Гашек надел перчатки и тронул Итку за плечо: пора ехать. Они все еще в бегах, а теперь, ко всему прочему, обокрали человека. Отвязав умело спрятанных лошадей, они направились прочь из этого леса, надеясь, что до самого Бронта никого больше не встретят.

Совсем не к добру все эти случайные встречи.

Берстонская земля ожидала дождя. В воздухе, уже не лесном, но еще не пригородном, стоял запах надвигающегося ливня. Ветер услужливо гнал в направлении Бронта тяжелые тучи, скрывая по-летнему жаркое солнце.

Гашек уже вошедшим в привычку движением подтянул плохо сидевшие перчатки. Видимо, по сравнению с Якубом, у него узкая кисть. «Господская», – наверняка пошутила бы Итка, будь она в настроении шутить. Гашек в очередной раз покосился на охотничий лук, спрятанный под неплотно свернутым плащом.

Итка отпустила поводья, чтобы переплести волосы: в дороге она убирала их в пучок из кос, простую прическу, которой ее давным-давно научила Лянка. Думать об убитой прачке стало неприятно, и Гашек тем сильнее удивился, когда Итка назвалась ее именем.

За последние дни случилось чересчур много «удивительного».

Они оба понимали, что именно произошло в лесу после побега от Якуба. Гашек попытался заговорить об этом:

– Когда Сташ появился, я подумал… Мне сперва показалось, что это был медведь.

Итка задумчиво кивнула, но ничего не ответила. Гашек замялся, не зная, как продолжить. Она вдруг отбросила косы на спину и натянула поводья, чтобы лошадь обошла стороной дохлого пса.

– Может, и не показалось. Я не знаю, на что способны… такие люди.

«Такие люди». Итка тоже не решилась сказать: «колдуны».

Еще далекие стены Бронта вырастали на глазах: оттуда навстречу не спеша шла груженая телега. Ближе к городу становилось люднее, а значит, опаснее. Несмотря на достаточное расстояние до повозки, Гашек понизил голос:

– Тот заяц, которого ты хотела подстрелить…

– Был ушами Сташа, – не дала закончить Итка. – Я поняла, когда он потерял меня в зарослях и не услышал, как я сломала ветку. Лисица спасла мне жизнь. И ты тоже. Но больше такого не делай.

Гашек не сразу понял, что она имеет в виду шишки, которыми он от отчаяния начал бросаться в Сташа. В тот момент казалось, другого выхода нет: только умереть. Если не единственным, то хотя бы первым.

Встречная телега скрылась за пригорком.

– Это ты нас спасла, – сказал Гашек, отведя взгляд. – И Якубово добро.

Впереди показалась широкополая шляпа возницы, а затем и он сам. Запряженный в повозку мул бодро шагал, не понукаемый хозяином. Наверное, они направлялись домой.

От этой мысли стало тесно в груди. Возница приветливо улыбнулся Итке; она, получившая строгое воспитание Берты Ольшанской, вежливо кивнула в ответ, но улыбка вышла вымученная.

Когда мерный скрип колес утих, Гашек решил сменить тему.

– Твоей кобыле нужно имя.

Итка, наскоро доплетая волосы, фыркнула:

– Не нужно.

– Мы же должны как-то ее называть.

– «Вороно́й» достаточно, и не зли меня.

– Но у нее есть имя, – настаивал Гашек. – Я просто не помню, чтобы Якуб его называл. Теперь у нее другой хозяин, можно дать новое. Так иногда делают. В Заречье…

Итка так посмотрела на него, что рассказывать, как там в Заречье, расхотелось.

Начал накрапывать дождь. «Поскорее бы попасть за ворота, – подумал Гашек, – под крышу какую-нибудь». Плащ один на двоих, а вымокнешь – чего доброго, сляжешь, и подумают на чуму.

– Будет Вечерницей, – сказал Гашек.

Итка равнодушно пожала плечами. «Не хочет привязываться к этой лошади, – предположил он, – после того, что стало с Вороном». А Гашек служил конюхом. В его прямые обязанности входило не допустить того, что стало с Вороном.

Они подъехали к городским воротам, назвались чужими именами, и внутри невысоких стен Бронта их захлестнул водоворот шума.

