Едва заговорив с Юксудыр, Илгизар вдруг пришел в страшное возбуждение. Он вскочил, забегал взад-вперед, начал то и дело перебивать девушку. Злат решил вмешаться.

– Нога! – с ходу перебил его юноша. – Она говорит, что у ее хозяина была копченая свиная нога! Он и пропал в тот день, когда понес ее куда-то.

Когда это произошло, можно было уже не спрашивать. Ровно три месяца назад, в то самое время, когда правоверные мусульмане отмечали Ночь Могущества, неизвестный человек совершил святотатство: швырнул в молящихся свиной ногой. Под утро городская стража нашла его задушенным. Да еще и переодетым в чужое. Начало истории так и кануло во тьму неизвестности. Было ясно лишь то, что прибыл тот человек издалека. То ли из Арагона, то ли с Майорки. Из закатных стран. И была та нога частью большой свиньи, которую кто-то тогда хотел подложить местным генуэзцам. Чтобы подкосить их богатую ордынскую торговлю.

Вот только каким боком здесь оказалась эта прекрасная воительница из тайного убежища в дремучей лесной глуши?

Девушка и не думала ничего скрывать. Откуда приехал к ним в леса этот человек, она не знала. Но язык тамошний он знал хорошо. О чем-то долго переговаривался с бабкой, у которой жила Юксудыр. Потом предложил поехать с ним. Посулил отвезти ее к родственникам отца, которые живут в Сарае. Когда приехали сюда, сказал, что они еще в степи, нужно ждать осени.

– Что за родня, не говорил?

– Я им должна была перстень отцовский показать.

Девушка сдернула с шеи шнурок. На нем висел массивный перстень с красным сердоликовым камнем. Злат поднес его к огню. Это была печатка. В отблесках пламени на кровавом камне темнела резная вязь.

– Квадратное письмо, – определил наиб. – На уйгурском. Знаешь, что здесь написано?

Девушка покачала головой.

– Как звали отца?

– Батыр.

– Надо же, как просто… А тебя, значит Юксудыр? Что это значит?

– Дочь лебедя…

– Дочь лебедя. Отец назвал?

Девушка кивнула.

– Давно он помер?

– Лет восемь как.

Злат спрашивал, Юксудыр отвечала, Илгизар переводил. Поэтому разговор все время повисал в мучительном ожидании. Один наиб знал, чем он закончится, – остальные это уже поняли. Наконец Злат протянул девушке ее перстень:

– Лебедями называют кунгратов. Монгольское племя. Из него мужчины Чингизова рода обычно берут себе жен. Мать Джучи, жена Чингисхана, была из этого рода. Сейчас они стоят у самого Золотого Престола. Могущественная Тайдула из них. Она твоя родная сестра. А твоего отца много лет назад в наших степях звали Кутлуг-Тимур. Он исчез в смуту, когда умер хан Тохта, и никто ничего о нем с тех самых пор не слышал.

В очаг подкинули еще дров, и огонь запылал с новой силой. Котел унесли, и языки пламени теперь лизали самый свод печи. В зале стало светлей. Из темноты выглянули закопченные стены, под крышей на тяжелых балках показались из полумрака пучки каких-то сухих трав, связки вяленой рыбы и грубые холщовые мешки, перетянутые лыком.

Воцарилась тишина. Только угольки потрескивали, вспыхивая и мерцая.

Злат перекинул богатырский тулуп, принесенный хозяином, на скамью возле самого огня, между столом и очагом, и блаженно растянулся на спине, заложив руки за голову. Его юный помощник тоже перебрался ближе к печи, поджав под себя ноги и примостив на колени ковш с медом.

Хорошо было сидеть вот так, никуда не торопясь, и глядеть в загадочную глубину пламени. Или, как Злат, в темноту, словно скрывающую что-то неведомое разуму за границей света в сумраке под самой крышей.

Так и прошлое – то скроется во тьме минувшего, как канувший на дно камень, то вдруг, словно озаренное молнией, встанет перед глазами как живое.

– Вот ведь, снова догнала нас, брат Илгизар, эта треклятая свиная нога, – грустно усмехнулся наиб, – никак не отпускает. Ты копыто хорошо разглядел тогда? Может, это не свиная нога была, а чертова?

