И еще мне хочется хотя бы коротко рассказать о генерале Новикове, принявшем на себя командование в последние дни боев на Херсонесе.
О Петре Георгиевиче Новикове ходило много разных, порой противоречивых, слухов — говорили: погиб, попал в плен, застрелился. Кто-то пустил слушок о «неблаговидном поведении» в плену, называли даже предателем. Кое-кто винил его в быстрой сдаче в плен оставшихся на Херсонесе. Очень характерно отношение И. Е. Петрова к человеку, которому он верит, несмотря ни на какие сплетни и слухи. Именно в эти дни, когда ничего достоверно не было известно, Иван Ефимович посчитал необходимым написать аттестацию и вложил ее в личное дело генерала Новикова. Вот выдержка из нее:
Это было написано 9 июля 1942 года.
Дальше я заимствую у моего доброго знакомого писателя Николая Михайловского рассказанное ему, а не мне Евгением Анатольевичем Звездкиным, который был политработником в дни боев за Севастополь и очевидцем херсонесского финала:
«Нас прижали к самой воде. Патроны кончились. Что делать? Драться врукопашную либо броситься в море и плыть сколько хватит сил, лишь бы не попасть в лапы к фашистам. К счастью, в темноте появился катер “морской охотник” с цифрой “112”, принял до сотни человек и, перегруженный сверх всякой меры, вышел в море курсом к кавказским берегам. Ночь была лунная, и мы опасались, как бы немцы не заметили.
Наутро я вышел на палубу и услышал тревожный голос командира катера, не отрывавшегося от бинокля: “Доложите генералу Новикову: слева по носу пять немецких торпедных катеров”. Кто-то из команды метнулся в кормовой кубрик. Тут я понял, что на катере находился генерал Новиков и его штаб.
Всматриваясь в даль, мы разглядели белые пятна. Они увеличивались в размерах и шли на нас развернутым фронтом. К командиру катера подошел капитан 1-го ранга и сказал: “Генерал приказывает принять бой и прорываться на Кавказ, я с ним согласен, другого выхода нет…”
Командир катера приказал готовиться к бою. Краснофлотцы заняли места у двух мелкокалиберных пушек и пулемета. Из носового кубрика по цепочке передавались ящики со снарядами. Армейские штабные командиры выбрались из кубриков на палубу и обсуждали непривычную для них обстановку.
Катер полным ходом шел на сближение с вражеской пятеркой. Уже виднелись высоко задранные носы немецких катеров, окрашенные в белую и голубую краску.
И вот раздались частые выстрелы пушек, застрочили пулеметы, вскипела вода вокруг нашего катера. На палубе лежали у битые и раненые, среди них командир катера и рулевой. На их место в ту же минуту встали другие моряки.
Мы держали курс на ближайший немецкий катер. Все напряглись, казалось, мы идем на таран. Немцы от неожиданности на минуту прекратили стрельбу, и тут я услышал громкий, но спокойный голос по другую сторону мостика: “Морской таран, молодцы морячки!” Я взглянул и увидел генерала Новикова. Он стоял, невысокий, с бритой головой, в гимнастерке с расстегнутым воротом. “Вот так же пробивались “Варяг” и “Кореец”…” — снова донеслись его слова.
Немецкий катер, который мы собирались таранить, свернул с курса и ушел вправо. Мы все облегченно вздохнули…
Между тем другие немецкие катера расступились, пропуская наш “охотник ”, шедший прежним курсом на Кавказ. Они тоже развернулись и пошли параллельно с нами по два с каждого борта и один за кормой. Снова начался ураганный обстрел с трех сторон, а внезапно появившийся над нами немецкий самолет снизился и, делая круги, обстреливал нас с воздуха. Лавина огня обрушилась на нас.
Но катер продолжал идти в сторону Большой земли, и мы верили в спасение. Нас обрадовало, когда один из немецких катеров загорелся от нашего снаряда и вышел из боя. Но радость была преждевременной — прямым попаданием немецкого снаряда выведены из строя наши моторы.
Случилось самое страшное — мы потеряли ход, превратились в плавучую мишень. Я бросился в моторный отсек. Там уже был Новиков, а до этого он управлял огнем нашей кормовой пушки. Он стоял без гимнастерки, с перевязанной рукой.
"Мотористы есть, кто-нибудь жив?” — спрашивал он.
