© Дарья Чернышова, 2024

© Мария Василенко, иллюстрация на обложке, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Белый котенок пищал так жалобно, что у любой молоденькой девушки слезы навернулись бы на прелестные глаза. Зачем он забрался на дерево, выяснить невозможно: как говаривали люди, зверя поймет лишь зверь – или человек, если только он колдун. Правда, Ветта Ольшанская колдовать не умела, да и глаза ее прелестными никто назвать не решался – выпученные, как у рыбы, и неопределенного, грязного цвета. Она передразнила мяуканье, закатала рукава простенького платья и приступила к спасению котенка в беде.

Довольно смело задрав подол – Ветта знала, что никто не увидит, поскольку все немногочисленные домочадцы находились в усадьбе, а до ближайшего соседа и не докричаться, – молодая госпожа Ольшанская забралась повыше и ловко схватила зверька. Ветта спрыгнула на землю, отпустила котенка, надеясь, что он доживет до возраста, когда от него будет толк – мышей в доме водилось предостаточно, – и только потом отряхнулась. Взглянула на дерево, удостоверяясь, что где-то там не стонет еще один несчастный зверек. Вздохнула. Старая ольха качнула ветвями на ветру, словно вздыхая вместе с ней.

Считалось, что это необычная ольха, чьи корни ушли в землю во времена, когда все люди были колдунами. Оттого и листья ее зеленее, и ствол крепче, и никакие морозы да засухи ей не страшны. По этому дереву называлась и усадьба, к которой теперь направлялась Ветта, просто и ясно – Старая Ольха. Путешественник, впервые услышавший это название, имел обыкновение спрашивать: «Где же Новая?» Местные привыкли отвечать: «Уже и Новая сгинула, а Старая стоит и будет стоять, пока мир не рухнет».

Деревянный домик, слывший когда-то обителью одной из самых богатых и древних фамилий Берстони, теперь походил на остов погибшего корабля. В дверях показалась Гавра – последняя служанка господ Ольшанских, старая кормилица, пережившая большинство своих питомцев, которая выступала в роли прачки, кухарки и любых других ролях, необходимых в хозяйстве в конкретный день. Помогал Гавре только ее внучатый племянник Сташ, громила, отличавшийся большой любовью к насекомым и физическому труду. Возможно, парню нравилось что-нибудь еще, но сказать об этом он просто не мог: с самого рождения Сташ глух, как пробка.

Заметив Ветту, Гавра указала сморщенным пальцем на окошко второго этажа.

– Госпожа звала, – гавкнула она, – сундук открыла. Пока ты гуляла, из Кирты кто-то с письмом прискакал.

– Что в нем было?

– Почем мне знать? – отмахнулась Гавра и поковыляла прочь, озираясь, наверное, в поисках Сташа.

Ветта легко взбежала по скрипучей лестнице и нашла мать там, где и ожидала – в светлице, у сундука с платьями.

Госпожа Берта критически осматривала наряды дочери – вернее, те, что когда-то были ее нарядами, но перешли к Ветте, как только та подросла. Зеленое платье, лежавшее на крышке сундука и безнадежно вышедшее из моды много лет назад, очевидно, не устраивало госпожу Ольшанскую, но найти что-нибудь получше она не могла. Едва Ветта появилась в комнате, мать оглядела ее с ног до головы и задумчиво заметила:

– Если одолжить денег на хорошую ткань, я смогу сшить на тебя новый наряд.

Ветта начала понимать, в чем дело, но эта мысль ей совершенно не нравилась.

– И как мы будем отдавать долг?

– Я что-нибудь придумаю.

– В нашем положении, матушка…

Госпожа Берта сверкнула небесно-голубыми глазами так красноречиво, что Ветта осеклась. Мать тем же рассудительным тоном сказала:

– Из любого положения можно выйти.

Ветта не сумела сдержаться:

– Замуж, например?

– Приструни высокомерие. Тебе девятнадцать, пора бы уже.

«Будто я этого не знаю», – раздраженно подумала Ветта, прекрасно помнившая, как гордилась ее мать тем, что начала рожать детей уже в пятнадцать лет. Маловажно, что выжили только двое, а теперь Ветта и вовсе отдувалась за всех.

