Тем временем Кошон предпринимал настойчивые попытки избежать решения вопроса, пытаясь убедить Жанну признать свои ошибки и отречься. С политической точки зрения публичный акт отречения Жанны был бы столь же ценен для англичан и их французских сторонников, как и ее казнь. В течение последующих дней Кошон отправил несколько эмиссаров, чтобы те уговаривали ее в камере. В конце концов, он даже пришел сам. В другой раз он попробовал применить трюк, который полностью соответствовал инквизиторской процедуре и рекомендовался в стандартных учебниках по этому предмету. Он использовал "наседку". Один из заседателей был помещен в соседнюю с камерой Жанны камеру под видом сапожника из Лотарингии, вошел к ней в доверие и попытался заставить ее оговорить себя, пока Кошон и Уорик подслушивали.

Когда все эти попытки не увенчались успехом, были испробованы другие методы. 2 мая Жанну привели в Большой зал замка — самое просторное помещение, где ее публично наставлял парижский профессор теологии Жан де Шатийон. Его напутствие было тонким. Он перевел вопрос из плоскости истины или лжи в плоскость авторитета. По его словам, долг каждого доброго христианина — подчиниться авторитету Божьей Церкви. Отказ от этого сам по себе является ересью и расколом. Готова ли она подчиниться руководству трибунала? Она была непоколебима. "Больше вы от меня ничего не добьетесь", — сказала Жанна. Тогда ее спросили, готова ли она подчиниться власти Папы Римского. "Отведите меня к нему, — ответила она, — и я скажу ему все прямо". Через неделю ей пригрозили насилием. Ее отвели в Большую Башню, служившую одновременно зданием суда и тюрьмой, и сказали, что ее будут пытать, если она не признает своих ошибок. Привели палача, чтобы показать ей инструменты, которые будут использоваться. Она ответила, что не станет говорить ничего другого, а если ее будут пытать, и под пытками она в чем-либо признается, то все это будет бесполезно, так как она откажется от своих слов, как только пытка закончится. Судьи отступили. Пытки были разрешены каноническим правом в инквизиционном процессе, но современники возражали против такой практики, в том числе и некоторые заседатели. Они считали, что это дискредитирует процесс в глазах общественного мнения. По общему мнению, у них и так было достаточно оснований для обвинения, и пытки ничего не дадут[499].

Противники Жанны уже были нетерпимы к задержке в процессе. Парижский Университет направил Кошону и Генриху VI письмо, в котором убеждал их в том, что настало время довести дело до конца. Это письмо, по-видимому, было решающим. Последняя попытка склонить ее к отречению была предпринята 23 мая. В ее камеру вошла группа заседателей во главе с Луи де Люксембургом, канцлером Франции Генриха VI. Жанне были зачитаны двенадцать статей. Ей было сказано, что судьи убеждены в ее виновности и если она не откажется от своих слов, ее сожгут. Один из парижских богословов попытался убедить ее в глупости дальнейшего сопротивления. Жанна ответила, что "стоит за все, что сказала и сделала". Она не отреклась бы от своих голосов, даже если бы костер был готов и палач ждал ее[500].

В каноническом праве судьба осужденной еретички зависела от того, отреклась ли она от своей ереси. Если она отрекалась, то, как правило, назначалась епитимья. В более серьезных случаях епитимья заключалась в бессрочном заключении на хлебе и воде, как правило, в церковной тюрьме. Если она не отрекалась или, отрекшись, возвращалась к своей ереси, то наказанием была смерть. Теоретически церковные трибуналы не выносили смертных приговоров. Это было несовместимо с духовным статусом их судей. Вместо этого формальное вынесение приговора происходило по устоявшемуся ритуалу. Осужденную приводили в публичное место, где произносилась проповедь, в которой описывались ее грехи и в назидание собравшимся объяснялось, за что она была осуждена. Затем проповедник трижды призывал ее отречься от ереси. По окончании проповеди инквизитор зачитывал официальный приговор, согласно которому она должна была быть "отпущена на светскую руку" с лицемерной молитвой о пощаде. Дальнейшее происходило автоматически. Светский судья без промедления приговаривал ее к смертной казни и сжигал на костре, а церковники поспешно покидали место казни, чтобы не быть замешанными в этом.

