Младший из моих дядьев Вилле долго ходил холостым – многие уже думали, что так и помрет бобылем. Не раз ездил он в Финляндию за невестами, но всегда возвращался с пустыми руками, не понимая, что делает не так. Пока кто-то из соседей не подсказал ему:
– Купи машину!
Вилле прислушался к совету и купил старенький “вольво”. И не успел приехать в Финляндию, как тут же сыскал невесту, и только недоумевал, как сам не дотумкал до такой простой штуки раньше.
Свадьбу играли во время каникул в середине лета, и родительский дом наводнили многочисленные родичи. Мне почти стукнуло тринадцать, и потому меня впервые посадили за один стол со взрослыми. Стена из молчаливых мужиков – плечо к плечу, а среди них, точно цветы из скалы, пробивались их прекрасные финские жены. По обычаю, никто из наших родственников не проронил ни слова. Все ждали угощения.
Угощение началось с хлебцев и лосося. Каждый поворачивал хлебец дырочками вниз и начинал намазывать. Масло намазывали экономно – как учили бедные родители. Сверху клали свеженарезанные ломти соленого лосося, тайно наловленного бреднем в окрестностях Кардиса. Ледяное пиво. Ни единого лишнего комментария. Только молодые, сидевшие во главе стола, призывали гостей брать добавку. Хруст хлебцев, переминаемых лошадиными челюстями, сгорбленные спины, насупленные брови, сосредоточенный взгляд. Стряпухи, нанятые по случаю, вытащили из погреба тазы и бутылки. Мать невесты, родом из финской части Колари и потому хорошо знавшая местные обычаи, заявила, что никогда еще не видывала, чтобы рабочие мужики ели так мало, после чего все попросили добавки.
Потом подали дымящуюся, будто огненную, похлебку: мягкие куски оленины, приятно щекотавшие небо, золотистая репа, сладкая душистая морковь и сливочно-желтые кубики картошки – все это плавало в густом бульоне, имевшем вкус пота и леса; жир расплывался по его поверхности кругами, словно от удара хариуса, плеснувшегося в тихой заводи безветренной ночью. Рядом поставили таз с вареными мозговыми косточками. Кости были распилены, рядом лежали щепки – знай себе вытаскивай жирную сердцевину; длинные серые ленточки – они были такие нежные, что таяли во рту. И мужики, хотя не заулыбались, заметно повеселели, а в душе облегченно вздохнули: это была знакомая вкусная еда, ей можно набить брюхо, она дает силы и энергию. А то во время праздников, особенно на свадьбах, всегда найдется какой-нибудь чересчур положительный и разумный родственник, который начнет толкать идиотские идеи насчет того, как принято и что желательно, велит подавать на стол всякую огородину, величая ее салатом, соусы, отдающие мылом, обложит тарелку кучей приборов да выставит на стол питье, называемое вином, – такое кислое и горькое, ажно челюсти сводит; выпив его, полжизни отдашь за стакан пахты.
Гости принялись зачерпывать щи и орудовать ложками. Мощное чавканье радовало стряпух до глубины души. Рот наполнялся густым бульоном, дикой олениной, корнеплодами, выпестованными в родимой земле, выплевывал кости и жилы, высасывал мозг, по подбородку стекал горячий жир. Стряпухи, сбиваясь с ног, разносили корзины с домашними хлебами, хранившими аромат березового дыма и очага; хлеб был еще такой горячий, что на нем плавилось сливочное масло, – замешен на муке родного норландского ячменя, что зрел на ветру, под солнцем и сильными дождями, сытный хлеб, от которого челюсти у крестьянина переставали жевать, замирали от чистого блаженства, глаза закатывались, а стряпухи гордо переглядывались меж собой, посмеивались и отряхивали муку с натруженных рук.
Подоспело время для первой чарки. Бутылку медленно и торжественно внесла стряпуха, наименее набожная из всех. Мужики перестали жевать, затем, немного поводя задами из стороны в сторону, выпустили газы и, отирая остатки еды с подбородка, проводили реликвию взглядом. Бутыль внесли еще запечатанной, чин по чину, и теперь на глазах у всех присутствующих вскрыли пробку. Защитное кольцо хрустнуло, и все поняли, что здесь будут пить не какой-нибудь самогон, а настоящую магазинную водку, что хозяева не поскупились на угощение. Бутыль запотела, в благоговейной тишине капли зазвенели о стекло стаканов, словно хрустальные льдинки. Заскорузлые пальцы защемили крошечные заиндевевшие стопки. Жених отпустил братьям своим их прегрешения, после чего все наклонились и метнули в разверстый зев первое копье. По рядам собравшихся пробежал вздох, а самый словоохотливый из гостей сказал “аминь”. Бутыль пошла по второму кругу. Раздался возмущенный бас матери невесты, которая заявила, что ее дочка ну не могла не породниться с самыми страшными малоежками во всей финскоговорящей округе и что, если кто не знает, еду надо есть ртом; стряпухи втащили новые дымящиеся кастрюли с похлебкой и тазы с мозгом, и гости взяли добавку.
