Однако империалистический вариант 20 июля 1944 г. открывает возможность и для других тактических шагов.
Цента Баймлер вполне справедливо заметила после, телевизионной передачи «Ганс Баймлер, наш камрад», что в Западной Германии «официально упоминаются только люди 20 июля»24. А в органе крупной буржуазии «Цайт» несколькими неделями ранее можно было прочесть следующее: «В наших знаниях о прошлом, несомненно, имеется огромный пробел там, где речь идёт об участии в борьбе против [фашистского] режима представителей более широких народных кругов и слоёв»25. Иными словами: при помощи пропагандистских манипуляций, лихорадочного распространения антикоммунизма и не в последнюю очередь путём осуществлённого в 1956 г. запрещения КПГ буржуазная дворцовая оппозиция была поднята в ФРГ на уровень «Сопротивления», а 20 июля придана монопольная ключевая функция в нём.
Однако огромную роль коммунистических борцов Сопротивления сегодня уже больше невозможно полностью игнорировать. Поэтому их для вида даже вынуждены оценивать позитивно, но в действительности пытаются ставить в один ряд с буржуазной «дворцовой революцией» или даже подчинять ей26.
Так, в изданной в 1967 г. западноберлинским центром политического образования брошюре о мемориальном музее в бывшей каторжной тюрьме Плётцензее говорится: «Акт 20 июля стал выдающимся событием и символом германского Сопротивления. Но Сопротивление имело гораздо более широкие рамки... Одними из первых жертв политических преследований стали коммунисты... Однако в то время, как руководство, нашедшее прибежище в Москве, находилось в плену своей чуждой действительности доктрины, многие коммунисты в Германии начали на свой страх и риск идти собственными идеологическими и политическими путями и сотрудничать с социал-демократами, христианами и буржуазными кругами, против которых раньше боролись»27.
Аналогичным образом прибегает к маскировке в этом вопросе и автор биографии Фрица Дитлофа фон дер Шуленбурга Альберт Кребс. Он «извиняет» Шуленбурга за согласие на установление контактов с коммунистами смехотворным утверждением, будто Зефков и Якоб (имена которых он не называет, но подразумевает) были «старыми немецкими коммунистами», выступавшими против режима Сталина, а потому, «наоборот», рассматривались Москвой «как раскольники и ренегаты». Шуленбург хотел, мол, только узнать, «каковы были эти люди, с которыми ему пришлось бы иметь в будущем дело как статс-секретарю»28.
Итак, старый тезис о 20 июля 1944 г. как «наивысшей точке» Сопротивления отнюдь не сдан в архив; напротив, он дополнен новым более «гибким» вариантом антикоммунизма. Это относится и к той ситуации, которая начала складываться в ФРГ в конце 1969 г. По существу, высказывания Хенке, уже охарактеризованные нами29, всё ещё определяют социал-демократическое отношение к Сопротивлению. Пользуясь заранее учитываемой неосведомлённостью многих людей, представители этой линии запросто отрицают тот факт, что КПГ на своих Брюссельской (1935 г.) и Бернской (1939 г.) конференциях, а также в решениях ЦК выработала чёткую стратегическую и тактическую концепцию создания широкого антифашистско-демократического Народного фронта, служившую руководящей нитью для подпольных организаций движения Сопротивления. Но западногерманскому и западноберлинскому читателю стараются внушить, будто коммунистические борцы Сопротивления действовали вопреки воле руководства КПГ, будто они отказались от своей партии и от своего мировоззрения. Вряд ли есть необходимость приводить здесь более наглядное доказательство лживости подобных утверждений, чем тот факт, что, к примеру, Антон Зефков и Франц Якоб, устанавливая контакт с группой Штауффенберга, действовали полностью в духе решений руководства своей партии, поскольку ЦК КПГ сам уже давно сотрудничал во имя свержения Гитлера с представителями буржуазии, с социал-демократами, христианами, офицерами вермахта и другими некоммунистическими элементами в движении «Свободная Германия»30.
В заключение можно указать на примечательное обстоятельство, весьма наглядно показывающее рассмотренный нами процесс поляризации группы Штауффенберга и группы Гёрделера.
