В начале апреля 1424 г. граф Солсбери вторгся в Шампань с большим отрядом и артиллерийским обозом, а Жан де Люксембург предпринял третью за несколько лет попытку завоевать Гиз. Сеть гарнизонов Сентрая на Уазе была уже ослаблена. Многие его люди попали в плен в Компьене, а Ла Ир отошел в Шампань. С наступлением сухой погоды артиллерия вновь могла быть использована с пользой. На этот раз уцелевшие гарнизоны-сателлиты быстро сдались. Примерно в середине апреля 1424 г. большая англо-бургундская армия, поддерживаемая артиллерийским обозом, появилась у Гиза и начала окапываться[156].

Новая шотландская армия прибыла во Францию после трудного морского перехода, во время которого флот был разбросан штормами, а четыре самых крупных корабля затонули. Часть армии была высажена в Сен-Матье на западе Бретани в конце февраля 1424 года. Остальные, включая графа Дугласа и его людей, высадились в Ла-Рошели несколькими днями позже. По словам послов, Дофин ожидал 2.000 латников, 6.000 лучников и 2.000 "диких шотландских топороносцев", т. е. всего 10.000 человек. На самом деле численность прибывшей армии была меньше, отчасти потому, что отчеты послов были слишком оптимистичны, а отчасти из-за потерь на море. В апреле Бьюкен, Дуглас и Стюарт-Дарнли заключили с Дофином контракт на 2.650 латников и 4.000 лучников, что в сумме составляло 6.650 человек. Из них, по сообщению хорошо информированного Беррийского Герольда, 4.000 только что прибыли из Шотландии. Остальные были выжившими в битве при Краване. Они были приняты с восторгом, что резко контрастировало с угрюмым приемом первой шотландской армии пятью годами ранее. Графа Дугласа встречали как героя, с вином и пряностями у ворот городов по пути из Ла-Рошели. Дофин осыпал его почестями и назначил своим лейтенантом для ведения войны на всей территории Франции. Он также сделал его герцогом Туреньским (титул, традиционно принадлежал членам королевской семьи) и пожаловал ему всю провинцию, кроме королевских резиденций Шинон и Лош. 7 мая 1424 г. Дуглас был принят в своей новой столице Туре со смесью радости и надежды. Для надежд были все основания. Шотландцы были расквартированы в окрестных деревнях, и министры Дофина разрешили им жить за счет земли[157].

Совет Дофина приступил к созданию самой многочисленной полевой армии для решающей кампании войны. Ядром новой армии должны были стать различные наемные корпуса: 6.500 шотландцев, около 2.000 итальянцев и несколько сотен кастильцев и арагонцев. Кроме того, были отозваны французские войска из Маконне, с границ графства Мэн и объявлен арьер-бан всех дворян и других лиц, владеющих оружием. Всем этим силам было приказано собраться на Луаре к 15 мая. Позже к ним присоединились контингенты с северного фронта. На юг прибыли отряды Потона де Сентрая из Гиза, и Ла Ира из северной Шампани, пополнившие силы Дофина на несколько сотен человек. В общей сложности Дофин мог рассчитывать на 12.000 — 13.000 человек, из которых только около четверти были французы. Это была самая крупная военная операция, предпринятая Буржским королевством с 1421 года. Попытки подобного масштаба не повторялись вплоть до 1440-х годов. Решения о развертывании этого огромного войска были приняты на Совете в Бурже в третью неделю апреля 1424 г., на котором присутствовали Бьюкен и Дуглас. Было решено отказаться от вторжения в Шампань и наступления на Реймс. Так как основная часть английских сил была сосредоточена в Нормандии, то вряд ли еще представился бы случай столкнуться с ними на столь выгодных условиях. Капитаны в Бурже решили вторгнуться в Нормандию через равнину Босе и навязать противнику полевое сражение. Сообщение об этом решении было через несколько дней передано английским шпионом в Бурже регенту в Париж[158].

Это был очень опасный момент для ланкастерского режима. Весной 1424 г. лояльность союзников Англии из числа принцев была более шаткой, чем когда-либо после заключения договора в Труа. Филипп Добрый и Иоанн V Бретонский с тревогой наблюдали за наращиванием военной мощи Дофина, не зная, что это — катастрофа или благоприятная возможность. В течение нескольких месяцев мысли обоих герцогов были направлены на то, чтобы договориться с Дофином.

