Если бы оказалось, что слова эти понадобились Гёрделеру для того, чтобы обмануть нацистов и выйти на свободу, никто не имел бы права морализировать по этому поводу и возмущаться ими, ибо в отношении фашистов мог быть только один нравственный долг — бороться против них, вредить им. Но Гёрделер знал нацистов, он знал Гитлера, Геринга и Гиммлера и знал, что они не выпустят его на свободу. А потому слова его — не что иное, как капитуляция, как заверение в верности Гитлеру и его режиму.

Месть нацистов распространилась и на семьи казнённых. Среди арестованных находились 12 женщин в возрасте свыше 70 лет, в том числе и мать братьев Штауффенберг. Почти 50 детей в возрасте от одного года до 15 лет были оторваны от своих родителей и помещены в приюты, контролируемые гестапо. Среди них были дети Гёрделера, фон Хофаккера, фон Штауффенберга и фон Трескова. Впоследствии их должны были усыновить и удочерить семьи эсэсовцев. Некоторым жёнам и детям казнённых пришлось принять новые фамилии. 13-летнюю Кристу фон Хофаккер отправили в приют в Мюнхен, где поместили в одной комнате с однолеткой Утой фон Тресков. Ничего о судьбе своих родителей, братьев и сестёр дети не знали. «У меня отобрали все мои деньги и вещи,— пишет Криста фон Хофаккер, — даже папины и мамины фотографии. Мы не имели права никому говорить наши настоящие фамилии. Я часто думала об отце, как они его мучали и какой он был храбрый, и это придавало мужество и мне»⁹⁹.

Аресту подверглась и семья Штауффенберга. Детям дали фамилию Майстер; сначала их отправили в детский дом в Тюрингии. Жена его должна была отныне именоваться «фрау Шанк». Поскольку она была беременна, ей дали в концлагере специальный паёк и разрешили раз в неделю мыться в бане. Случилось так, что именно там она однажды встретила Розу Тельман, которая как раз только что получила известие об убийстве своего мужа в Бухенвальде. Графиня Штауффенберг сообщает, что поговорила с ней по душам и проявила к ней самое горячее участие¹⁰⁰. Младшая дочь графа Штауффенберга родилась в январе 1945 г. во Франкфурте-на-Одере. Арестованные обрели свободу только благодаря наступлению Советской Армии и войск стран антигитлеровской коалиции.

Многие антифашисты и простые люди, которых не затронул непосредственно гестаповский террор, пытались помочь преследуемым.

Уволенный с военной службы в вермахте офицер Рихард Шерингер, в 30-х годах демонстративно вступивший в КПГ, скрывал у себя одного антифашиста, которого гестапо схватило во время крупной волны арестов, но которому удалось затем бежать¹⁰¹. Гаральд Пёльхау использовал своё положение тюремного священника в Плётцензее для того, чтобы скрывать преследуемых и передавать весточки близким. Гертруда Машке сообщает, что Пёльхау постоянно приносил записки её арестованному мужу и тот даже однажды просил ей сказать, чтобы она не забыла написать официально дозволенное письмо, дабы не вызвать подозрения у тюремных властей¹⁰².

Генерал Линдеман, как уже говорилось, нашёл прибежище у дрезденских антифашистов и у супругов Глёден в Берлине. Спустя несколько дней после 20 июля Эрнст фон Харнак пришёл в Берлине к пастору Артуру Раквицу и попросил его о помощи. Раквиц прятал преследуемого антифашиста в своей квартире до 29 сентября, пока гестапо хитростью не захватило Харнака. Один из гестаповцев, выдав себя за племянника-офицера, позвонил жене Харнака и сообщил, что должен предостеречь её мужа, так как за его поимку объявлено вознаграждение в полмиллиона марок. Жена Харнака, желая предупредить мужа, позвонила пастору Раквицу. Гестапо, прослушивавшее её телефон, сразу установило местонахождение её мужа. Харнак и Раквиц были в тот же вечер арестованы. Раквица отправили в концлагерь Дахау, где он просидел до конца войны, а Эрнст фон Харнак погиб¹⁰³.

Вместе с графом Александром Шенком Штауффенбергом была арестована и его жена Мелита, урождённая Шиллер. Она, как и её муж, не имела к заговору ни малейшего отношения, была лётчицей и руководила на аэродроме Гатов (около Берлина) обучением пилотов-ночников пользованию прибором для предотвращения аварий при посадке. После освобождения из предназначенного для членов семьи превентивного заключения она воспользовалась вновь обретённой свободой передвижения для того, чтобы помогать семьям преследуемых и передавать им вести из тюрем. Мелита фон Штауффенберг погибла 8 апреля 1945 г. в воздухе, когда её невооружённый самолёт был обстрелян английским истребителем.