“Есть”, — отозвался один из двух раненых мотористов.
“Дайте ход! Что для этого нужно?” — спрашивал Новиков. Моторист молча осмотрел моторы и сказал:
“Ход будет на одном моторе, маслопровод перебит, заменим его, а второму мотору капут… ”
“Действуйте, а вы помогите”, — сказал Новиков, обращаясь ко мне. Через минуту я слышал, как он, выбираясь из люка на палубу, кричал: “Братцы, ход будет! Отгоняйте гадов!”
Выстрелы нашей пушки редели, наконец совсем смолкли, и я поспешил на палубу. Там лежали убитые и раненые. Среди них я увидел бритую голову Новикова. Он тоже лежал среди моряков и здоровой рукой показывал единственному у пушки израненному краснофлотцу на немецкий катер, который приближался с противоположной стороны. Краснофлотец развернул пушку, зарядил и выстрелил. Немецкий катер ушел в сторону. Я начал подавать снаряды.
“Молодцы, ребята! Так их, гадов" — слышал я голос Новикова. Не знаю, сколько часов длился бой, много ли времени я подавал снаряды, только вдруг почувствовал ожог в груди и ощутил на теле кровь. Понял, что я еще раз ранен и отполз в сторону. Мое место занял другой, тоже раненый краснофлотец.
Я перевязал рану куском мокрой гимнастерки. И тут снизу донесся треск и зашумела вода. Катер немного прошел по инерции и остановился…
"Новая беда с мотором”, — решил я и пополз к люку.
“Что там?” — спросил Новиков, пытаясь подняться и снова падая на палубу. Видимо, он получил еще одно ранение или обессилел от потери крови. Я заглянул в моторное отделение, увидел разбитый мотор, убитого моториста и воду, быстро прибывающую через пробоину в корпусе.
"Мотор разбит, через десять минут катер затонет ”, — доложил я генералу.
“Флаг не спускать!” — из последних сил произнес Новиков и поник головой.
Наш катер раскачивался на волне, борта опускались все ниже и ниже.
Теперь палуба катера почти сровнялась с водой, и волны обмывали тела убитых и раненых. Стало тихо. Я увидел, что один из немецких катеров подходит к нам на малом ходу, между нами осталось уже меньше кабельтова.
“Плен, позор!” — пронеслось в голове, и я упал без сознания…
…Очнулся на корме немецкого катера. Рядом лежали еще несколько человек. Над нами стояли немецкие матросы с автоматами и курили. Я спросил соседа, краснофлотца-радиста: “Что с катером?” — “Затонул”, — ответил он.
Близко к полудню, так показывало палившее солнце, катер подошел к Ялте. Немецкие матросы вынесли нас на берег и положили на песок пляжа. Те из нас, кто был в сознании, могли видеть, что с немецких катеров снимали убитых и раненых и грузили в санитарные машины.
“А все-таки, братцы, мы их пощипали ”, — снова услышал я слабый голос Новикова, и стало не так больно за наше поражение.
Немцы отправили своих убитых и раненых, а потом пришли за нами, и солдаты втащили нас в кузов. Полуторка побежала по опустевшим ялтинским улицам, поднимаясь куда-то в гору. В кузове сидели солдаты с автоматами. На крутом подъеме редкие прохожие, старики и женщины, завидев нас, полуголых и окровавленных, в изумлении останавливались, смотрели вслед, махали рукой и вытирали слезы…
Вскоре мы оказались в симферопольской тюрьме.
“Так вот, друзья мои, — сказал Новиков. — Как видно, в этом казенном доме мы с вами расстанемся надолго, а может быть, и навсегда. Одно прошу, не поминайте лихом и всегда помните: вы защитники нашей родины, лишь временно, повторяю, временно разоруженные ”.
Нас разместили в разных камерах, и я больше никогда не встречал генерала Новикова. Я хорошо запомнил его последние слова, и всюду в немецких лагерях, где мне пришлось быть, я боролся с фашизмом.
Генерал Новиков прошел через тюрьмы и концлагеря с честью и достоинством, не склонив головы перед врагами.
Сегодня при въезде в Балаклаву висит мраморная дощечка: “Улица Новикова. Наименована в 1961 году в память генерала Советской Армии, героически защищавшего Севастополь, погибшего в застенках гестапо в 1943 году ”».
