В восемь часов утра 21 февраля 1431 г. Жанну вывели из ее камеры в башне и повели через двор на первое публичное заседание трибунала в замковой часовне. Страшная атмосфера была описана четверть века спустя в показаниях, данных одному из официальных нотариусов в ходе посмертного расследования. Жанну привел бальи и усадил перед прокурором и судьями, а также перед шеренгой заседателей, нотариусов и клерков. Вокруг них собралась большая и шумная толпа зрителей, которые постоянно галдели и часто прерывали ее ответы. В результате последующие слушания, хотя они и были якобы публичными, были перенесены в небольшую прихожую большого зала, а у дверей стояли два английских солдата, ограничивавшие туда доступ. Позже слушания были вновь перенесены, на этот раз в камеру Жанны в башне, где было место только для судей и избранной группы заседателей. Однако даже в этих более уединенных условиях атмосфера, видимо, была гнетущей. Хотя трибунал был почти полностью французским, английское присутствие ощущалось повсюду. Руан был ланкастерским городом. Судебные заседания проходили в крепости, которую занимал английский король и его двор. Ее дворы и башни были заполнены английскими солдатами. Заключенную повсюду сопровождала английская охрана. Англичане оплачивали все расходы, связанные с проведением процесса, включая зарплату и расходы судей, прокурора и делегатов Парижского Университета. Они также обязались возместить всем участникам процесса любые неблагоприятные последствия для них лично. Несколько французских секретарей Генриха VI присутствовали на слушаниях, записывая интересующие Совет моменты. Граф Уорик постоянно находился в кулуарах[495].
В течение двенадцати заседаний Жанну д'Арк допрашивали о ее убеждениях, детстве и воспитании, голосах, прибытии в Шинон, мужской одежде, участии в военных кампаниях 1429 и 1430 годов. Процедура, несомненно, была несправедливой, хотя и не более, чем инквизиторские процессы в целом. Она выгодно отличалась от обычного уголовного процесса, который в этот период мог быть чрезвычайно упрощенным. В случае с Жанной заседания длились от трех до четырех часов в первой половине дня и часто продолжались после небольшого перерыва во второй половине дня. Допрос был неустанным, физически и психически утомительным, а иногда и тенденциозным. Время от времени заседатели вмешивались, давая совет заключенному или предлагая не отвечать на тот или иной вопрос, но Кошон грубо отчитывал их, заставляя держать язык за зубами. Как заметил сам Кошон, судьи и заседатели были людьми, сведущими в богословии и юриспруденции, в то время как Жанна не имела ни малейшего представления о подобных вещах. Тем не менее каноническое право ограничивало использование защитника подсудимым. Только после окончания допросов, когда трибунал приступил к самому процессу, ей была предложена профессиональная помощь, и то лишь из числа заседателей. Жанна ответила, что будет довольствоваться советом Божиим.
Несмотря на все эти трудности, невозможно читать подробный протокол допросов Жанны, не поражаясь ее уму, силе характера и присутствию духа. Она отказалась поклясться говорить правду, лишь оставив за собой право не отвечать на некоторые вопросы. На первых слушаниях она не хотела обсуждать свои видения. Она ни за что не хотела рассказывать о своих личных беседах с Карлом VII и умело избегала большинства расставленных ей риторических ловушек. Она дала несколько резких ответов и имела свой взгляд на то, какие вопросы следует задавать. Жанна говорила: "Это не имеет никакого отношения к вашему делу", или "Загляните в свои записи, и вы увидите, что я уже отвечала на этот вопрос", или "По одному вопросу, добрые господа", или просто "Следующий вопрос?". Ее ответы редко становились аргументами в пользу обвинения. Создавалось впечатление, что это женщина, искренне верящая в свои голоса и свою миссию. Вынужденная быть сама себе адвокатом, она оказалась хорошим адвокатом. Трибунал был явно обескуражен ее прямотой и откровенностью[496].
