^{Доклад комиссии Красина о постройке мавзолея Ленина. 21 октября 1924 г. [РГАСПИ]}

^{Александр Цюрупа — преемник Красина на посту наркома}

Нарком не отказывал себе и в других житейских радостях. Первое время он жил в «Метрополе» довольно стесненно, и навестивший его Моисей Лазерсон живописал: «Обе комнаты, которые он занимал, были не убраны и неуютны. На столах лежали в беспорядке книги, чертежи, папки. На подоконниках стояли стаканы с холодным чаем и тарелки с остатками еды». Но уже в сентябре 1918-го он переехал в более просторный номер и писал жене: «На днях переезжаю в целые апартаменты: 3 комнаты, ванная и передняя, тут же в „Метрополе“, совершенно министерское помещение. Обедаю 2 раза в день, около половины первого и в 5–6 часов, утром в ВСНХ и потом в Кремле, куда попадаю к 5 часам. Обеды приготовлены просто, но из совершенно свежей провизии и достаточно вкусно. Жалко лишь, что дают сравнительно мало мяса, но этого здесь избежать сейчас вообще невозможно. Имею автомобиль, очень хороший, жалко лишь, что с бензином день ото дня становится труднее и скоро мы, вероятно, встанем, как шведы в Стокгольме. Впрочем, моя вся ходьба из „Метрополя“ до Больш[ого] Златоустинского пер[еулка] (близ Лубянки) и затем обратно и до Кремля. Выезжать в другие места приходится редко, ибо тут все сконцентрировано».

Первый служебный автомобиль Красина быстро сломался, и ему выдали новый, конфискованный у какого-то «буржуя» — это была дорогая и престижная «испано-сюиза». Вместе с ней наркому достался личный шофер Иван Маринушкин, ставший с годами почти что членом семьи: иногда он даже ночевал у Красина, чтобы с утра пораньше подать машину к подъезду. Жалованье Леонида Борисовича в тот период составляло ежемесячно 4000 рублей, из которых 3000 он высылал жене в Швецию, причем обменивая их по фантастическому «казенному» курсу на 15 тысяч шведских крон, что было достаточно для безбедной жизни. О своих расходах он писал: «Я здесь оставляю себе по 1000 р[ублей] в месяц, этого мне хватит вполне, принимая во внимание сравнительно льготные цены на квартиры и в наших столовых. Четыре тысячи в месяц — это в советской республике почти что невиданная сумма».

Его материальное положение оставалось сносным даже осенью — зимой 1919 года, когда население Москвы и других крупных городов почти поголовно страдало от голода и холода. Навестивший его пасынок Владимир вспоминал, что Красин попросил купить ему в магазине пару галош и сильно удивился, когда узнал, что магазины давно закрыты и галоши — как, впрочем, и все остальное — продается только на черном рынке. Но тут же нашел решение, сказав, что попросит секретаря достать ему галоши. Кое-что о страданиях народа он все же знал, поскольку 25 октября писал жене и дочкам: «Зима наступила этот год гораздо раньше прежнего, и в /10 московских домов температура уже сейчас 3–4 градуса. Что будет с наступлением настоящих морозов, угадать нетрудно. Дров нет, и нет уверенности даже, хватит ли их на приготовление пищи. Ежедневно я благословляю судьбу, что вам не приходится переносить или хотя бы видеть только все эти бедствия, которым несчастные обитатели городов подвергаются из-за отсутствия дров, одежды, обуви и плохого питания. Собственная сытость и тепло наполовину устраивают, когда тут рядом на каждом шагу видишь такие лишения и нужду».

