Однако к этому времени англичане уже начали страдать от голода и болезней. Вскоре они повернули обратно к Кале. Около 24 августа армия вернулась в город, ведя огромные стада угнанного скота и таща за собой длинный обоз с награбленными ценностями. Флот графа Хантингдона оставил аналогичный след разрушений вдоль побережья Фландрии. Он вошел в лагуну Слейса и сжег много кораблей, стоявших на якоре в порту. Высаженный десант разграбил деревни на побережье и острова (как они тогда назывались) Вульпен и Кадсан[711].

Весть об унижении Филиппа была встречена в Англии взрывами радости и бурным излиянием хвастовства, насмешек и желчи в стихах. "Такие и многие другие рифмы были придуманы среди англичан", — писал хронист, записавший одно из таких произведений. Герцог Глостер был принят как герой. Он заказал итальянскому версификатору Титу Ливию Фруловези напыщенное воспевание своих подвигов в посредственных латинских гекзаметрах по образцу Энеиды (оно получило название Humfroidos ).

Пожалуй, самым ярким памятником этого краткого момента английского высокомерия стала Клевета на английскую политику (Libelle of Englyshe Polycye). Это стихотворение не было пропагандистской листовкой, написанной для улиц. Это был стихотворный памфлет, предназначенный для Уолтера, лорда Хангерфорда, и избранной группы советников и членов королевского двора. Автором был неназванный, но занимающий высокое положение чиновник, возможно, Ричард Кодрэ, бывший секретарь Совета, в настоящее время служивший личным секретарем адмирала, графа Хантингдона. Стихотворение представляет собой откровенную защиту стратегии, основанной на использовании экономической мощи и контроле над Кале и Ла-Маншем. "Истинный смысл английской политики… таков: беречь товары, хранить адмиралтейство, чтобы мы были хозяевами узкого моря". Поэт представлял себе море как "стену Англии". Но оно было и наступательным оружием. Фландрия и Нидерланды не могли обойтись без английской шерсти для своих ткацких станков. Морской путь между Дувром и Кале, эти "два глаза" Англии, был артерией, по которой в Северную Европу поступали товары из Бретани, Испании и Италии. Морская блокада, по его мнению, была, по крайней мере, таким же хорошим способом заставить противника смириться, как и отправка во Францию армии численностью 10.000 человек. Усиливая морскую мощь Англии и контролируя движение через Ла-Манш, можно поставить бургундское государство на колени. Упущения автора столь же показательны, как и его аргументация. Он исходит из того, что противником является герцог Бургундский и ничего не говорит ни о войне против Карла VII, ни об обороне оккупированных англичанами территорий во Франции. Ценность французских завоеваний Англии, по его мнению, заключалась только в портах Ла-Манша, которые теперь находились в руках врага, за единственным исключением — Кале. "Берегите Кале как зеницу ока", — писал он. Все остальное не имело значения[712].

Пропаганда агрессивной военно-морской стратегии и меркантилистской торговой политики в Клевете нашла немало поклонников в последующие века. Министр королевы Елизаветы Уильям Сесил владел одним экземпляром этого стихотворения. Его капеллан Ричард Хаклит (Хаклюйт), великий тюдоровский историк английского мореплавания, владел двумя экземплярами и вставил его текст в свой труд Основные навигации английской нации (Principal Navigations of the English Nation). Стюартовский юрист и политик Джон Селден процитировал его в труде Закрытое море (Mare Clausum), своей знаменитой защите прав Англии на прилегающие моря. Сэмюэл Пипс, клерк военно-морского Совета Карла II, имел экземпляр в своей библиотеке. Предложенная автором стихотворения блокада стала ортодоксальной для королевского флота XVIII–XX веков. Но в свое время она оказалась менее влиятельной. Поэт выступал от имени некоторых важных интересантов: купцов компании Стейпл из Кале, финансистов и оптовиков из Лондона, судовладельцев портов южного и восточного побережья. Однако их мнение осталось в меньшинстве в то время как главенствующая доктрина в политическом сообществе Англии оставалась неизменной. Главным врагом был не герцог Бургундский, а король Франции. Его владения не зависели от международной торговли и были лишь в малой степени уязвимы для морской блокады. Без мощного военного присутствия во Франции не было перспектив прочного политического решения затянувшейся войны. После того как кризис осады миновал, Кале вернулся на второстепенное место в стратегических расчетах Англии, поскольку внимание вновь было приковано к Нормандии. На следующем заседании Парламента, состоявшемся в январе 1437 г., герцог Глостер лично обратился к Палате Общин с просьбой о выделении средств и встал на колени перед королем, умоляя его надлежащим образом профинансировать содержание гарнизона Кале. Но он зря старался. Кале продолжал испытывать серьезную нехватку средств, а Глостер так и не смог вернуть себе то недолгое господство в английской политике, которое он имел в течение двенадцати месяцев после Аррасского конгресса[713].

