– Я поняла, – перебила она. – А часто ты колдунов встречал?

Охотник высморкался и утерся рукавом.

– Колдуна – ни разу, – с долей сожаления в голосе ответил он. – А колдовских зверей видел. Такого сразу узнаешь, повадки у него другие. Лучше на них не охотиться, целее будешь. Хотя торгаш сказал, что оберег из проклятых сделан. В Хаггеде, может, и ловят, кто их знает. Пока вроде не подводил.

Итка снова зевнула, улеглась на расстеленный плащ и тут же провалилась в сон. Она видела седого, старого отца, потом – почему-то – кормилицу Гавру, а вслед за ними появился дядька Войцех. Однорукий, синий, страшный, он приближался и хотел что-то сказать, но не успел: Итка почувствовала, как под мышку лезет большая рука.

Не открывать глаза. Не шевелиться. Итка боялась подать виду, что проснулась. Ладонь опустилась на ее живот, погладила бедро, скользнула вперед. Оберег неприятно поцарапал шею. «Охотничий нож на поясе, – лихорадочно соображала Итка, – отобрать не успею, а закричу – он может зарезать Гашека». Якуб смелел, притворяться становилось все труднее. Тело вдруг само пришло на помощь Итке, и она рискнула: на мгновение задержала дыхание и неожиданно громко пустила ветры.

Якуб заворчал, завозился и отстал.

Она осторожно подняла веки. Гашек и не думал просыпаться. А Итка до самого рассвета не сомкнула глаз.

Утром, когда Якуб отошел в кусты, она схватила Гашека за руку и тихо, но твердо сказала:

– На следующем привале мы уйдем.

– Почему? – искренне удивился Гашек.

Итка рассказала о том, что случилось ночью, но он только хмурился в ответ, будто не поверил. Тогда она показала – прямо на себе. Гашек покраснел до самых ушей.

– И лошадь его заберем, – добавила Итка.

Спорить он не стал.

Якуб крикнул, чтобы они пошевеливались. Но прежде чем Итка забралась в седло, он позвал ее, предложив поехать с ним: «Пусть бедная кобыла чуток отдохнет». Гашек, будто не услышав этого, молча подал Итке руку. Охотник пожал плечами и тронул бока вороно́й.

Они весь день ехали сквозь густой лес. Якуб и не стремился покидать чащу: дичи кругом водилось предостаточно. Казалось, оберег и правда приносит удачу. Итка задумалась о том, не украсть ли его тоже, но решила, что лучше не рисковать: пусть Якуб оставит удачу себе. А вот охотничьи перчатки из толстой кожи – для Гашека – совершенно точно пригодятся.

Когда остановились на привал, действовать пришлось быстро.

В этот раз беглецы легли рядом, даже не думая засыпать. Услышав храп, решили – пора. Якуб дрых без задних ног, в то время как Гашек посильнее затягивал подпруги на его лошади и проверял сумки. Кобыла все так же не проявляла ни к чему интереса, и ее, казалось, вовсе не удивляли внезапные ночные сборы. Оно и к лучшему: любой лишний шорох сейчас казался грохотом. Гашек разобрался со сбруей и вопросительно кивнул Итке.

– Нет, – одними губами произнесла она, – давай ты на Красавице.

Он нахмурился, но так и сделал без дополнительных вопросов. Итка и не смогла бы ответить – просто чутье подсказывало, что нужно оседлать вороную кобылу. Лошадь никак не отреагировала на чужого седока: спокойно и послушно пошла следом за Красавицей, почти не управляемая Иткой.

Притороченный к седлу лук и колчан стрел стали еще одним ценным приобретением – не считая припасов, дорожного плаща и тех самых охотничьих перчаток. Теперь только уехать бы подальше, пока Якуб не проснулся. А еще – ни в коем случае не задерживаться в Бронте.

Почти добравшись до границ леса, они остановились: Красавице понадобилось поправить седло. Пока Гашек, бормоча под нос, занимался ремнями, Итка решила оглядеться в поисках грибов или ягод, но заметила кое-что получше и сразу достала лук: вдалеке под старым мшистым деревом сидел заяц. Она примерно оценила расстояние: меньше, чем в тот раз, когда Якуб помогал. Значит, наверное, должна справиться.