Главным посредником в этом деле была Иоланда Анжуйская, одна из тех замечательных женщин, которые играли столь заметную роль в политике тех лет. Иоланда была дочерью короля Арагона, Хуана I, и вдовой Людовика II, герцога Анжуйского, умершего в 1417 году. Она также была тещей Карла VII, который в детстве был обручен с ее дочерью Марией и воспитывался в ее доме. Иоланда покинула Францию после убийства Иоанна Бесстрашного и укрылась во владениях Анжуйского дома в Провансе. Вскоре после этого ее сын Людовик III Анжуйский уехал, чтобы осуществить мечту своей семьи о королевстве в Южной Италии, оставив дела своего дома в ее руках. В августе 1423 г., когда положение Дофина стало критическим (за несколько дней до этого произошла битва при Краване), Иоланда вернулась в Анжу и начала принимать активное участие в делах Буржского королевства[159]. Она была проницательным политиком и терпеливым дипломатом. Будучи глубоко набожной, она обладала моральным обликом, который придавал силу ее политическим позициям и позволял ей завоевывать союзников среди тех придворных и чиновников, которые обычно держались в стороне от группировок и заговоров вокруг Дофина. Иоланда была единственным человеком, чье влияние на молодого короля было сопоставимо с влиянием всесильной фракции министров, собравшихся вокруг Жана Луве. Иоланда ясно представляла себе ситуацию, в которой оказался Дофин. Она решительно не одобряла тех, кто замышлял убийство Иоанна Бесстрашного и считала, что единственной надеждой на победу для ее зятя является примирение с двумя крупнейшими феодалами Франции — герцогами Бургундии и Бретани. В этом ее поддержали многие из наиболее способных советников Карла.

Именно Иоланда указала на брата Иоанна V Артура, графа Ришмона, как на человека, способного примирить Иоанна V и Филиппа Доброго с Дофином. Номинально Ришмон все еще находился в английском лагере. Но его отношения с англичанами были напряженными. Он не ладил с герцогом Бедфордом, который никогда не воспринимал его так серьезно, как Генрих V. После того как Бедфорд стал регентом, Ришмон практически не принимал участия в военных действиях на стороне англичан[160]. В ноябре 1423 г. Иоланда отправилась в Нант для предварительной встречи с герцогом Бретонским. В конце февраля 1424 г. за ней последовало посольство от Дофина. В мае представители всех сторон вновь встретились в бретонской столице Нанте. Иоланда прибыла туда из Анжера. Дофин был представлен своим канцлером Мартеном Гужем и Жаном д'Аркуром, графом д'Омаль, которые были одними из самых сговорчивых его советников. Герцог Бургундский направил посольство во главе с самим Артуром де Ришмоном. Был составлен протокол, фиксирующий ход обсуждения, который был оформлен как соглашение. Но на самом деле это была не более чем программа дальнейших переговоров, основанная на предложениях, которые Амадей Савойский сделал два года назад в Бур-ан-Брессе. Протокол предусматривал, что герцог Бургундский откажется от договора в Труа и вернется в лоно семьи Валуа. Протокол предусматривал создание Дофином капеллы для молитв за душу Иоанна Бесстрашного, взаимное прощение прошлых обид и возвращение конфискованного имущества. Стороны пришли к принципиальному соглашению, что двор и Совет Дофина должны быть усилены за счет "высокопоставленных лиц", на которых можно было бы положиться в выполнении этих условий. Однако все более сложные вопросы оставались на усмотрение Иоанна V и Иоланды Анжуйской, которые были назначены совместными посредниками. В их ведение входили вопросы о личности "высокопоставленных лиц" и деликатный вопрос о том, должен ли Филипп лично принести оммаж и служить убийце своего отца. В протоколе было также очень неопределенно сказано о судьбы главных советников Дофина, ответственных за планирование убийства в Монтеро и последующего похищения Иоанна V. Что касается англичан, то послы Дофина отказались обсуждать что-либо. По их словам, у них не было никаких инструкций на этот счет. Поэтому в протоколе была зафиксирована лишь "просьба" герцога Бретонского к Дофину сделать "такие предложения, которые, по воле Бога и разума, должны их удовлетворить"[161].