24 мая 1431 года Жанну д'Арк в тумбреле[501] провезли по улицам Руана к кладбищу бенедиктинского аббатства Сент-Уэн, самому большому открытому месту в городе, где собралась многотысячная толпа. Здесь были сооружены два больших помоста. На одном из них сидели судьи, окруженные примерно сорока церковными сановниками, в том числе главными заседателями суда, а также их капелланами, нотариусами и клерками. Среди них выделялись главные английские и французские советники Генриха VI: кардинал Бофорт, Луи де Люксембург, епископ Нориджский Алнвик, Жан де Маи, епископ Нуайонский и президент Счетной палаты Парижа, и Роберт Жоливе, аббат Мон-Сен-Мишель. На другом помосте находились бальи Руана и светские чиновники. Жанну отвели на третий, малый, помост, где в одиночестве стоял парижский богослов Гийом Эрар, который должен был произнести проповедь. Палач уже ждал, а кол и костер были приготовлены в другом месте, так как казни не могли проводиться на освященной земле. Эрар произнес обычную для таких случаев проповедь. Он говорил о том, что каждый христианин обязан следовать учению Церкви, и перечислял все способы, с помощью которых Жанна своими поступками и убеждениями отделилась от Церкви. Он не пытался скрыть политический характер преступлений Жанны и проклял дело короля Валуа. В фразе, которую некоторые слушатели вспомнили четверть века спустя, он заявил, что "благородный дом Франции всегда был без пятен и упреков". Ни один истинный король Франции не мог рассчитывать на поддержку колдуна и еретика, как это сделал Карл VII. Когда Эрар закончил, между проповедником и Жанной произошла короткая перепалка, в ходе которой она защищала честь Карла VII, а затем попыталась, но слишком поздно, обратиться к Папе Римскому. Обращение было отклонено, так как Эрар трижды призвал ее к покаянию. Каждый раз в ответ он получал молчание.

Затем Кошон начал читать приговор трибунала. Это был длинный документ, и он читал его нарочито медленно, в то время как Эрар продолжал призывать Жанну к отречению. Жанна, по словам Кошона, была "изобретательницей откровений и видений, обольстительницей верующих, самонадеянной, легковерной, упрямой, суеверной псевдопророчицей, а также подстрекательницей и жестокой отступницей и раскольницей". Не успел он закончить чтение, как произошел неожиданный переворот. Жанна прервала его, чтобы заявить, что она все-таки готова отречься. Она сказала, что будет соблюдать все предписания Церкви и делать все, что от нее потребует трибунал и добавила, что раз церковники сказали, что ее голосам нельзя верить, то она больше не желает им верить. "Таким образом, — записал нотариус, — перед огромной толпой духовенства и народа она объявила о своем отречении". Среди церковных сановников царило смятение. Кошон был застигнут врасплох. Он обратился к Генри Бофорту с вопросом, как ему поступить. Бофорт ответил, что в свете ее отречения с ней следует обращаться как с кающейся. Кающегося нельзя отпускать в светские руки. Некоторые из заседателей подошли к епископу и стали ему возражать. Дошло до обмена грубыми словами. Но Кошон и Эрар настояли на своем. Была составлена письменная форма отречения, и Жанна поставила на ней крест в качестве подписи. Затем Кошон взял другой документ, из которого зачитал приговор о пожизненном заключении на "хлебе мук и воде скорби". При этом Жанна была передана под стражу бальи и под охраной отведена в свою камеру. Там ей выдали женскую одежду и обрили голову, чтобы волосы снова выросли как у женщины[502].