^{Заместитель Красина в НКВТ А. М. Лежава}

В «Метрополе» тоже перестали топить, и Красин на время переехал к знакомым своего коллеги по Совнаркому Исидора Гуковского — у них, как он писал, дров хватало до января. «Если же и здесь будет холодно, — писал он, — то я переселюсь на станцию к Классону, где тепло во всяком случае обеспечено. По части еды я устроен очень хорошо, и если не так вкусно ем, как вы, то наверно хлеба и масла имею больше, чем вы в Швеции. Ем 3 раза: завтрак, обед и ужин и раза 2, а то и 3 пью чай». Г. Соломон вспоминал, что позже, уезжая в Лондон, Красин поселил его в своем гостиничном номере, где обнаружились большие запасы еды, часть которой уже испортилась. Формально он продолжал жить в «Метрополе», но большую часть времени проводил в квартире уже упомянутой Марии Чункевич на Ильинском проезде, о чем упоминал тот же всезнающий Соломон: «Хотя он имеет прекрасный апартамент в „Метрополе“, он на самом деле живет и довольствуется в одном семейном, очень дружеском ему доме, хозяева (главным образом хозяйка, его бывшая любовница) которого, благодаря его влиянию, находятся в исключительно благоприятных жизненных условиях, не нуждаясь ни в чем и живя настоящей буржуазной жизнью, что называется „полной чашей“».

Хотя ведомство, которое Красин возглавил 13 ноября 1918 года, официально называлось Народным комиссариатом внешней и внутренней торговли, фактически оно ведало только внешней торговлей. Внутренняя находилась в ведении ВСНХ и к тому же пребывала тогда в полулегальном состоянии. Это несовпадение названия и функций наркомата в конце концов дошло до власти, и 11 июня 1920 года он был переименован в Наркомат внешней торговли (НКВТ) с оставлением Красина его главой. До этого времени внешняя торговля тоже почти отсутствовала, но после введения нэпа в следующем году ее объем начал быстро возрастать. 8 апреля 1922 года СТО поставил наркомату цель — добиться в следующем году положительного торгового баланса

(в том году он был отрицательным, составляя 11,5 млн. рублей). Выполнив распоряжение, за 1923/24 год НКВТ отчитался о превышении экспорта над импортом на 109,5 млн. Однако в следующем году импорт промышленной продукции в СССР сильно вырос, и баланс опять стал отрицательным — 114,3 млн. После этого результат колебался из года в год и к 1927/28 году экспорт составлял 620,7 млн. руб., а импорт — 741,7 млн., увеличившись с 1922/23 года почти в пять раз.

Однако этот рост значительно отставал от роста промышленности и сельского хозяйства. В 1926 году промышленное производство достигло предвоенного уровня, а сельское хозяйство приблизилось к нему. В то же время советская внешняя торговля составляла лишь 32 % от объема внешней торговли царской России в 1913 году, хотя Красин приводит более высокие показатели —

44 %. Если доля царской России в мировой торговле накануне войны была 3,7 %, то для Советского Союза в середине 1920-х годов этот показатель составлял 1,2 %. Это положение не слишком изменилось и в годы первых пятилеток — несмотря на существенный рост экспорта, импорт вырос гораздо больше. Важно и то, что в 1913 году внешняя торговля обеспечивала 13,2 % российского ВНП (по терминологии того времени — «национального дохода»), то в 1925/26 году — всего 4,7 %.

Недостаточные темпы роста внешней торговли Советская власть объясняла враждебной политикой капиталистического Запада. Отчасти это было правдой: многие западные страны долго не признавали СССР, блокируя не только политические, но и экономические отношения с ним. Но не меньшую роль играла экономическая конъюнктура: и до революции, и после из России вывозилось главным образом сырье, цена на которое в 20-х годах была достаточно низкой. Это касалось традиционных продуктов российского экспорта — леса, льна, пеньки и т. д. В свою очередь, нефть, потребность в которой в мире постоянно росла, из-за разрушений периода Гражданской войны добывалась в России в гораздо меньших количествах, чем раньше.

То же касалось продуктов животноводства — масла, мяса и особенно зерна, экспорт которого Красин считал главным «локомотивом» подъема советской экономики. В 1921–1922 годах Россия пережила страшный голод и зависела от благотворительных поставок продовольствия из других стран, но уже в 1923 году экспорт зерна возобновился. В том году Красин не раз публично выражал удовлетворение по этому поводу и писал, что «западноевропейцы не имеют ничего, кроме высочайших похвал, для качества советского зерна». В следующем году он отмечал, что экспорт хлеба уже достиг трети довоенного уровня и что последние торговые соглашения с другими странами объясняются прежде всего их заинтересованностью в советском зерновом экспорте. По его заявлениям, советское зерно уже доминировало на рынке Скандинавских стран, Германии и Нидерландов, начало вытеснять американскую пшеницу в Италии и Турции и даже Франция начала его закупки.