Но Лянка не сдавалась.

– А правда, что вы, господин… – протянула она, мягко прикоснувшись к его сапогу. – Там, на войне… Болтают разное…

– Кто болтает и где их найти?

Вопросы сразу иссякли. Лянка, конечно, прежде не общалась с мужчинами, вернувшимися из похода, и не могла знать, что вернейший способ отвратить такого от себя – этим вот кошачьим тоном спросить что-нибудь о войне. Гашек предусмотрительно открыл ворота и встал возле них столбом, провожая выезжающего Марко все тем же дурацким взглядом. Ударив Ворона пятками, Ройда покинул внешние стены замка и пустил коня галопом.

В полях Марко провел почти целый день: на них кипела жизнь. По возвращении он без промедления принялся восстанавливать хозяйство, которое совершенно запустил Гельмут. Оплачивая труд батраков деньгами, привезенными из Хаггеды, он обеспечил посевы и мог надеяться на неплохой урожай. Люди благодарили господина Ройду за возможность честно потрудиться: его соседи, Ольшанские, самые крупные землевладельцы в округе, уже давно ничего не обрабатывали. Осмотрев поля и доехав почти до самой границы владения, Марко остановился, слез с коня и ненадолго отпустил его попастись. Теперь нужно подумать.

Последний сон, болезненно бледный Гельмут, произносящий странные слова, поведение конюшонка и подозрительная озабоченность Свиды не давали покоя. Марко вытащил из-за пазухи помятое письмо – причину возвращения домой. Там сообщалось о кончине Гельмута и о том, что ему наследует младший брат, поскольку законных детей господин не оставил. Марко выучил это письмо наизусть и чаще всего вспоминал указание на причину смерти: «Господина хватил удар». Каждый раз, думая об этих словах, он все сильнее сомневался в их правдивости. Что-то здесь неладно.

Ворон ворчливо пыхтел поодаль, отгоняя назойливых мух.

Марко наконец решился.

Вернувшись в Кирту, он подождал до темноты и снова пошел на конюшню. Конь Гельмута вскинул голову, увидев нового хозяина, но не издал ни звука. И к лучшему: Марко пришел не за Вороном, а привлекать к себе внимание не стоило. Даже калитка у ворот замка не скрипнула, когда Ройда ее открывал. Ночь будто встала на его сторону.

Поля и рощи завораживали бескрайним мрачным спокойствием. Где-то надрывно выла собака, пока ее, вероятно, не пнул под ребра хозяин. Марко перешагнул глубокую лужу, бледно и грязно отражающую лунный свет.

Ройда вдруг вспомнил одного случайного спутника, с которым трясся в повозке до полевой лечебницы. Парню было не больше пятнадцати, без обеих ног по колено – сказали, что из-за хаггедской боевой колесницы. Раненому дали тряпицу и его собственный шлем – очистить от пятен и пыли. Мальчишка тер, почти не останавливаясь, в течение всего пути – а добирались они вечер, ночь и целое утро. Перед тем как провалиться в сон, Марко видел, что в блестящей поверхности новенького шлема отражается свет, а раненый чему-то улыбается. «Он умер, – напомнил себе Ройда, – не доехал до лечебницы».

Луна, будто услышав его мысли, поблекла, но даже в темноте он разглядел в роще могильный холм.

Они положили Гельмута справа от отца. Холм еще не порос травой: беспокойный дух не давал ей взойти. Марко собирался попросить прощения, прежде чем опустить лопату, но так этого и не сделал. Брат еще не ушел насовсем и понял бы все без слов. Марко начал копать.

Почти сразу лопата уткнулась во что-то твердое. Он стал работать аккуратнее, медленнее, постепенно подбираясь к завернутому в ткань телу. Увидев очертания головы, Марко выругался: саван оказался насквозь пропитан кровью. Бросив лопату, Ройда стряхнул последние комья земли руками и разорвал ткань, чтобы открыть то, что осталось от отвратительно мертвого лица Гельмута и его размозженного черепа.

«Открой глаза, – подумал Марко. – Проснись, брат, и объясни мне, какого хрена все вокруг лгут».

Он не знал, сколько просидел так, прислонившись спиной к отцовской могиле. Тишина стояла невыносимая, даже насекомых не слышно. Близился восход.

