Многочисленные памятники второй половины I тысячелетия н. э., зафиксированные в Псковском регионе, свидетельствуют о значительном приливе сюда нового населения в середине этого тысячелетия.
По всей вероятности, сооружение валообразных насыпей явилось продолжением обряда захоронения остатков кремации в неглубоких ямках или на поверхности невысоких природных всхолмлений, может быть, удлиненной формы. Расселившись в новой местности, которая отличается равнинностью, пришлое население вынуждено было сооружать искусственные погребальные насыпи. На Псковщине в двух пунктах (Городище и Замошье) открыты захоронения того же облика, что и в длинных курганах, но в естественных валообразных насыпях. Исследования М.Э. Аун последних лет показали, что длинным курганам в юго-восточной Эстонии предшествовали погребальные площадки. Остатки трупосожжений, совершаемых на стороне, ссыпались в неглубокие ямки, вырытые на площадках. Площадки зафиксированы в структуре некоторых из раскопанных курганов, т. е. насыпи были сооружены непосредственно на погребальных площадках (Аун М.Э., 1980а).
Площадка, окруженная ровиком, в которой было восемь грунтовых ямок с остатками сожжения, исследована Е.Н. Носовым в могильнике культуры длинных курганов на берегу оз. Съезжее в Хвойнинском р-не Новгородской обл. (Носов Е.Н., 1980, с. 21, 22).
Ареал длинных курганов в целом охватывает три древнерусские земли — Псковскую, Смоленскую и Полоцкую. Все они, согласно сведениям летописей, были заселены кривичами — самой крупной этнографической единицей восточного славянства.
В этнографическом введении Повести временных лет указывается, что кривичи обитали «…на верхъ Волги, и на верхъ Двины и на верхъ Днепра, их же градъ есть Смоленскъ» (ПВЛ, I, с. 13). Тот же источник под 862 г. отмечает, что «перьвии насельници… въ Полотьски кривичи» (ПВЛ, I, с. 18), а полочане происходят от кривичей (ПВЛ, I, с. 13). В Ипатьевской летописи под 1140 и 1162 гг. (ПСРЛ, II, с. 15, 91) и в Воскресенской летописи под 1129 и 1162 г. (ПСРЛ, VII, с. 28, 76) полоцкие князья называются кривичскими. Из летописной легенды о призвании варягов очевидно, что Изборск стоял в старой кривичской земле (ПВЛ, I, с. 18), а в Архангелогородском летописце сохранилось прямое известие об Изборске как кривичском городе (Шахматов А.А., 1899, с. 336). Поэтому в научной литературе укоренилось мнение, что Псковская земля была частью кривичского ареала.
Утверждение Г.С. Лебедева, что кривичской принадлежности населения Псковской земли будто бы противоречат языковые материалы (Булкин В.А., Дубов И.В., Лебедев Г.С., 1978, с. 81–85), несправедливо. Как раз наоборот, языковые данные не разъединяют, а объединяют Псковскую землю со Смоленской и Полоцкой. Ныне псковские говоры относят к переходным, сложившимся в условиях тесного взаимодействия наречия, ставшего севернобелорусским, с северновеликорусским (Аванесов Р.И., 1949, с. 230–234). При этом языковые особенности, связывающие псковские говоры с говорами других кривичских земель, получили в Псковской земле самое последовательное распространение. Можно полагать, что в конце I и начале II тысячелетия отчетливого рубежа между псковскими и смоленско-полоцкими территориями еще не было. Формирование южной границы псковских говоров, т. е. пучка изоглосс, отделяющего их от севернобелорусского диалекта, специалистами датируется временем Великого княжества Литовского (Образование севернорусского наречия, с. 445–452).
О кривичской принадлежности славян Псковщины свидетельствует и то, что латыши до сих пор называют всех русских термином, производным от этнонима кривичи (krievs). Очевидно, латышские племена соседили с кривичами и этот этноним позднее распространили на все русское население. А ведь основная часть пограничья латышских племен со славянами соответствует рубежу между ареалом псковских длинных курганов и регионом латгальских древностей. Тесный контакт Полоцка с латышской территорией устанавливается лишь с XII в., когда племенное название кривичи вышло из употребления.