Попросив Гашека вести себя тише, она подобралась еще немного ближе к цели, взяла стрелу и натянула тетиву. Это оказалось сложнее, чем Итка думала, но все получилось: острый железный наконечник глядел прямо на зверька. Позади лошадь ударила копытом в землю. Заяц вдруг повернул маленькую голову, почувствовав опасность, и не сдвинулся с места. Итка забеспокоилась, сама не зная, о чем, но ждать больше не могла: пальцы соскальзывали с тетивы, пришлось ее отпустить.

Стрела угодила в дерево. Сидевший под ним зверек только слегка повел длинным ухом, когда Итка шепотом выругалась. А вот Гашек выругался громко.

Она обернулась и похолодела: из лесной чащи вышел медведь.

Итка не поверила своим глазам, когда зверь вдруг поднялся на задние лапы и замахнулся будто для удара, а потом сбросил давно содранную шкуру. Она могла поклясться, что видела и слышала медведя, но это оказался человек: огромный, заросший волосами, как шерстью, и очень точно подражающий звериному рычанию. Он бросился на Итку; она чудом успела извернуться и избежать хватки его сильных рук. Оглянулась, но не увидела ни Гашека, ни лошадей, а потом снова пришлось уворачиваться: дикарь попытался ударить ее наотмашь.

Итка упала в куст, больно уколовшись, и поняла, что сейчас ее просто раздавят. Громила уже протянул к ней лапищу, но замешкался. Вдруг он с силой сжал собственное горло и так закричал, что по всей округе вспорхнули птицы. Его тень перестала накрывать Итку, и далеко впереди, у корней мшистого дерева, она увидела, как маленькая лисица разрывает глотку зайца.

Во рту появился тошнотворный привкус.

Дикарь до крови царапал шею грязными ногтями, рыча от боли и ярости. Он упал на одно колено, будто перевести дух, но с каждым шумным вдохом только сильнее злился. Пользуясь мгновением передышки, Итка отползла глубже в заросли и в просвете между листьев заметила рассыпанные стрелы, а рядом – охотничий лук Якуба. Она даже не помнила, в какой момент выпустила из рук оружие и потеряла колчан.

Подобравшись ближе, Итка ледяными, дрожащими пальцами схватила стрелу и положила ее на тетиву. Громила перестал раздирать горло и поднялся на ноги, выпрямившись во весь огромный рост и осматриваясь по сторонам: искал, вынюхивал. Итка попыталась спрятаться еще глубже в кустах.

Под ногой вдруг громко хрустнула сухая ветка. Итка приготовилась стрелять, нисколько не веря, что это ее спасет.

Но дикарь не обратил на хруст внимания – отвлекся на что-то перед собой. Итка не могла ничего разглядеть. Только услышала, как Гашек крикнул:

– Иди сюда! Я здесь, говнюк! Ну, ко мне!

Итка чуть привстала и почувствовала, как по коже пробежали мурашки. Гашек – безумец – бросался в дикаря шишками. Взбешенный громила шел прямо на обидчика. Между ними оставался едва ли десяток шагов. Итка подняла лук и выстрелила, не думая о том, что будет, если она попадет. Или промахнется.

Стрела пробила гиганту шею насквозь.

Казалось, земля дрогнула, когда он упал, – или это Итку так сильно трясло. «Я застрелила его со спины, – думала она, медленно подходя к телу, которое с трудом переворачивал Гашек, – и я выжила». Убитый в самом деле напоминал медведя: темный, грузный, с желтыми острыми зубами. Но кроме медведя он напоминал кого-то еще.

– Проклятье, – пробормотал Гашек, положив ладонь на морщинистый лоб дикаря, – как ты здесь столько лет один…

Итка вспомнила. Во время пожара в Ольхе она не пыталась звать на помощь, потому что он все равно не услышал бы. В отросшей темной бороде появились седые волосы, но лицо осталось все таким же добрым. Особенно теперь, когда его черты разгладились и застыли.

У Итки подкосились ноги.

– Похоронить надо, – сказал Гашек. – Сташ заслужил.

Лес шепнул что-то в ответ, поддаваясь короткому порыву ветра, и затих, как перед грозой. Рыть землю оказалось нечем. Они сделали для Сташа другой курган, из ветвей и листьев. Накрывая тело медвежьей шкурой, Итка думала о дядьке, который не знал и такого хрупкого покоя.

– Прости меня, – сказала она вместо длинной речи, которую принято произносить над свежей могилой. – Прости, Сташ. Я этого не хотела.