В общем, навели мы порядок, люди почувствовали управление, ободрились и стали действовать увереннее.
Ну, естественно, противник скоро выяснил, и что нас не так уж много, и что мы одни на крымской земле, другие десанты ведь не высадились. Вот и началась наша веселая жизнь. И бомбили нас, и контратаки танков и пехоты одна за другой. Спасибо генералу Петрову, он сам подбадривал нас и поддерживал огнем артиллерии и авиацией. Если бы не эта поддержка, смяли бы немцы десант… Видел ты, конечно, на фронте единоборство человека с танком. А вот у нас на плацдарме оно было просто массовым. Артиллерии нет. Отбивать атаки нечем. Только ПТР и гранаты. Но танки есть танки, они лезут, и не так просто их остановить. Когда стало совсем не под силу, отошли мы немного назад, за противотанковый ров, который был у нас в тылу. Очень помогала наша артиллерия из-за пролива, снаряды свистели над головой, а для нас этот свист лучше любой музыки. Генерал Леселидзе, командарм нашей Восемнадцатой, передал мне по радио: «Додержитесь до темноты. Днем пройти через пролив невозможно. Надеемся на вашу отвагу и мастерство». Ну и держались. Раненых было много. Кто мог, оставался в строю. Кто не мог, тех сносили к берегу, готовили к эвакуации. Вскоре немцы, видно, подбросили свежие силы. Они понимали: надо сковырнуть, пока нас мало, не допустить, чтобы на этот плацдарм другие высадились. Пошли на нас атаки волнами: одна линия — пехота с танками, за ней метрах в трехстах — четырехстах другая, тоже пехота и танки, еще дальше третья… От одного вида такой махины душа в пятки уходит. Били мы их, сколько могли. Но в конце дня оттеснили они нас к самому берегу, к обрыву. Оборонялись мы уже на пятачке вокруг своих раненых. Вижу я, дело плохо. Не удержим плацдарм. На нас на Большой земле так надеются, а мы подведем. Собрал я «малый военный совет»: замполита Мовшовича, капитана Шукова, капитана Белякова, корреспондента майора Борзенко, командира минометной роты Цикаридзе, комсорга Алексеева, ну и других, кто при штабе. «Надо, — говорю, — посоветоваться, что будем делать. Останемся на этом пятачке — и нам смерть и плацдарму конец». — «Ну а что предлагаешь делать ты, командир?» — спрашивали они меня. «Нужна одна, но решительная контратака». Со мной согласились. Распределил я офицеров, а Мовшович — коммунистов и комсомольцев, чтобы атаку эту хорошо подготовить. С ранеными поговорили, вернулись в строй, кто мог двигаться. Когда все было готово, я дал сигнал, и мы кинулись вперед.
Ковешников посмотрел на меня спокойным взглядом, но я чувствовал, что он очень волнуется.
— Ну ты знаешь, что такое атака. Не раз ходил. Но ты ходил после артподготовки да еще со своими танками. А мы пошли на сухую — ни того, ни другого. Шли в рост, лишь бы побыстрее до рукопашной.
А там уж мы не уступим, хоть и обессилели после ночного купания в холодной воде и дня напряженного боя. Я верил и знал — в рукопашной наши ребята ни за что не уступят! Как выдали «ура» и «полундру», так немцы, не ожидавшие от нас такой «наглости», дрогнули и попятились. Они думали, что нам хана, а мы их бить идем!.. Ну и били, били мы их от души! Но не успели мы закрепиться, их, конечно, погнали офицеры назад, на нас… Наверное, это был для меня самый трудный день войны. Хотя и прежде, и потом тяжелых боев пережил я немало… Ну а тут вскоре комдив Гладков прибыл. Доложил я ему: так, мол, и так, все в порядке, плацдарм держим…
Разумеется, Дмитрий Степанович рассказывал мне гораздо подробнее, особенно много говорил о своих боевых друзьях.
Петров, как это будет видно в дальнейшем, минуя корпусные и армейские инстанции, лично руководил боем десанта. Иначе он поступить не мог, когда дело касалось жизни или смерти его боевых товарищей. Он понимал критическое положение высаженных войск. Удержать плацдарм, когда там мало сил, когда нет артиллерии и танков, совсем не просто. В этих условиях лучшей поддержкой эльтигенцам была бы скорейшая высадка крупного десанта на главном направлении — под Керчью. Но не позволяла погода. Со стихией не поспоришь, ее не исправишь. Азовское море и Керченский пролив, особенно в северной его части, где должны идти суда с десантом, продолжали бушевать в полную силу. Шторм доходил до восьми баллов. Петров сам видел эту взбунтовавшуюся стихию и понимал — выпускать в море крупный десант невозможно. И все его внимание приковал Эльтиген, нуждающийся в помощи.