– Твой парнишка пытался мне сказать, – вслух произнес Марко, обращаясь к брату. – Ходил за мной с испуганным лицом и раздражал. А Свида, подлец, думал, я не узнаю. «Удар хватил» пишет. Сколько раз тебя хватил удар, а, Гельмут? Кто разбил тебе голову этим «ударом»?

К рассвету Марко Ройда, прославленный Крушитель Черепов, заново похоронил убитого брата и вернулся домой. Первым он вызвал к себе конюшонка Гашека и разговаривал с ним почти час; мальчик вышел из комнаты бледнее обычного и до самого вечера где-то пропадал.

Потом настал черед Свиды.

Управляющий вполз бесшумно, на цыпочках. Страдающая одновременно бессонницей и нездоровым любопытством прачка видела, как господин, с ног до головы в пыли, бросил лопату во внутреннем дворе. А о том, что увидела прачка, как всегда, немедленно уведомили Свиду. И в свое время его прогнали из торговой академии отнюдь не за то, что он плохо соображал.

– Кто? – без предисловий спросил Марко, слишком хорошо зная, что слуга его поймет. – Кто это сделал, Свида?

Управляющий сглотнул и опустился на колени. Марко с трудом сдержал желание ударить его кулаком сверху, прямо в круглую лысину, чтобы не раздражала жирным, противным блеском.

– Не могу знать, господин, – просипел Свида, который имел обыкновение знать все, и это взбесило Ройду еще больше. – Люди в капюшонах… Принесли тело посреди ночи, велели закопать и сказать, будто господин Гельмут умер сам… Язык мне грозили вырезать, если кому сболтну… Лица в ткань замотаны, голоса не узнал…

– Сколько их было?

– Трое, господин. Мы с Гашеком его и похоронили…

– Как они разговаривали?

– Да вот как мы с вами, господин. Без хаггедского говора, точно. Элем от них несло, господин. Элем и конским потом.

«От любого батрака в округе поздним вечером несет элем и потом», – подумал Марко. Свида не дал ему ничего.

– Готовься к памятной. Хотя бы это мы для Гельмута сделаем.

Управляющий поднимался на ноги с огромным трудом, но Марко даже не попытался ему помочь. Точно так же он устранился и от приготовлений к трапезе: в предшествующие ей дни он почти не выходил из кабинета брата. Гельмут не вел дневников и оставил слишком разрозненные записи расходов, чтобы хоть что-то из них понять. Марко оторвался от безрезультатных поисков только в день памятной: Кирта принимала гостей.

Госпожи Ольшанские, мать и дочь, въехали во двор верхом на брюхатой кобыле с таким серьезным видом, что Марко даже усмехнулся про себя. Вскоре прибыла Нишка из Тильбе с малолетним сыном Отто – поскольку это владение граничит с Ройдами на севере, с главой их семейства Марко и Гельмут знакомы с детства, но Вернера несколько месяцев назад разбил паралич. Потом в открытые ворота так долго никто не проезжал, что Свида занервничал, вспоминая, всем ли разослал письма.

– Закрывай, – приказал Марко. – Пора начинать.

Ярко освещенный большой зал Кирты хорошо прибрали: смотрелось если не торжественно, то хотя бы вполне прилично. Столы и скамьи, расположенные вдоль стен и рассчитанные на несколько большее количество человек, уставили скромной пищей и кувшинами с вином.

В центре зала алела небольшая жаровня, куда уложили старую рубаху Гельмута. Все присутствующие собрались вокруг, оставив для Марко главное место. Свида протянул деревянный кубок вина. Нишка Тильбе мягко положила руки на плечи сына, чтобы он не вертелся. В зале стало тихо, как в ночном поле, и пришло время говорить.

– Я помню тебя, Гельмут из Кирты, – сказал Марко, поднимая кубок над головой.

Показалось, что кто-то тихонько всхлипнул.

Он сделал первый глоток.

– Неприкосновенна земля кургана твоего, – продолжил Марко, надеясь, что голос не дрогнет. Ветта Ольшанская почему-то отвела взгляд. Голос не дрогнул. Отпив во второй раз, Марко выплюнул вино в жаровню. – Да примет она дух твой, как приняла тело твое, ибо живые отвергли тебя.

Все, что оставалось в кубке, надлежало вылить под ноги, а сам кубок бросить к одежде покойника. Свида подал горящий факел. Марко медлил, чувствуя, будто должен сказать что-то еще, прежде чем навсегда попрощаться с братом.