К числу подписавших Учредительный манифест ХДС от 26 июня 1945 г. принадлежал и крайзаусец д-р Теодор Штельцер. Хотя на первом публичном митинге ХДС в начале июля 1945 г., состоявшемся в Берлине в здании театра на Шиффсбауердамм, Штельцер был единственным оратором, наиболее определённо выступившим за сотрудничество с коммунистами в деле строительства новой жизни31, в дальнейшем он эмигрировал из советской зоны, был затем одно время премьер-министром земли Шлезвиг-Гольштиния, а впоследствии занимал и другие важные посты в ФРГ (например, председателя западногерманской комиссии ЮНЕСКО)32. Но в душе Штельцера всё ещё продолжало жить наследие Штауффенберга. В середине 60-х годов он выступал по западногерманскому телевидению, а 22 сентября 1967 г., за несколько недель до своей кончины33, сделал привлёкшее всеобщее внимание заявление, в котором подвёл итог своей жизни и высказал своё отношение к вопросам современности. Он назвал «коренной политической ошибкой Федеративной республики» то, что господствующие в ней буржуазные круги не пожелали «со всей последовательностью признать политическую несостоятельность немецкой буржуазии в истории германского национального государства»34. Отсюда, констатировал Штельцер, проистекает ошибочная внутренняя и внешняя политика. «Мы были очевидцами того, — сказал он далее, — как в национал-социалистские времена безобидные буржуа становились хищными волками. Что можем мы сделать, чтобы не допустить повторения? Для этого нам нужны самокритика, самоосознание и лишённая всяких иллюзий оценка положения». Штельцер осудил начатое Аденауэром вооружение Западной Германии и интегрирование ФРГ в систему западных военных союзов, ибо это «означает наш раскол на необозримые времена». Исходя из данного положения, он говорил: «Поэтому действительность требует от нас преобразования. А оно невозможно без сотрудничества с государствами Востока и особенно с ГДР. Однако оно требует взаимного признания на основе равноправия и понимания того, что мы должны ориентироваться на длительное сосуществование обоих германских государств. Это преобразование не может быть направлено ни против ГДР, ни против Федеративной республики, ни против России... Упорствование ФРГ на исключительном праве представлять весь немецкий народ заранее исключает всякое сотрудничество».
Штельцер сформулировал свои требования в виде пяти задач западногерманской внешней политики: признание ГДР; признание границы по Одеру — Нейсе; аннулирование и осуждение Мюнхенского соглашения; достижение договорённости между обоими германскими государствами о разоружении, безатомной зоне и нераспространении ядерного оружия; гарантия особого статуса и жизнеспособности Западного Берлина обоими германскими государствами. Он закончил своё заявление словами: «Моим друзьям и мне пришлось шагать и по возвышенностям, и по низменностям и самим избавиться от многих предвзятых взглядов и иллюзий. Чуть ли не каждому из нас пришлось отдать свою жизнь или поставить её на карту. На основе этого опыта я считаю необходимым, чтобы эти названные мною пять пунктов явились составной частью будущей конструктивной западногерманской внешней политики».
Выступление этого буржуазного политического деятеля, приговорённого Фрайслером к смертной казни, говорит о реалистическом политическом мышлении и чувстве патриотической ответственности. Оно свидетельствует о том, что Штельцер преодолел барьеры антикоммунизма. Он действовал в духе заветов своих товарищей, павших в борьбе против фашистской системы.
Штауффенберг и его друзья в кульминационный момент своей борьбы искали контактов с представителями немецких революционных рабочих. Их трагедия в том, что они «не смогли своевременно и достаточно широко осуществить союз с подлинно антифашистским движением Сопротивления, возглавлявшимся Коммунистической партией Германии, и что поэтому в заговоре доминировала империалистическая концепция Гёрделера»35. Эта проблема становится очевидной и с точки зрения непролетарского антифашиста. Мартин Нимёллер в уже цитировавшемся нами в начале книги письме констатировал, что со своей сегодняшней точки, зрения он должен сказать, что не стал бы принимать участие в 20 июля36.