Юноша молчал, отхлебывая из ковша. Он вдруг воочию вспомнил эту самую копченую ногу, которую увидел три месяца назад в каморке наиба. Она висела на вбитом в стену кованом гвозде и пахла пряными заморскими травами, копченым салом. Пахла грехом. Запретное для правоверных мясо наполняло рот слюной вожделения и манило к себе в самый разгар священного месяца Рамазана – времени поста и воздержания. И тянуло за собой череду преступлений и смертей.

Наиб словно высматривал что-то в затаившейся под крышей темноте.

– Я ведь этого Кутлуг-Тимура хорошо знал. Он при Тохте был эмиром Сарая. Большой человек – куда до него нынешнему. Нашего хан поставил – хан и снимет, если что. А за тем стоял целый могучий род. Кунграты. Род царских невест. Или царских матерей, кому как больше нравится. На бабах и шею себе свернул.

Злат замолчал надолго, вспоминая. Потом сел, поджал под себя ноги и тоже устремил взгляд в огонь. Словно сами воспоминания начали жечь его и тревожить.

– Баялунь. Вот снова ее вижу как живую. Глаза умные и злые, словно у змеи. И голос ласковый такой. Будто и не говорит, а баюкает. А на лице и жилка не дрогнет. Только пальцы выдавали – по халату скрябали. Оно и не шутка. Всю власть в улусе тогда она под себя забрала. Как весть дошла, что Тохта умер, она сразу судьбу за загривок схватила. Никто ведь той смерти не ждал, хан был молод и здоров. В наследники себе он метил внука Ильбасмыша, совсем еще неразумного отрока. Вот Баялунь и объявила всем волю хана. Расчет был прост, как сухая лепешка: пока подрастает наследник, править от его имени станет она. На правах старшей из вдов Тохты. Дело не сказать чтобы совсем небывалое. Все знают, что после смерти Сартака, Батыева сына, все дела в Орде забрала его жена Баракчина.

Наиб снова замолчал. Он сидел не шевелясь, потом встряхнул головой, словно отгоняя наваждение, и усмехнулся:

– Только одной воли хана мало оказалось. Нужно было курултай собирать по степному обычаю. Выборы проводить, хана на белом войлоке поднимать. А у Тохты еще был сын. Взрослый уже. Тук-Буга. Ему Тохта отдал бывший улус Ногая. Сила! Несколько туменов. Ногаевы темники вкруг него сразу встали. Вспомнили старое время, когда Ногай ханов в Орде по одному своему слову ставил и менял. Кутлуг-Тимур, кунграт, со своим родом тоже на их сторону пошел. Решили Тук-Бугу ханом выбирать.

Я в ту самую пору из Сарая был отослан. В Крыму как раз сидели послы от египетского султана. К Тохте ехали, а тут такая незадача. Вот нас и послали им голову дурить – хану, дескать, неможется. Так и держали их в неведении. А то пойдет слух, что в державе нестроение, как раз беду накличешь. К тому времени, когда я вернулся, все уже в степь уехали. На курултай. Оттуда Кутлуг-Тимур уже не вернулся. Сгинул без следа. Я думал, он погиб – тогда много царевичей и эмиров голову сложили. А ханом стал царевич Узбек, племянник Тохты.

– Нам Бадр-ад Дин в медресе рассказывал, что Узбека убить хотели за то, что он в ислам обратился. По наущению лам и волшебников. За это он и казнил их как изменников.

– Сейчас, когда двадцать лет прошло, всякое можно говорить, во всякое верится. Сейчас он султан Мухаммед, защитник веры. А в те времена до веры никому дела не было. Тогда нам сказали, что Узбека хотели убить за то, что он не давал похитить царство Тохты тем, кто нарушил волю покойного хана. Тохта ведь при жизни наследником своим объявил старшего сына Ильбасара. А тот возьми да и помри на два года раньше отца. Я тогда от всех этих дворцовых дел далек был, но на базаре ведь всякое болтают. И не всегда попусту. Поговаривали, что эта самая Баялунь была женой Ильбасара и к Тохте попала только после смерти мужа. Про нее много чего болтали. Доподлинно известно только, что была она когда-то женой Тогрылчи – отца Узбека. А вот что делала после его смерти? По закону должна была перейти к Тохте, брату покойного мужа. Но сразу ли она к нему попала? Слухи ходили, что у Ногая была. Опять же Ильбасар. Вроде и Ильбасмыш ее сын. Видишь, как все ладно складывается?