Мужчины, кроме тех, кто за рулем, выпили по второй, жены – с ними. Напротив меня сидела сногсшибательная финка откуда-то из Колари. Карие, почти восточные глаза, волосы цвета воронова крыла – она явно из саамского рода; на грудь ее спускалась массивная серебряная брошь на цепочке. Незнакомка улыбнулась мне, обнажив острые жемчужные зубки, и протянула половину своей стопки. Не говоря ни слова, но дерзко и открыто глядя в глаза, словно угрожала. Мужики оторопели, стук ложек смолк. Краешком глаза я видел, что отец хочет упредить меня, но я успел схватить стопку. Кончики женских пальцев бабочкой порхнули по моей ладони, мне стало так приятно, что я чуть не разлил водку.
И тут мужики наконец-то заговорили. Впервые за день между ними завязалось некое подобие беседы. Причиной тому, конечно, был алкоголь, растопивший лед во рту. Прежде всего заспорили, что сделает пацан – сблюет или закашляется и выплюнет водку на скатерть, уж больно он чахлый и зеленый на вид. Отец было привстал, пытаясь помешать мне, несмотря на любопытство братьев. Тогда я понял, что время не терпит.
Запрокинул голову и махнул стопку, точно лекарство. Водка побежала вниз по телу так, как струйка мочи прожигает снег, мужики заулыбались. Я даже не закашлялся, только почувствовал, как в желудке вспыхнул огонь и подступила тошнота, незаметная для посторонних. Отец хотел разозлиться, но понял, что поздно, а братья похвалили меня, сказав, что парень точно из нашего рода. И пошли хвастаться удивительной способностью нашего рода пить не пьянея, а свои слова подкрепляли красочными байками и случаями из жизни. Исчерпав тему (а исчерпать ее было ох как непросто!), мужики с той же обстоятельностью обсудили невиданную выносливость нашего рода в бане. При этом тут же заслали одного истопить баньку, спрашивая друг друга, как такая естественная мысль не пришла им в голову раньше. Потом гости стали обсуждать невероятный талант нашего рода к тяжелому физическому труду, слава о чем ширилась по обе стороны границы, а в подтверждение того, что мы не хвастаем и не преувеличиваем, стали приводить подходящие для случая истории, ходившие о нас в народе.
Родственники со стороны невесты начали проявлять признаки легкого нетерпения. Особенно отличались два рослых амбала, которые явно хотели встрять в разговор. Наконец самый красноречивый из них впервые за этот вечер решил воспользоваться своей глоткой не только для еды. Так, он позволил себе неслыханно оскорбительное замечание – что-то насчет родственничков, которые невесть чего о себе воображают и без толку мелют языком в общественных местах. Отец мой с братьями пропустили эту колкость мимо ушей и углубились в обсуждение того, как один наш предок сорок километров тащил на себе трехпудовый мешок с мукой, чугунную печку и хворую жену в придачу, ни разу не скинув свою ношу даже тогда, когда останавливался по малой нужде.
Стряпухи внесли гигантский поднос, на котором высилась гора печеной вкуснятины. Здесь были и пшеничные булки, нежные, как девичьи щечки, и белое нежно-рассыпчатое кангосское печенье, и мягкие сочники, и хрустящие крендельки, и обсахаренные меренги в яичной глазури, и пышки, жаренные в кипящем масле, и слоеные пироги с умопомрачительной ягодной начинкой, – да разве все упомнишь. А еще принесли глубокие миски, до краев наполненные взбитыми сливками, и горячее золотистое варенье из морошки, хранящее вкус солнца. Со звяканьем была внесена гора фарфоровых чашек, и из здоровенных кофейников (каждый из них мог утолить жажду солидного прихода) полился черный как смоль кофе. Круги золотистого сыра размером с тракторную покрышку выкатывались на стол, и наконец явился верх изыска, венчавший изобилие яств, – шмат вяленой оленины. Гости отрезали соленые ломти, клали их в кофе, смешивали с сыром, брали губами белые куски рафинада. И только тогда, налив себе в блюдце дрожащими от нетерпения руками, с упоением отхлебывали манну небесную.
