Метель все усиливалась. На горизонте не было видно ничего, кроме сплошной серо-белой пелены. Артподготовка началась точно в 7.45. Рев артиллерии был оглушительный, все вокруг гремело, но сквозь метель были видны только вспышки выстрелов ближайших батарей. В такую метель ни о каком наблюдении за целями говорить не приходилось. Огонь велся по заранее намеченным координатам. Приехавший вместе с Мехлисом на наблюдательный пункт Петров, забравшись наверх, на чердак, приказал выломать кусок крыши и некоторое время наблюдал, высунувшись наружу, но рассмотреть все равно ничего было нельзя. Петров спустился вниз, в помещение фольварка, где размещался наблюдательный пункт 38-й армии. В жарко натопленной комнате сидели Москаленко с Епишевым.

Петров стал обсуждать с Москаленко погоду: по мнению Ивана Ефимовича, на первое время такая погода — это даже неплохо для пехоты. Если она дружно пойдет и сразу прорвет оборону, то при плохой видимости будет меньше потерь. Но если метель затянется надолго, это уже беда.

Москаленко беспрерывно вызывал к телефону то одного, то другого из своих подчиненных, требовал сведений — как идет продвижение, до какого рубежа дошли их части. Настоящей ясности пока не было. Не было ее и в докладе только что приехавшего с передовой офицера связи. Возможно, присутствие многочисленного начальства взволновало его, и он путался при докладе.

Петров обратился к нему:

— Вы на чем, майор, на «виллисе»?

— Да.

— Так вот, садитесь снова на свой «виллис» и поезжайте прямо по дороге до передних порядков пехоты. В общем, доезжайте, докуда сумеете доехать. Не ищите по дороге никаких штабов, а просто догоните пехоту. Определите, где она сейчас. И немедля возвращайтесь назад. Все дело в быстроте вашего доклада!

Майор ушел.

Дальше Петров почти все время сидел молча. Изредка он связывался по телефону с армией Гречко, где наступление развивалось примерно так же, как здесь. В происходящее у Москаленко он почти не вмешивался, только иногда время от времени вставлял несколько слов по ходу телефонных разговоров командарма с его подчиненными.

Симонов особо подчеркивает, что это стиль работы Петрова — предоставлять возможно большую инициативу командармам. Он вносил поправки деликатно, видимо, не желая давить своим присутствием на действия Москаленко.

— Надо вводить мехкорпус, а то опоздаем, — говорит, например, Москаленко.

Петров ничего не отвечает, как будто этих слов не было. Он, видимо, не согласен с предложением Москаленко, но внешне ничем это не выражает. И Москаленко уже не возвращается к сказанному…

По телефону сообщили, что немцы подорвали мост, переброшенный через выемку железной дороги, а там сейчас образовалась большая пробка — стоят и артиллерия и танки…

Инженер докладывает, что материал для восстановления взорванного немцами моста уже подготовлен и его везут сейчас туда, к выемке.

— Володин, не будьте таким нерасторопным, как прошлый раз, — обращается Петров к инженеру. — Сегодня я проверю, способны ли вы поддерживать порядок на дорогах…

Появился новый офицер связи. На нем шинель до такой степени мокрая — видимо, метель постепенно превращается в дождь. Петров впервые за все время говорит с нескрываемым раздражением (до этого он выглядел спокойным):

— Прохвосты прогнозчики!..

Он приказывает позвонить в корпус, в который намерен выехать («Пусть поставят на перекрестках дорог маяков!»), и уезжает от Москаленко.

На первом «виллисе», открытом, без тента, с автоматчиком и постоянным своим спутником лейтенантом Кучеренко — Петров, на втором — Мехлис.

Через несколько километров «виллис» командующего наталкивается на первую пробку. Кучеренко и автоматчик соскакивают с машины и бегут растаскивать пробку. Она образовалась из-за того, что на дороге в два ряда остановились машины мехкорпуса. Пробка такая, что, кажется, она вовеки не сдвинется с места. Лица у всех мокрые, шинели промокли насквозь. Все мерзнут от пронизывающего до костей ветра и дождя со снегом…

Петров со спутниками идут примерно с километр пешком, подходят к железной дороге под аккомпанемент немецкого артиллерийского огня. Двухколейная железная дорога проходит в огромной выемке, глубина которой местами двенадцать и даже пятнадцать метров. Через эту огромную выемку и был перекинут взорванный сейчас немцами мост.