Здесь открыто торговали всем, что разрешено, а запрещенное не составляло труда раздобыть, зная нужные место и время. Школяры обеих бронтских академий, торговой и художественной, сновали по нешироким улицам, выделяясь в толпе одинаковыми модными стрижками и форменной одеждой. Те, что победнее, смотрели на прилавки с вожделением, побогаче – с некоторой долей разочарования. Вторых больше интересовала ночная торговля в тихих переулках: незаконно ввезенные в страну ингредиенты для красок или других веществ, обладающих не менее яркими свойствами, готовые порошки с различными воздействиями на неокрепшие умы, выпивка и драгоценности сомнительного происхождения. И, конечно, женщины.

За проституцию никого не преследовали, но особенность профессии обязывала делить территорию вечернего Бронта с контрабандистами и алхимиками. Впрочем, такое соседство всех вполне устраивало.

Гашек об этом знал, потому что несколько раз бывал здесь со Свидой по поручениям господина и, как ни неловко об этом вспоминать, пользовался услугами местных женщин. Управляющий не возражал – делал вид, что ни о чем не подозревает, а у Свиды это означало едва ли не высшую степень одобрения.

Лишь теперь, когда старика не стало, Гашек понял, кого потерял. Трудно заменить мальчишке отца, но Свида старался, и у него получалось.

При мысли об отце перед глазами возникло опухшее лицо Войцеха Ольшанского, доброго дядюшки-убийцы. Гашек зажмурился и отогнал наваждение – ради Итки.

Они найдут Марко Ройду, и он ответит за все.

Солнце уже клонилось к закату, но законная торговля только разгоралась. На улицах стало тесно: в академиях кончились занятия, вернулись с работ городские труженики. На подъезде к рыночной площади пришлось спешиться. Вечерница, похоже, не привыкла к людным местам: металась из стороны в сторону и так тянула поводья, что девушка, даже довольно сильная, как Итка, справлялась с трудом.

– Держи кобылу подальше от моей лавки, дура! – заорал рыжебородый торгаш, потрясывая на удивление маленькими для внушительного роста кулаками.

Гашек уже складывал пальцы в неприличном жесте – перчатка немного мешала, – как вдруг испугался строгого старческого окрика:

– Молодой человек! – Это сказал мужчина в длинном шерстяном одеянии, впитавшем целую смесь запахов, среди которых точно угадывался только один – немытого тела. Старик обращался не к Гашеку, а к лавочнику, привлекая его внимание. – Я хочу купить у вас мешочек серы, но вы кричите и не даете мне об этом сказать.

– Из ушей наковыряй! – рявкнул рыжебородый, еще больше пугая Вечерницу.

Гашек наконец догадался взять поводья из рук Итки и вручил взамен ко всему привычную Красавицу.

– Каков нахал! – возмутился покупатель, погрозив лавочнику пальцем. – Ты не один тут торгуешь снадобьями!

– Эта дура чуть не разнесла мне весь товар!

– Не меняйте тему, молодой человек!

– Хватит! – закричала Итка во всю неожиданную мощь своего голоса. Рыночная площадь на миг затихла. Вечерница вдруг раздула ноздри и унялась: Гашек даже не сразу решился разжать кулак и ослабить поводья, настолько внезапно это случилось. – Я прошу прощения, – слегка поклонившись, обратилась Итка к торговцу. – Мы не хотели нанести ущерб вашей лавке. Позвольте этому человеку сделать покупку. – Она указала на старика. – И пусть ваше дело процветает.

Люди на площади вроде бы вернулись к прерванным разговорам и делам, но продолжали коситься и перешептываться. Меньше всего на свете им сейчас требовалось лишнее внимание, и Гашек потянул Итку за рукав – идем, пока они не опомнились.

– Вы демонстрируете немного… странные манеры, юная госпожа, – вдруг произнес с улыбкой пожилой покупатель, ткнув в Итку желтым пальцем, – но весьма отрадно, что они у вас есть. Если желаете, я могу поделиться мазью, которая успокоит вашу лошадку. Наносить ее нужно вокруг ноздрей, и…

– Не надо, – перебил Гашек, отворачиваясь и подталкивая Итку в спину. – Спасибо, – вспомнил он, уже когда лавка скрылась за головами горожан.

В конце концов, конюшонка Берта Ольшанская не воспитывала.