Полгода назад без вести пропал Войцех, ее старший брат и номинальный глава семьи. Номинальный – поскольку, во-первых, делами занималась госпожа Берта и, во-вторых, от Старой Ольхи стараниями Войцеха остались лишь сама ольха да трое последних Ольшанских. Ветта любила брата, но унаследованные им от отца безалаберность и пристрастие к выпивке окончательно превратили имя господ Ольшанских в нарицательное.

Один из свидетелей, якобы опознавших исчезнувшего Войцеха, клялся, что тот всплыл у южного берега речки Подкиртовки, – это сказал рыбак Янко из Малой Митлицы, человек возрастной и уважаемый, поэтому его слову многие поверили. Двое других, имена которых затерялись в вихре слухов, заверяли, что господин Ольшанский напился вусмерть и окочурился на заднем дворе корчмы, – правда, один упоминал «Двух батраков», а второй – «У Петера».

– Так или иначе, – продолжила госпожа Берта, – через десять дней мы отправимся к Ройде на памятную. Дух его брата как раз упокоится, и можно будет безбоязненно вспомнить о житейском. О наследниках, скажем, позаботиться.

Ветта ничего не ответила. На памятную трапезу к соседям, Ройдам, в ужасно древний замок Кирта, стоящий на берегу реки недалеко от границы с Ольшанскими, они однажды уже ездили – только тогда поминали Ройду-отца, а Гельмут, ныне покойный, жил да здравствовал, и госпожа Берта подумывала сосватать дочь ему. Но владельца Кирты женитьба совершенно не интересовала – как и женщины в принципе, если верить другим отвергнутым невестам. Ветта не верила: у Гельмута – и это она знала наверняка от подкупленной матерью киртовской прачки – в младших конюхах ходил незаконный сын. Пока госпожа Берта могла платить прачке, в Ольхе знали даже, как зовут девку, с которой в этом месяце развлекается Ройда, но однажды деньги закончились, и оставалось довольствоваться сплетнями.

С предыдущей поездки прошло почти четыре года, и вот Гельмут лежал в могиле, а господином Ройдой звали его брата Марко, героического Крушителя Черепов. О нем почти никто не сплетничал, а изредка появлявшиеся слухи вызывали мороз по коже. Отбывший в военный поход еще до смерти отца, Крушитель Черепов вернулся лишь теперь, когда Кирта осиротела, чтобы принять наследство – то, что Гельмут, известный страстью к азартным играм, от него оставил. В этом смысле Ветта могла даже посочувствовать господину Марко, хотя ее состояние значительно скромнее, чем его: старшие братья подвели их обоих.

– Ты слушаешь? – спросила госпожа Берта. Ветта кивнула, но мать недовольно цокнула. – Вижу, что не слушаешь. Я говорю, что Марко еще нестарый, а с войны привез немало добычи. Если не вернет Ройдам былое богатство, то уж точно поправит дела. Всем этим нужно грамотно распорядиться… И жениться, обязательно жениться. Почему бы и не на тебе.

Ветта смолчала и на этот раз. Ответ на вопрос «почему бы и не на ней?» довольно прозрачен – она видела его в своем отражении. Рыбьи глаза, пухлые губы и широкий плоский нос, усыпанный отцовскими веснушками, не созданы для увековечивания в портрете.

Когда вдруг пошла повальная мода на портреты, даже в покосившейся Старой Ольхе нашлось место для точеного профиля госпожи Берты кисти непревзойденного Драгаша из Гроцки – на эту блажь ушли последние деньги. Несправедливость мироустройства в случае этой семьи показала себя во всей мощи: от красавицы-матери Ветта не унаследовала ничего, кроме каштановых волос и статной фигуры. Вот только до фигуры дело не доходило, поскольку всех женихов отпугивало ее лицо.

– Жаль, что Войцех не уродился воином, – вздохнула госпожа Берта. – Поход против Хаггеды оказался прибыльнее, чем все думали. Если бы он поехал, сейчас мы могли бы уже нанять батраков, чтобы земля не простаивала без дела.