26 марта 1431 г. трибунал приступил к собственно судебному процессу — processus ordinarius. Он начался с закрытого заседания судей и некоторых заседателей, на котором Жан д'Эстиве представил список из не менее чем семидесяти статей, которые он обязался доказать. Статьи Эстиве обвиняли Жанну в колдовстве, ворожбе, лжепророчестве, вызывании бесов, суеверии и магии, ереси, расколе, святотатстве, идолопоклонстве, вероотступничестве, богохульстве, мятеже, разжигании войны, пролитии крови, ношение мужской одежды, нарушение церковной дисциплины, совращение людей всех сословий — от принцев до простых людей — на путь нечестия, узурпация воли Бога, побуждению людей к поклонению и почитанию самой себя. Это было огульное обвинение, приукрашенное деталями, которые не имели под собой никаких оснований ни в показаниях Жанны, ни в других материалах дела. Пожалуй, самым поразительным в нем было то, что он не предполагал, что Жанна выдумала свои голоса или сопутствующие им видения. Напротив, предполагалось, что они были подлинными, но дьявольскими. На следующий день, 27 марта, слушания перенесли в прихожую Большого зала, где ей поочередно предлагались статьи для ответа "да" или "нет". В течение трех дней она отвечала на каждую из них, отрицая либо всю статью, либо тенденциозность ее формулировок[497].
Вскоре стало ясно, что судьям не нравится подход Эстиве. В первых числах апреля они подготовили новую подборку из двенадцати статей, написанных в менее экстравагантных выражениях и в значительной степени основанных на ответах Жанны на перекрестном допросе. Они были почти полностью посвящены ее голосам и видениям. Считалось, что она доверилась им, не посоветовавшись с родителями или уважаемыми церковниками, которые могли бы предупредить ее об опасности. И, доверившись им, она стала носить мужскую одежду и вступила в борьбу с англичанами, кощунственно ссылаясь на волю Бога (Jhesu Maria) в подтверждение своих действий. Печально известное первое письмо Жанны, адресованное герцогу Бедфорду и английским капитанам под Орлеаном, стало главным пунктом нового обвинительного заключения, как и прежнего.
Новые обвинительные статьи, безусловно, доказать было легче. Но они породили свои собственные проблемы для судей. Кошон опасался придать процессу слишком явный политический характер. Но от политики нельзя было уберечься. Суть голосов Жанны заключалась в том, что англичане должны быть изгнаны из Франции. Поэтому вопрос о том, были ли эти голоса истинными или ложными, божественными или дьявольскими, неизбежно становился политическим вопросом. В конечном итоге речь шла о легитимности двуединой монархии. Судьи Жанны не могли считать ее голоса истинными, не признавая божественного характера ее миссии. Однако даже если допустить, что голоса были ложными, в чем судьи и заседатели должны были убедиться, оставалось много трудностей. Далеко не очевидно, что Жанна была вовлечена в ересь. Перед лицом этих проблем Кошон проявил несвойственную ему нерешительность. Он решил представить обвинительные статьи на рассмотрение двадцати двум известным ученым-теологам. Их мнение было однозначным. Они единодушно заявили, что голоса и видения Жанны были ложными и что у нее не было веских оснований верить в них. Либо она их выдумала, либо они были делом рук дьявола. В любом случае, заявили они, ее вера в них является преступлением против христианской веры. Судьи были склонны с этим согласиться, но не были достаточно уверены, чтобы действовать на этом основании. Они решили собрать дополнительные мнения и передать вопрос в Парижский Университет для вынесения решения. Доктора высказали одинаковое мнение, но с разной степенью убежденности, хотя в целом Университет недвусмысленно осудил обвиняемую. Некоторые из опрошенных богословов были столь же категоричны. Другие же считали вопрос сложным и неопределенным и отвечали на него с большой долей колебания. Один из них считал, что вопрос настолько сложен, что решение не должно приниматься до тех пор, пока он не будет передан на рассмотрение Папы Римского, а это предложение могло бы поставить крест на всей процедуре[498].