Наступала темнота. По плану в ночь на 2 ноября на этот плацдарм должна была высадиться еще одна дивизия 18-й армии — 117-я стрелковая. Но потери плавсредств за первую ночь не позволили этого сделать. Контр-адмирал Г.Н. Холостяков смог отправить от Тамани только один стрелковый, один артиллерийский полки и другие подразделения, всего свыше трех тысяч человек, плюс боеприпасы и продовольствие.
Фашисты, стремясь не допустить новой высадки на плацдарм, пускали с самолетов осветительные ракеты на парашютиках над берегом и проливом, и врагу удавалось накрывать огнем плавсредства на переходе и в местах разгрузки. Шел ожесточенный бой на суше и на море. Десантники опять потеряли 30 единиц плавсредств, но подкрепление на плацдарм было высажено, и Гладков тут же ввел его в боевой порядок. Однако враг продолжал подбрасывать сюда резервы и вскоре после тяжелых боев танками и пехотой потеснил наши подразделения.
С утра Петров ожидал новых сильных ударов по плацдарму и поэтому попросил Вершинина держать наготове авиацию. И он не ошибся. В 8 часов противник открыл по плацдарму сильный артиллерийский огонь, а вскоре показалось до 30 бомбардировщиков. Но тут же над плацдармом появились наши истребители. Они вступили в борьбу с бомбардировщиками и прикрывающими их «мессерами». Часть бомбардировщиков все же смогла бомбить плацдарм, а вслед за первой их группой подлетела вторая. Было ясно — противник решил уничтожить десант. Вскоре началась атака танков и пехоты. Тогда через пролив понеслись наши штурмовики — Илы. Снижаясь почти до земли, они штурмовали наступающего противника. Тут же с таманского берега ударила дальнобойная артиллерия. Гладков докладывал, что удары нашей авиации и артиллерийский огонь были очень удачными. Наступление врага остановлено…
— Что у вас нового? — спросил Петров начальника разведки.
— Получил сообщение агентуры: первого ноября в район Багерово (пятнадцать километров западнее Керчи. — В.К.) приезжал командующий Семнадцатой немецкой армией генерал Енеке и провел совещание с руководящим составом Пятого армейского корпуса. Енеке указывал, что севернее Керчи ожидается высадка другого нашего десанта, поэтому в данное время надо сосредоточить все силы для удара на Эльтиген. Он выразил уверенность, что второго ноября этот десант будет уничтожен, и дал на этот счет конкретные указания частям. К плацдарму подвозят новые резервы из глубины…
Командующий фронтом вновь и вновь требовал от командарма 18-й К.Н. Леселидзе и от командарма 4-й воздушной К.А. Вершинина, чтобы они всей мощью артогня и всеми силами авиации продолжали наносить удары по резервам и наступающим частям противника, чтобы сорвать его замысел.
2 ноября противник предпринял около 20 атак пехоты и танков на плацдарм. Но наши сумели отразить их и удержать свои позиции.
В этот день Петрову стало известно, что войска соседнего, 4-го Украинского фронта, наступая на Крым с севера, захватили плацдарм южнее Сиваша, а на Перекопе вышли к Армянску. Дальше они, к сожалению, продвинуться не смогли. Это поторапливало Петрова — надо наступать! Этого требовала и обстановка у Эльтигена. А шторм все бушевал.
Командующий фронтом обсудил с командующим Азовской флотилией С. Г. Горшковым прогноз погоды и, убедившись, что погода идет на улучшение, решил в эту же ночь форсировать Керченский пролив первым эшелоном 56-й армии на главном направлении и высадить десант на северо-восточную оконечность Керченского полуострова. Согласно ранее разработанному плану, в первом эшелоне должны были идти четыре стрелковых полка 2-й и 55-й гвардейских, стрелковых дивизий со средствами усиления. Накануне много плавсредств вышло из строя, а Петрову надо было одновременно высадить все четыре полка, так как именно это давало надежду на то, что десант сможет наверняка занять й удержать плацдарм.
