил я и ринулся следом.

Тут только я понял, что достать до земли не так-то легко. Она опустилась на добрую ладонь, так что ноги не доставали до нее самую малость. Как я ни старался, я не мог ни на что опереться и потому стал неловко скользить по воздуху, как на лыжах. Ниила был уже в лесу, я чуть не падал, натыкаясь на сучья и молодую березовую поросль.

– Ниила, стой!

Ниила неотрывно смотрел на левую руку, словно это была не его рука, а инородный организм, прилепившийся к нему.

– Горит, – сказал он.

И тут я увидел то же, что и Ниила. Свирепые языки пламени вздымались от его пальцев. Ниила взмахнул рукой – от нее отделились куски кожи и подожгли на нем одежду. Я принялся испуганно озираться. Поздно. Весь лес объят пламенем. Мы внутри бушующего, но абсолютно беззвучного лесного пожара. Ниила прав – мы пропали. И все же это было прекрасное зрелище. Обворожительная красота. Я заплакал от страха и, сгорая, хотел обнять какое-нибудь дерево. Краски сгущались и ширились. Ярко-желтые, алые, багровые, фиолетовые наконечники стрел дождем сыпались с вершин деревьев. Я приподнялся над землей еще выше, невольно схватился за Ниилу, чтобы не улететь. Моя голова казалась легче остального тела и, как воздушный шар, тянула меня вверх. Огненное кольцо смыкалось, огонь обступил нас со всех сторон. Мы стояли, как две обугленные трубы в жаркой плавильне, и ждали, когда придет боль.

Тогда Ниила вытащил нож. Сверкающий нож, плоский, как рыбка. Попробовал большим пальцем, хорошо ли наточено лезвие. Я поднял взгляд, и сердце мое похолодело от ужаса; холод сковал члены, несмотря на то что кожу лизал огонь. Я был будто сосулька в кипящем вареве, я орал, и на поверхность всплывали воздушные пузыри.

Старуха! Бабка Ниилы. Зловеще хихикая, она приблизилась к нему своим беззубым ртом – иссушенный призрак в саване, и распростерла ручищи, как бы желая обнять. Желтые пальцы искали горла. Ниила полоснул ножом, но с проворством гадюки она успела схватить его за запястье, вцепилась в руку и потянула на себя. При этом старуха не переставая хихикала, и слюна ее с шипением капала в огонь. Ниила отчаянно отбивался свободной рукой, наконец схватил бабку за волосы. Изо всей силы рванул седой и густой пук. Заверещав от боли, бабка впилась Нииле в горло когтями. Его пульс, словно пичужка, мелко-мелко бился под ее пальцами. Старуха точно клопа давила – хрясь, и мокрое место. Ниила обвил ее волосы вокруг руки. Я пытался ослабить старухину хватку, но старуха вцепилась как клещ. Ниила беспомощно разевал рот, беззвучно кричал, глаза налились кровью. Отчаянно рванул ее за волосы вбок. Р-раз! И вырвал волосы, как пучок прошлогодней травы. Выдернул вместе с кусками сгнившей кожи. Старуха дико завизжала, принялась слепо шарить в поисках волос. Ниила с силой рассек ее саван. Бабка была голая. Две тощие старушечьи ноги и между ними куст черных волос. А из куста торчало что-то мерзкое. Черенок. Он был живой. Извивался как червь. Бросался на Ниилу и плевался в него. Ниила схватил его за жилистую головку и отсек у самого корня.

В ту же секунду старуха раскрыла зев. Порыв ветра с шипением всколыхнул море огня, под чудовищем разверзлась земля. Мох начал засасывать старуху, словно кто-то тянул ее за ноги. По пояс, по грудь, по горло. Но не раньше, чем земля сомкнулась над лысым черепом, смолк ее истошный вопль.

Ниила застыл с кровоточащим обрубком в руке. Я с содроганием прикоснулся к упругим черным жилам. Обрубок был еще живой, пытался вырваться. Но Ниила не отпускал.

Наконец обрубок обмяк, на землю опустились сумерки. Пожар постепенно утих.

Мы проснулись во мху, замерзшие как цуцики. Промозглый холодный лес обступил нас стеной. Грязный нож валялся в стороне, поблескивая в утренних лучах, но обрубка нигде не было.

– Нопат, – простонал Ниила.

Я утвердительно кивнул, стуча зубами от холода. Этот старый козел подмешал его нам в кофе. Несколько раз мы делали привал, жгли походный костер, мечтая поскорей добраться до теплой постели.

Неделю спустя на наших лобках появились первые волосы.

Мой отец был из молчаливой породы. В жизни он поставил перед собой три цели и, достигнув всех трех, излучал какую-то особенную самоуверенность, раздражавшую меня тем сильнее, чем старше я становился. Во-первых, батя хотел быть сильным, и работа в лесу дала ему стальные мускулы. Во-вторых, он хотел стать материально независимым. И в-третьих – жениться. Теперь, когда он достиг всего, наступила моя очередь продолжить эстафету, и я чувствовал, что с каждым днем давление на меня усиливается. Так или иначе, отец не особо жаловал мое бренчание на гитаре. Зато, всучив мне самую тупую пилу в доме, заставлял пилить дрова, чтобы укрепить мои плечи. Время от времени он проверял, не отлыниваю ли я, недовольно выпячивал нижнюю челюсть, похожую на деревянную колодку, надвигал козырек фуражки так, что та чуть не падала с его низкого покатого лба. Белые щеки, пухлые и гладкие, почти как у младенца, поросли жиденькой щетиной – как у многих турнедальцев, – а в середине этой квашни торчал нос. Нос был похож на немного криво посаженную редиску, мне всегда хотелось защемить ее и поправить.

Батя молча наблюдал, как я пилю и потею. Потом протягивал пятерню, щупал мои руки двумя пальцами и сетовал, что я не родился девчонкой.

Сам он был амбал, как и восемь его братьев, каждого из них природа наградила здоровенными плечищами и мощной бычьей шеей, она вздувалась пузырем, отчего братья казались немного сутулыми. Жаль, я не унаследовал этих достоинств – тогда бы я, по крайней мере, избежал шуточек, которые мои подпившие родственнички отпускали во время гулянок. Зато остальные мышцы у меня были в порядке, точь-в-точь как у отца – результат тяжелого физического труда с тринадцати лет. Отец и его братья – все они начинали в лесу. Зимой до изнеможения валили сосны в артели, чтобы закрыть подряд. Весной сплавляли плоты, потом заготавливали сено, осушали болота и рыли канавы, чтобы получить пару грошей от государства, а на досуге забавлялись тем, что рубили себе избы и пилили дрова ночи напролет. Упорный труд делал их мышцы твердыми, как кенгисская сталь.