Долгими морозными ночами старик учил Юсси, как бежать и как спасти древнюю премудрость от неизвестного будущего, где эта премудрость, несомненно, понадобится.

– Как помру, – хрипел старец, – снеси меня в сугроб. Да жди, как закоченею, – небось недолго ждать, – жди, как промерзну наскрозь. А тогда отломи-ка ты мой левый мизинец. В нем сокрыта моя сила. Отломи ты палец да глотай его, пока не взяла тебя охрана.

Вскоре после этого разговора старик скончался. Был он такой тощий, что когда Юсси потряс его, громыхнули кости. Юсси сделал в точности как велел старик – вынес его на сибирскую стужу. С хрустом отломив грязный мизинец, быстро сунул его в рот и проглотил. И с той поры никогда уж не был прежним.

Юсси дождался апрельского вечера, когда весна уже одолевала зиму. Он выбрал удачное время: наст был еще прочный и проходимый. Когда охранники, по обыкновению, сели пить водку и вести задушевные беседы, Юсси пустился в бега. А для того обратился женщиной. И вот она вышла. Встала посреди двора – грязная, оборванная и… прекрасная. Громко постучалась она к охранникам. Одурманенные ее сладкими речами, те сцепились меж собой, пока кулаки и губы их не превратились в кровавое месиво. С тем дорога была свободна. Так, с двумя сухарями и обломком ножа, начала она свой бесконечный путь в Финляндию.

Поутру охранники устроили на беглянку безжалостную облаву. Но она натравила на них их собственных собак, и собаки разорвали хозяев в клочья. Из мяса охранников сделала себе солидный запас провианта и, надев их лыжи, шла почти два месяца, пока не уткнулась в колючую проволоку на финской границе. На всякий случай прошла и всю Финляндию, пробираясь дремучими лесами, пока не достигла реки Турнеэльвен. Здесь, на другом берегу, женщина остановилась. В шведской части Турнедалена.

Только теперь, в безопасности, Русси-Юсси попытался превратиться обратно в мужчину, но преуспел лишь отчасти. Слишком уж долго пробыл в женском теле. Так с той поры и носил юбку. В обычные дни – из грубой и длинной шерсти, в праздники – черную, более тонкой работы. Еще покрывал свои седые космы платком, а в избе надевал домотканый передник, но даже в самых отпетых турнедальских селениях народ побаивался зубоскалить на этот счет. Наоборот, люди опускали взгляд и спешили уступить дорогу, когда навстречу им, сгорбясь и сильно качаясь из стороны в сторону, ехал Русси-Юсси, с обжигающим взглядом и в развевающейся юбке. Ведьма с мужицким басом, плечищи что у дровосека, но вместе с тем вся какая-то по-женски проворная.

Был ясный весенний вечер. Мы незаметно вышли во двор и поспешили домой к Нииле. У сарая стоял мопед с багажником, принадлежавший Юхану. Ниила отомкнул мопед и покатил его по утоптанной дорожке, которая была устлана выцветшей прошлогодней травой. Отойдя подальше, завел мотор. Показались синеватые выхлопы. Я пристроился на багажнике. Ниила включил первую скорость и неуверенной рукой повел мопед по грунтовке. Постепенно мы набрали ход и, переключая скорости и выпуская клубы вонючего дыма из двухтактного двигателя, протарахтели по Паяле.

Мы выбрали старую щебеночную дорожку на другой стороне реки, где движение было поменьше, – это на случай, если нарвемся на дорожный патруль. Природа наливалась соками – лето вот-вот собиралось хлопнуть в зеленые ладоши. Во мху догнивали прошлогодние листья, на голых березах набухли почки, на солнечной стороне канавы повылезали хвощи, видом своим неприятно напоминая стоящие члены. Речка почернела и разлилась от тающего льда. Мы ехали против ее течения, взбираясь на крутые горки и скатываясь с них по гряде, через бурлящие ручьи, мимо островерхой осоки, растущей по краям луж. Я полулежал на багажнике, и легкие мои наполнялись весенним соком и душистым запахом смол. Из низин поднимался вечерний холод, я чувствовал, как он пробирается сквозь кальсоны. На пути мы встретили только одну машину – какой-то чувак, отремонтировав свой “амазон”, решил выжать из него максимальную скорость на заброшенном участке дороги рядом с Аутиобрунским мостом. Когда он с ревом пронесся мимо нас, щебенка застучала по мопеду. Я беспокойно привстал – лихач, даже не оторвав взгляд от спидометра, стрелой летел дальше.

