– Меньше, но я все помню, – мрачно ответил Гашек. – В день отъезда конюха моя мать заболела. А как только отбыл гонец, она умерла.

Итка опустила глаза и тихо извинилась за грубость. Он махнул рукой – дело прошлое; он и сам порой забывал, что у него когда-то была мать.

Она проявляла полное безразличие к тому, что происходило с Гашеком, за исключением дней, когда господин выплачивал ей пособие. Тогда мать могла нежно подозвать его и даже погладить, как коня, который выиграл забег. И все-таки перед смертью она весь день не отпускала руку сына, умоляя остаться, называя его своей радостью. Гашек плакал, обнимал ее за плечи и говорил, что она скоро поправится и они купят сахарные завитки, как в день рождения. Когда она перестала дышать, он пытался напоить ее водой из следа от конского копыта. Потом пришел Свида с замотанным тканью лицом, а Гашека увели в замок. Он помнил, что в пустом доме неприятно пахло.

– Давай подождем, – предложила Итка, прогоняя болезненное воспоминание. – Мне кажется, это важно. То, что он нарисовал. Вдруг мы узнаем эту штуку и…

Она замолчала, ойкнув и зажмурившись, и начала сильно чесать ухо, будто туда забралась мошка. Гашек хотел уже предложить взглянуть самому, как вдруг Итка опустила руку и шепотом спросила:

– Слышишь?

Гашек в недоумении пожал плечами.

– Слышу что?

– Это они, – вздрогнув, ответила она. – Те двое, из Хаггеды. Не слышишь? Идут сюда…

Он, не понимая, о чем речь, выглянул из-за калитки. Улица просматривалась до конца: никого. Гашек собирался переспросить, что Итка имеет в виду, но вовремя взглянул налево, туда, откуда они приехали. Из-за угла показались две коренастых фигуры. Даже с такого расстояния Гашек мог поклясться, что у них на головах плоские шапки. Дорогу им перебежала брюхатая кошка.

Гашек схватил Итку за руку.

– Сейчас же в седло и за мной, к северным воротам.

Один из торговцев – если они в самом деле торговцы – крикнул что-то на змеином языке.

Уже сидя верхом и подгоняя Красавицу, Гашек обернулся и удостоверился, что побег из города – самое верное решение: у второго мужчины, который явно не намеревался вести диалог, в руках блеснул металл. Спрятаться в Бронте не получилось бы – людей с оружием, особенно из Хаггеды, здесь уважали больше закона. Оставалось Бронт покинуть. И беглецы направились к северным воротам, которые с окончания войны охранялись спустя рукава.

Гашек мысленно попросил Вечерницу взять такой галоп, чтобы Итка не отстала, не потерялась в путанице незнакомых улиц. Красавица будто обрела крылья – в ней никто и не сомневался. Нужно продержаться совсем немного: повернуть направо, не потеряв скорость, проскочить главную торговую площадь, чтобы им не успели перерезать путь, и прямо по Старорецкой выехать к воротам.

Гашеку послышались стук копыт и тихий, протяжный свист. Это свистела не Итка – она скакала рядом, корпус к корпусу, даже не подстегивая Вечерницу. Лошадь будто сама знала, куда им нужно.

На Старорецкой Гашек понял, что свист ему не почудился: оглянувшись, увидел преследующего их всадника. От того, как блеснула сбруя его коня в темноте, стало не по себе. До ворот – всего ничего; в свете фонаря Гашек издалека заметил, что они не закрыты на засов. Говорил же Свида – везет господским ублюдкам.

Выползший из сторожки сонный часовой смог только беспомощно созерцать, как Гашек, уже открыв ворота, пропускает Итку вперед и на ходу запрыгивает в седло. Преследователь нагнал его, но ему не удалось перехватить поводья Красавицы: кобыла рванулась с такой силой, что Гашек едва не упал, и незнакомец решил прекратить погоню. Он, слишком поджарый, чтобы оказаться одним из тех хаггедцев, ничего не кричал вслед, только продолжал насвистывать грустную мелодию.

Они скакали на север по широкому торговому тракту, пока лошади не захрапели. За ними никто не гнался, но они бежали – много дней, с самой Кирты, от всего, что с ними уже случилось и могло случиться. Гашек чувствовал, как вымокла от дождя и пота его рубашка.