Совпадение территории распространения длинных курганов с летописным ареалом кривичей служит одним из аргументов в пользу кривичской принадлежности этих памятников. Еще более существенно, что длинные курганы и их культура обнаруживают полную генетическую преемственность с последующими достоверно кривичскими древностями. В пользу этого говорят и особенности строения длинных курганов, и все детали их погребальной обрядности, и керамические материалы. Детальное сопоставление валообразных (длинных) и полусферических курганов IX–X вв. кривичей выявляет полное единообразие в устройстве и в особенностях погребального ритуала. Большинство длинных курганов расположено в одних группах с достоверно кривичскими круглыми насыпями, т. е. они составляют единые кривичские могильники (Седов В.В., 1974а, с. 36–41).
Вместе с тем в длинных курганах присутствуют и неславянские элементы. Так, в южных районах их ареала, принадлежавших с глубокой древности балтоязычному населению, как уже говорилось, изредка встречаются горшки тушемлинско-банцеровского типа, а в женских захоронениях — предметы украшения восточнобалтского облика. Одно время Е.А. Шмидт на этом основании относил смоленско-полоцкие длинные курганы к памятникам балтов (Шмидт Е.А., 1963а, с. 113; 1969, с. 129–144). Однако позднее этот исследователь пересмотрел свою точку зрения и признал принадлежность этих памятников кривичам (Шмидт Е.А., 1971, с. 1067). Присутствие предметов балтского происхождения обусловлено тем, что кривичи второй половины I тысячелетия н. э. включали как собственно славянское население, так и местных балтов, находившихся в стадии ассимиляции.
В равной степени закономерны некоторые прибалтийско-финские особенности в длинных курганах Псковщины, поскольку кривичи в этом регионе формировались в условиях взаимодействия славянского населения с местным прибалтийско-финским. Археологические памятники, оставленные населением, смешанным в этническом отношении, обычно характеризуются элементами, свойственными культурам того и другого этноса.
Таким образом, длинные курганы с самого начала сочетают в себе славянские и местные прибалтийско-финские или балтские культурные особенности. А это значит, что кривичи как отдельная восточнославянская племенная группировка формировались в условиях взаимодействия славян, расселившихся в бассейнах Великой, Западной Двины и Днепра, с местным населением.
Некоторые эстонские археологи, подчеркивая наличие в псковских длинных курганах зольно-угольных прослоек и каменных конструкций, склонны считать эти памятники прибалтийско-финскими (Лаул С., 1971, с. 319–329; 1975, с. 378–384).
Мысль о неславянской принадлежности длинных курганов высказывали также М.И. Артамонов (Артамонов М.И., 1967, с. 65–68) и И.И. Ляпушкин (Ляпушкин И.И., 1966, с. 127–134; 1968б, с. 91–95). Доводы этих исследователей были рассмотрены и отвергнуты в монографии о длинных курганах (Седов В.В., 1974а, с. 36–41). Однако мнения о неславянстве этих памятников продолжают придерживаться некоторые исследователи. В книге «Археологические памятники древней Руси IX–XI вв.» длинные курганы Псковской земли рассматриваются в качестве погребальных сооружений дославянского финноязычного населения — чуди (Булкин В.А., Дубов И.В., Лебедев Г.С., 1978, с. 21–24).
Исследователи, приписывающие захоронения в псковских длинных курганах прибалтийско-финскому населению, не учитывают самого существенного обстоятельства — погребальный ритуал.
В настоящее время погребальный обряд славян второй половины I тысячелетия н. э. изучен обстоятельно и на весьма широкой территории Европы от Эльбы на западе до Поднепровья на востоке. В лесной зоне славянского расселения вплоть до X в. безраздельно господствовал обряд трупосожжения. В раннее время захоронения совершались в грунтовых могильниках, в VI–VII вв. зарождается и широко распространяется обычай сооружать курганные насыпи. В различных регионах славянского расселения курганы различаются некоторыми незначительными деталями строения, но погребальный обряд всюду однообразен (Zoll-Adamikowa H., 1975; Русанова И.П., 1976).