Вдоль дороги — аллея с огромными деревьями. Сейчас их пилят для того, чтобы сделать деревянные клетки и заложить ими железнодорожную выемку.

Петров спрашивает:

— Когда сделаете?

— За ночь.

— Когда точно?

— К пяти утра.

— Точно?

— Точно.

Останавливаемся у самой выемки.

— Вот теперь все ясно, — говорит Петров. — Танки встали, и артиллерия встала из-за этого моста. И в этом одна из главных причин задержки наступления. А штабы нам морочат голову по телефону: «Продвинулись, продвинулись».

Он подзывает кого-то и отдает приказание, чтобы, не дожидаясь восстановления моста, часть артиллерии перебиралась на другую сторону; говорит, что танки там не пройдут, слишком тяжелы, а «студебеккеры» с пушками на прицепе могут благополучно пройти.

К Петрову подходят два полковника из мехкорпуса.

— Ну а вы что? — говорит им Петров. — Ваши же танки стоят! Давайте сюда ваших людей, чтобы помогли поскорее мост восстановить. Да, теперь все ясно, — повторяет Петров, шагая обратно по шоссе к своему «виллису».

Машина с трудом пробирается через все еще не растащенную до конца пробку и наконец доезжает до штаба корпуса. Петров связывается с Москаленко, говорит ему о пробке, о картине, которую застал у железнодорожной выемки, и добавляет:

— Для того чтобы реально поддержать пехоту, нам неминуемо придется сейчас убрать с дороги часть артиллерии и развернуть ее на огневых позициях пока что по эту сторону железнодорожной выемки.

Поговорив с Москаленко, Петров звонит в соседний корпус, куда он собирается теперь ехать. На этот раз дорога идет через рубеж недавнего переднего края. Снегу за эти шесть-семь часов намело столько, что и воронки, и трупы, и вообще всё заметено снегом. Навстречу идут раненые, в такую погоду особенно измученные, с шинелями внакидку.

Доехали до штаба корпуса. Его командир генерал Шмыго, небольшого роста, коренастый человек, спокойно и деловито докладывает о положении на его участке. Петров сидит над картой и проверяет по ней доклад. Выясняется, что за первые восемь часов наступления корпус мало продвинулся — от двух с половиной до трех километров.

Но, как выражается Шмыго, в последний час он почувствовал у себя на левом фланге намечающийся успех и предлагает ввести там часть своих вторых эшелонов, чтобы развить продвижение.

— Где крепче всего держатся немцы? — спрашивает Петров.

Шмыго повязывает по карте, где.

— Как ваше мнение, — спрашивает Петров, — на этом рубеже, в который вы уперлись, сосредоточены их резервы или это просто их вторая линия?

Шмыго колеблется.

— Думаю, что резервы, — говорит он, но в его голосе нет уверенности. Видимо, он еще не решается сделать тот неприятный и для него и для командующего фронтом вывод, что, в сущности, преодолена до конца только первая линия, на которой немцы держали меньшую часть войск. А вторая линия, на которую они успели до начала наступления отвести большую часть сил, хотя в какой-то мере и накрыта огнем во время нашей артподготовки, но не подавлена.

Выслушав Шмыго, Петров сам делает за командира корпуса этот неприятный вывод, договаривая до конца то, что Шмыго имел в виду, но не решился высказать…

Затем под снегом, переходящим в дождь, Петров едет в танковый корпус, отдает там приказание колонне танков свернуть с дороги и встать на ночь неподалеку отсюда, вблизи деревни.

— Пусть люди отдохнут и немного обсушатся по домам.

Поясняя свое приказание, Петров говорит, что сегодня, по всей вероятности, корпус не будет введен в дело и, стало быть, людям незачем мокнуть.

От танкистов он едет к Гречко. По проселочной дороге «виллис» скачет по чудовищным кочкам, переваливает через почти непроходимую канаву и все же застревает. Второй «виллис» проскакивает вперед и начинает на тросе вытягивать первый. Когда наконец все вошли в домик Гречко и сняли верхнюю одежду, ее можно было просто-напросто выжимать…