Они остановились на обочине дороги. Костер не развести; ночевали как после побега из дома – под брюхом Красавицы, пережившей все это вместе с ними. Сон не шел. Итка, укутавшись в плащ и шмыгнув носом, сказала:

– Вот бы с Драгашем все было хорошо.

Гашек только угукнул – его мысли занимал не Погорелец Гроцка. Итка понимала это и терпеливо ждала. В траве копошились ночные букашки; земля мирно дремала, похоронив сегодняшний день вместе с закатным солнцем. Все, что случилось вечером, она примет в себя с рассветом, и так будет до конца времен: когда Гашек об этом задумывался, становилось немного легче.

– Я вспомнил про конюха, – наконец сказал он, – потому что услышал имя в разговоре тех торговцев из корчмы. Больно уж оно не хаггедское. Может, и не про него говорили, но за нами же пошли. После Кирты…

– Почему ты решил, что его отправили гонцом? – прервала Итка, зная, что он имеет в виду: после Кирты носители хаггедского говора вызывали вполне конкретные опасения.

– Он походил на того, кто мог с этим справиться. Молчаливый, крепкий и очень хорошо ладил с лошадьми. Да и не только с ними. У господина тогда еще были злющие гончие – так они при этом мужике опустили уши и на брюхо легли, разве что ноги ему не лизали. Меня они вечно облаивали, даже Свиду терпеть не могли, хотя он их кормил. А этот… Он ночевал через стену от нас с матерью, не побоялся. Наутро уехал на нашей Заветной, и больше я ее не видел. Может, если господин Гельмут искал ту вещь, он послал кому-то рисунок… И ему было важно, кто именно его доставит.

Итка помолчала задумавшись. Мерное дыхание Красавицы убаюкивало; в голову лез ласковый колыбельный напев вдовы. Гашек перестал обращать внимание на стрекот насекомых.

– Как его звали? – спросила Итка, подоткнув под ноги плащ.

– Матеем, – ответил Гашек. – Его звали Матей из Тарды. И провалиться мне под землю, если он не был колдуном.

Примерно на середине долгого пути из Бронта Итка научилась спать в седле.

Гашек только улыбнулся и сказал, что этого следовало ожидать. Она серьезно задумалась о том, сколько еще дней и ночей придется провести в дороге, прежде чем они найдут ответы на все вопросы. Ей снились Кирта и усадьба в Ольхе, старое колдовское дерево и курган матери, мертвый Сташ и утопленник-Войцех, бесшумно шевелящий губами. Будь это только сны! Но вот Итка задела синяк на левой руке – слабая ноющая боль напомнила, что все происходит взаправду. Вечерница споткнулась о корягу, и мысли снова перемешались.

Рассказ Драгаша из Гроцки ничего не прояснил – наоборот, запутал, подмешал новые карты в колоду. Понятно стало одно: все началось с Гельмута Ройды, и из-за того, что он сделал, Итка с Гашеком теперь в бегах. Бабушка Берта говорила, весь род владельцев Кирты – выскочки, чьи предки разбогатели на военных трофеях, а самым самолюбивым из них слыл именно Гельмут. Нет смысла ненавидеть мертвеца, но Итке хотелось кого-нибудь винить – дядька, которого она никогда не знала, вполне для этого подходил.

Лето заканчивалось, земля готовилась к первым холодам. По ночам Итка теперь все время укрывалась плащом: в одной льняной рубахе и тоненькой жилетке спать неуютно даже у костра. Когда торговый тракт свернул на восток, в сторону границы, снова поехали вдоль леса; стало попроще с едой. Итка сама добывала зайцев и мелких птиц, оставляя Гашека присматривать за лошадьми и обдирать ближайшие кусты: ей страшно не нравилось собирать ягоды, когда можно стрелять из лука. Спустя несколько потерянных в зарослях стрел и отделавшихся испугом животных она наконец научилась целиться так, чтобы попадать.

Разделывать тушки без ножа неудобно, но Гашек справлялся. С трудом добытая и приготовленная дичь казалась самой вкусной едой, которую они пробовали за всю жизнь. Итка собирала заячьи и птичьи лапки в отдельный мешочек, чтобы потом наделать оберегов и продать в ближайшем городе, если кто-нибудь захочет такое купить. Впрочем, она знала, как именно нужно предложить товар: раз уж Якуб верил в силу, защищающую от колдунов, наверняка поверят и другие.