Перебравшись через речку по мосту, мы поехали по более широкой, асфальтированной дороге, ведущей в Кируну. Промелькнули красные избы и луга Эрхейкки и Юхонпиети, снова начался лес. Изредка за густыми деревьями стальной полоской поблескивала река. Лежа на спине, она любовалась светлым весенним небом, по которому тянулись караваны перелетных птиц.

Наконец мы свернули на ухабистую лесную просеку. Мопед взбрыкивал и проваливался, спускаясь по пологому склону, лес редел, просветы между деревьями становились шире. Вот выехали к реке, на берегу которой лежала последняя полоска льда. Дальше шли луга, однажды отвоеванные у леса, а ныне снова поросшие молодыми осинками и елками. Немного выше, на безопасном расстоянии от весеннего разлива, виднелся старый сруб. Посеревшие бревенчатые стены, почерневшие оконные стекла. У крыльца стоял дамский велосипед.

– Он у себя, – взволнованно произнес я, слезая с багажника. За долгое время поездки я отсушил всю задницу.

Ниила заглушил мотор, в воздухе воцарилась великая тишина. Ноги не слушались, когда мы шли по двору к крыльцу. В окне колыхнулись занавески. Я постучал и судорожно толкнул прогнившую дверь. Мы вошли.

Русси-Юсси сидел за столом. На нем был засаленный передник, когда-то белый, на голове бурая косынка, повязанная небрежным узлом. Из-под нее выбивались жирные седые патлы, свисавшие до плеч. В кухне стоял крепкий дух старости, прокисший и удушливый чад – смесь подгоревшего молока и прогорклого сала. Такие запахи обычное дело в домах по всему Турнедалену – еле приметная сырость, идущая от подвалов и половиков, с примесью холода и прокисшей шерсти. Запах нищеты пропитал самую сердцевину дома, его не вытравить никакими ремонтами.

– Но нюккёс тет туллета. Ну вот вы и пришли.

Русси-Юсси указал на стол, где уже стояли две чашки с дымящимся кофе. Так он знал, что мы идем к нему! Поглядывая исподлобья, мы принялись за кофе, отдававший горечью и кислой колодезной водой.

Подчинясь строгому приказу, Ниила, у которого язык еле ворочался во рту, выложил свою историю по-фински. С того момента, как три года назад похоронили бабушку, до ее возвращения и попыток задушить Ниилу. Русси-Юсси задумчиво почесывал щетину длинным и худым указательным пальцем. С отрощенным, аккуратно заточенным ногтем. По краям которого виднелись остатки красного лака.

Когда мы кончили рассказ, старик как-то странно оглядел нас. Глаза застыли, взгляд стал стеклянным и жестким. Лицо собралось в узловатый клубок. Среди морщин вдруг открылись зрачки, зиявшие как отверстия двустволки. Левая рука задрожала, мизинец завертелся во все стороны, точно флюгер, пока наконец не застыл в одном положении. Лицо постепенно разгладилось и стало фиолетовым от вен. Мы боялись шелохнуться.

– Есть одно средство, – сказал по-фински спокойный и очень мелодичный голос.

Старческого дребезжания как не бывало. Вместо него – теплый и сочный альт. И мы разглядели женщину. Она была внутри Юсси все это время, скрытая под внешней оболочкой. Вдруг резко подалась к нам, будто прильнула к темному оконному стеклу, показалась из резины старческих морщин, расправив их изнутри. Перед нами стояла красавица. Полные женственные губы, высокий и ровный лоб, брови дугой, пронзительный и очень печальный взгляд.

– Есть одно верное средство, – медленно повторила она и повернулась вполоборота. – Старуху надо предать земле… Она пропадет, если вы отрежете ей хер.

Женщина умолкла. Дрожь прошла по всему ее высокому телу – так опадает снег со старой ели. Губы разомкнулись, изо рта раздалось шипение, и мы отпрянули, учуяв омерзительную вонь изо рта. Постепенно к нам вернулся Русси-Юсси. Было видно, что он замерз и устал. Обхватил себя руками.

– Переночуйте у меня, – попросил он, и вид у него был ужасно одинокий.