Брошенные в тюрьмы и концлагеря заговорщики встретили солидарность и помощь со стороны «старых» заключённых, в большинстве своём коммунистов. В концлагере Заксенхаузен коммунисты как могли оказали помощь тяжелораненому графу фон Харденбергу и другим узникам. Коммунистический функционер, работавший в прошлом среди крестьян, Фриц Перлиц лежал на соседней с Харденбергом койке в лазарете Заксенхаузена. В 1931 г. Перлиц принимал участие в организации забастовки в имении Харденберга. Он рассказывает об этом: «Харденберг вызвал полицию и жандармерию. 31 семья осталась без куска хлеба и лишилась жилища; 15 семей отправились в Мюнхеберг, а ещё 16 — в Фюрстенвальде. Мы должны были подыскивать им какое-нибудь жильё. Сельскохозяйственные рабочие получили пособие по благотворительности и влились в огромную армию безработных. Эту историю я, естественно, до 1944 г. не забыл. Но тут ко мне пришли мои товарищи и сказали: «Послушай! Мы должны говорить и с графом!» Я ответил: «Делайте как хотите. (Я лежал рядом с графом фон Харденбергом в одном помещении.) А у меня особого желания дискутировать с графом нет. Не могу забыть, как он вёл себя во время стачки 1931 года». «Да, но ты же видишь, теперь и он тоже против Гитлера. Он из тех офицеров, что устроили путч 20 июля, и мы должны позаботиться о том, чтобы он прошёл вместе с нами хоть часть пути. Ты сам сможешь обсудить с ним этот вопрос, но, если хочешь добиться успеха, не надо только ругаться. Ты же научился в Испании, как надо приобретать союзников по борьбе против фашизма. Вот теперь и примени этот опыт и эти знания. Мы хотим бороться вместе со всеми, кто борется против фашизма». Вместе со всеми — пожалуйста, но граф фон Харденберг как союзник был мне не по вкусу.

Товарищи пододвинули койки поближе, и начались наши беседы. Но прежде всего нам пришлось сделать всё возможное, чтобы спасти жизнь графа. Ведь перед тем, как гестапо арестовало его, он пытался лишить себя жизни... Товарищ Вилли Энгель (потом он служил в нашей Национальной народной армии, а сейчас пенсионер) приносил ему еду. Гестапо регулярно увозило его на допросы на Принц-Альбрехтштрассе. Но наши санитары предварительно приводили его в такое состояние, чтобы он был непригоден для допроса и тем самым избавлен от необходимости давать показания под пытками. Мы стали беседовать и постепенно преодолели тяжёлые воспоминания — ведь речь шла о добром деле. Затем мы стали обмениваться информацией и этим дополнять наше представление об обстановке. Разумеется, мы говорили и о том, как должна выглядеть будущая Германия после разгрома фашизма. Но тут мы договориться не могли. Он не мог разделять мои взгляды, так как мечтал о том, что будет создано такое правительство, в котором мы предположительно сможем играть только подчинённую роль. Министерские же посты он нам предоставлять не желал. Он всё ещё считал, что рабочий класс не в состоянии руководить и править государством. Со временем мы доказали, что способны на это. Но главная цель нашей дискуссии состояла не в том, чтобы договориться по этому вопросу. Для нас была важна совместная борьба против фашизма. Харденберг подтвердил, что он давно понял: гитлеровская диктатура привела наш народ только к беде. Харденберг и его друзья были согласны с нами и в том, что надо создать новую Германию, которая должна выглядеть иначе, чем та Германия, которую хотели оставить после себя фашисты»¹⁰⁴.

Сам граф фон Харденберг так отзывался о солидарности узников-коммунистов: «Мои соседи по койке — коммунисты наставляли меня: «Не волнуйся так, Карл, пусть волнуются другие. Говори как можно меньше о вещах важных и как можно больше — о пустяковых. Не ставь под угрозу друзей. Признавай всё, что не грозит смертной казнью. Ведь всё равно — получишь ты пожизненную каторгу или полгода тюрьмы, это будет длиться ровно столько, сколько ещё просуществует третий рейх. После 12—15 минут допроса делай вид, что больше не можешь дышать, отвечай всё медленнее, закрывай глаза»¹⁰⁵.