Годовые осадки были большими в северных, южных и отчасти восточных районах Евразии. В полосе примерно между 50–60° с. ш. осадки оставались почти неизменными, а иногда меньшими (на 50 мм), чем теперь, что указывает на некоторое иссушение климата этих территорий. В пользу такого вывода свидетельствуют следы пересыхания болот, фиксируемые так называемым пограничным горизонтом позднеатлантического времени (конец IV — начало III тыс. до н. э.)[1].

В целом позднеатлантическая фаза характеризовалась оптимальным соотношением тепла и осадков, что определяло наибольший расцвет растительного и животного мира лесной зоны Северной Евразии, выразившийся в максимальной (за голоцен) биологической продуктивности ландшафтов.

На севере Восточной Европы тундровая зона почти полностью исчезла. Лишь в приморских районах Кольского полуострова и на Крайнем Северо-Востоке сохранялись тундровые сообщества в сочетании с редкостойными древостоями.

Леса продвинулись к северу на 100–200 км (по сравнению с настоящим временем) и вышли на побережье арктических морей. Остатки древесных пород, обнаруженных вблизи побережья Печерского моря, датированы по С₁₄ — 4880±60 (ЛУ-678) и 5950±90 (ЛУ-658). На западе (Кольский полуостров) преобладали березово-сосновые леса, на востоке (Большеземельская тундра) — елово-сосновые формации.

Лесная растительность Карелии была представлена сосновыми и отчасти еловыми лесами. Господствующее положение, как и в настоящее время, занимали сосняки, связанные с распространенными здесь песчаными отложениями. В составе лесов Карелии существовала примесь широколиственных пород (в основном вяз, а также липа и дуб), которые уверенно фиксируются по пыльцевым данным вплоть до 65° с. ш.

Северную часть лесной зоны на Русской равнине занимала темнохвойная еловая тайга, область распространения которой была, примерно, в два раза меньше по сравнению с настоящим временем. Ее южная граница была сдвинута на север приблизительно на 400–500 км.

К югу от темнохвойной еловой тайги располагалась широкая полоса лесов, в которых наряду с березой, сосной и елью часто встречались широколиственные породы. Эти леса в какой-то мере соответствуют современным широколиственно-хвойным подтаежным лесам, расположенным сейчас значительно южнее. Исходя из этих аналогий, можно считать, что восточноевропейские подтаежные леса в IV — начале III тыс. до н. э. располагались на 500–600 км северо-восточнее их современного положения.

К югу от подтаежных лесов простиралась полоса широколиственных лесов из дуба, вяза, липы и орешника. Эта полоса, достигая наибольшей ширины (1200–1300 км) в западной части Европейской территории СССР, к востоку сужались до 200–300 км[2]. Следует отметить характерное совпадение ареалов ранненеолитических культур с районами распространения широколиственных лесов и отчасти широколиственно-хвойных подтаежных (Хотинский, 1981, с. 90). Эта связь не случайна, так как широколиственные леса обладают высокой биологической продуктивностью и исключительно благоприятными условиями для добывания растительной и животной пищи. По данным зоологов, концентрация позвоночных животных в различных частях лесной зоны неоднородна (Ходашева, 1966, с. 12–29). В широколиственных лесах огромное разнообразие местообитания, в частности многоярусность растительного покрова и обилие различных кормов, обусловливает большее количество массовых видов птиц и млекопитающих по сравнению с другими ландшафтными зонами. Возможно, это обстоятельство в сочетании с оптимальными для человека экологическими условиями обитания в широколиственных лесах наряду с другими причинами содействовало переходу к неолиту — более высокой форме организации жизни и хозяйственной деятельности человека в лесной зоне Восточной Европы.

К подзоне широколиственных лесов относятся ареалы ранненеолитических нарвской и верхневолжской культур, а также часть ареалов днепро-донецкой культурной общности. Ареал культуры сперрингс в Южной Карелии связан с сосновыми и березовыми лесами со значительной примесью широколиственных формаций. Северная часть ареала волго-камской культуры на востоке вклинивается в районы, занятые широколиственно-хвойными подтаежными лесами, что позволяет предполагать возможность обитания неолитических племен и в других районах этих лесов.