"Где наши корабли, где наши мечи?" — спрашивал автор Клеветы на английскую политику. Это был хороший вопрос. Потеря французских портов от Шельды до Сены изменила соотношение сил в Ла-Манше и Северном море. Впервые за двадцать лет эти моря превратились в поле битвы, где фламандцы и голландцы были главенствующими державами, а кастильцы — потенциальной угрозой. Как объяснил Совет в своем обращении о выделении средств, в результате южное и восточное побережья Англии подверглись набегам, которые были столь страшной чертой жизни в 1370-х годах и в первом десятилетии XV века. Однако поддержание мощного английского присутствия на море в дополнение к огромным расходам на военные действия во Франции было Англии не по карману. Англия никогда не обладала такими военно-морскими арсеналами, которые позволяли Кастилии, Португалии и итальянским республикам создавать и содержать постоянные военные флоты. Торговые суда продолжали реквизироваться в качестве транспортов, но возврата к огромным реквизированным военным флотам Эдуарда III не произошло. Из прекрасного флота Генриха V, состоявшего из тридцати боевых кораблей, в строю оставался только один переоборудованный балингер[714], размером едва ли больше корабельной шлюпки. Он и еще два небольших баркаса, приобретенных для снабжения гарнизона Ле-Кротуа, составляли весь королевский флот 1430-х годов. Остальной флот Генриха V был продан для уплаты долгов, кроме четырех "великих кораблей", чьи корпуса, лишенные оснастки, гнили на реке Хэмбл. Большой корабль Генриха V Grace Dieu, имевший массу 1.400 тонн и являвшийся самым большим судном, построенным для королевского флота до XVII века, в 1439 г. был поражен молнией и сгорел дотла[715].

Вместо этого Совет обратился к услугам каперов, как это делали в свое время Ричард II и Генрих IV, но с такими же неудовлетворительными результатами. В течение 1436 г. купцам или торговым синдикатам было выдано в общей сложности двадцать лицензий на каперство на условиях, что, выделив обычную долю адмиралу и смотрителю Пяти Портов, они смогут оставить добычу себе. Их усилиям помогали пираты без лицензии, деятельность которых поощрялась тем, что Парламент приостановил действие статута, предусматривавшего наказание за государственную измену. Правительство не контролировало ни тех, ни других. Лицензированные каперы избирали своего адмирала, который получал королевское поручение, но не подчинялся приказам королевских офицеров. Пираты были сами себе законом. Единственной заметной военно-морской операцией в 1436 и 1437 гг. стал захват в апреле фламандского флота, перевозившего вино из Ла-Рошели, когда он проходил мимо Финистера. Триумф был недолгим, поскольку на следующий день появился кастильский флот, атаковал английские корабли и, захватив часть из них, освободив фламандцев. Эксперимент больше не повторялся. После 1437 г. правительство отказалось от задачи "охраны морей" вплоть до 1460-х годов[716].