Остановимся на более детальной характеристике природных условий обитания неолитических племен (V–IV тыс. до н. э.) в центре Русской равнины. Климат этого времени отличался здесь от современного меньшей континентальностью и значительно большей (на один месяц) длительностью безморозного периода. Палеоботанические и палеофаунистические данные согласованно указывают на то, что неолитические племена жили во время более широкого чем теперь, распространения многоярусных широколиственных лесов. Костные остатки из культурных слоев этого времени свидетельствуют об изобилии кабанов, благородных оленей, зубров, бобров и т. д. Важную роль в рационе неолитического человека играли, по данным карпологического анализа, съедобные плоды и ягоды. Однако, наибольшее значение имели продукты рыболовства, на что указывает приуроченность большинства ранненеолитических стоянок к проточным, богатым рыбой озерам, а также многочисленные остатки рыб в культурных слоях.

В неолите человек не продвигался обычно в глубь водораздельных пространств, занятых лесами. Это объясняется как спецификой распространения животного мира в лесах, так и сложностью получения питьевой воды на водораздельных участках. По наблюдениям зоологов, животные тяготеют не к «глубинам» лесных массивов, а к окраинным ландшафтно-контактным участкам (опушкам, перелескам, приозерно-речным районам и т. д.), что известно, как явление «пограничного эффекта». В целом эпоха неолита отмечена относительно высоким уровнем стояния вод в гидрологической сети центра Русской равнины, хотя в конце атлантического периода происходила повсеместная регрессия. Последующие колебания этого уровня время от времени давали толчок к миграционным подвижкам населения, что в свою очередь вызывало необходимость освоения ландшафтов других типов и содействовало усилению контактов и обмену опытом между различными племенами.

Напомним, что начиная с неолита европейская часть бывш. СССР четко разделяется на две большие культурные зоны. В северной, лесной половине размещаются культурно-исторические общности с охотничье-рыболовческим хозяйством, в южной, степной — с земледельческо-скотоводческим хозяйством. Эти различия, сохранявшиеся в течение тысячелетий, невозможно объяснить без учета фито- и зоогеографической специфики лесной и степной зон.

В этой связи особый интерес представляет дискуссионный вопрос о динамике границы между лесной и степной зонами в голоцене. Полученные в последнее время палинологические и радиоуглеродные датировки по голоценовым отложениям Среднерусской возвышенности (Серебрянная, 1976, с. 159) и на Средней Оке (Хотинский и др., 1979, с. 63) показывают, что эта граница уже в атлантическом периоде установилась в близком к современному положению и в дальнейшем не испытывала существенных колебаний. Только в конце атлантического периода отмечается расширение степных сообществ в европейской лесостепи. Аналогичная картина наблюдалась и в Западной Сибири. При этом нужно учитывать, что под границей «лес-степь» понимается в соответствии с ботаническим районированием — северная граница лесостепи, а не ее южная граница, которая действительно была очень подвижной.

В конце атлантического периода на Урале происходил максимальный расцвет темнохвойных и широколиственных лесов. В это время еловые леса западного и восточного склонов Полярного Урала смыкаются по сквозным долинам, а на прилегающих равнинах границы леса продвигаются к северу. Увеличение продолжительности и температуры вегетационного периода привело к полному стаиванию ледников на Урале (Сурова, Троицкий, 1968, с. 138). Отмечается интенсивная миграция на север широколиственных пород. К концу периода вяз, липа, дуб и орешник достигли примерно 58° с. ш., а в Предуралье — еще более северных районов. Радиоуглеродные датировки свидетельствуют, что процесс продвижения на север широколиственных лесов на Урале и Русской равнине достиг кульминации одновременно — в конце атлантического периода.