— Вот видите, — говорил Ленин в интимном кругу, — Красин будет за границей лишним доказательством того, что мы не просто фантазеры, книжники и голоштанники».
Красин, как и Ленин, играл на патриотических чувствах интеллигенции, которая решилась поддержать власть, чтобы не допустить окончательного упадка и развала страны. Они видели свой долг в том, чтобы способствовать восстановлению экономики и росту благополучия населения, сохранять культурное наследие и готовить себе на смену грамотные кадры. В то же время многие в условиях голода и разрухи пошли на службу большевикам ради выживания — и Красин старался предоставить им как можно лучшие условия, особенно после окончания войны, когда для этого появилось больше возможностей. По его настоянию специалистов перестали относить к «буржуазным элементам» и обеспечили им высокие оклады. Что касается тех из них, кто уехал за границу, то Красин во время своего пребывания за рубежом уговаривал многих из них вернуться в Россию, соблазняя всевозможными выгодами.
Привлекая интеллигентов на службу, власть в то же время крайне нетерпимо относилась к тем из них, кто высказывал несогласие с ее курсом. Она распустила организации технических специалистов, покончила с автономией университетов и Академии наук, поскольку не допускала ни для кого независимости от партийного контроля. С подозрением относились и к тем специалистам, что работали под руководством Красина в ВСНХ и других ведомствах. В дни красного террора он, как уже говорилось, пытался спасать «спецов» от преследований чекистов, сотрудничая для этого с Всероссийским союзом инженеров (ВСИ) и секретарем Ленина Н. Горбуновым. Часто Красин и Горбунов подписывали выдаваемые представителям интеллигенции охранные удостоверения, хотя они могли спасти только от случайного ареста, а не от обвинений в «контрреволюционной деятельности».
Особенно часто Красин заступался за своих подчиненных и знакомых — частота, с которой это происходило, породила в правящих кругах представление о его излишней доверчивости, о которой писали многие из тех, кто был с ним знаком. Например, А. Нагловский вспоминал: «У Красина была ахиллесова пята: он был чрезвычайно неразборчив в людях и в НКПС и в Внешторге был всегда окружен спекулянтами разных мастей и темными дельцами». Старый друг Авель Енукидзе говорил о том же: «У него… было какое-то рыцарское отношение к людям, в которых он верил, и незачем тут скрывать, часто говорили, что Леонида Борисовича окружают нечестные, недостойные люди, а он их отстаивает».
Вероятно, в этом была доля истины: оценивая деловые качества человека, он часто оставлял без внимания его моральные качества и тем более верность режиму. Были, вероятно, и случаи, когда его просто провоцировали: однажды, к примеру, его попросили «сверху» взять на работу инженера, хорошо одетого человека с прекрасными манерами. Вскоре чекисты арестовали его и расстреляли, предъявив доказательства, что он работает на иностранную разведку. Подобные случаи использовались ВЧК, чтобы испортить репутацию Красина и внушить Ленину недоверие к нему.
В другой раз чекисты арестовали сразу несколько сотен сотрудников Внешторга, и Красин бросился к Ленину, чтобы добиться их освобождения. Рассказывая об этом Нагловскому, он говорил, что, пока они с Ильичом обсуждали судьбу арестованных, в кабинет постоянно звонил Дзержинский, требуя скорейшего утверждения приговора — половину арестованных предполагалось расстрелять. За два часа Красину удалось отстоять лишь 11 человек из 250, после чего он в крайнем волнении расхаживал по кабинету, бормоча: «Ведь это ж черт знает что такое! Ведь это же преступление! Расстреливают людей ни за что ни про что!»
В июне 1921 года были арестованы многие представители петроградской интеллигенции, включая давнего красинского знакомого Михаила Тихвинского, — их обвинили в участии в заговоре, возглавляемом другим химиком, Владимиром Таганцевым. Хотя за арестованных пытались заступиться видные ученые и деятели культуры, включая М. Горького, это не имело никакого результата; на обращение Физико-химического общества Ленин ответил: «Тихвинский не „случайно“ арестован: химия и контрреволюция не исключают друг друга». Характерно, что этот ответ был написан, когда профессора уже расстреляли вместе с Таганцевым и еще сотней арестованных, включая поэта Николая Гумилева.
Среди тех, кого удалось спасти, был другой знакомый Красина, инженер Михаил Названов; Леонид Борисович убедил председателя ВСНХ Петра Богданова и Кржижановского, ставшего к тому времени главой Госплана, написать ходатайство к Дзержинскому, в котором говорилось: «Будучи абсолютно уверены в полной непричастности Названова к каким-либо вредным Советской власти предприятиям и замыслам, мы просим об освобождении Названова под наше формальное поручительство». Дело дошло до Ленина, который пошел навстречу товарищам и распорядился пересмотреть дело Названова: вместо расстрела его приговорили к двум годам условно. По свидетельству В. Окса, Красин не верил в виновность не только своего знакомого, но и других «заговорщиков», обвиняя в их казни диктатора Петрограда Зиновьева: «Как все трусы, он после драки кулаками машет». Под «дракой» имелось в виду Кронштадтское восстание, после которого в Петрограде развернулись особенно жестокие репрессии против подлинных и мнимых врагов режима.
* * *
Тем не менее возмущение из-за расстрелов его друзей и подчиненных не привело Красина к разрыву с властью — с большевиками он оставался до конца жизни, все больше отождествляя себя с ними. Он старательно убеждал себя в том, что с врагами церемониться нельзя, что светлое будущее требует жертв, а если кто-то пострадал случайно, то лес рубят — щепки летят. О целях своей работы на большевиков он писал жене 24 октября 1918 года: «Ты вот, Любан, в претензии на меня, что я сюда поехал, а мне думается, я поступил правильно, и помимо субъективного сознания обязательности принять участие в этой работе, это надо сделать уже хотя бы потому, что в этом слагающемся новом надо завоевать себе определенное место, и не только себе, но и вам всем, а для этого приходится работать». Можно понять это как признание, что он работал не только ради России, но и ради своей семьи, в чем нет ничего зазорного. Будучи прагматиком, он понимал, что большевики пришли надолго и не только ему, но и его близким нужно научиться жить с ними и соблюдать установившиеся правила игры.
Тоскуя из-за долгой разлуки с семьей, он не жил монахом, позволяя себе мимолетные романы. А. Нагловский рассказывает, как в октябре 1919-го, на пике наступления Юденича, Ленин и Троцкий поручили ему как специалисту по промышленности поехать в Петрограл и вывести из строя все основные заводы и фабрики. Красин все подготовил, но в решающий момент 22–23 октября, когда план надо было приводить в действие, его никто не мог найти: «Наконец Зиновьеву пришла в голову мысль, что Красин, наверное, на Петербургской стороне у женщины, с которой был в связи. Узнали адрес, и я поехал туда на автомобиле. Действительно, на фоне голодного Петербурга этот директор „уничтожения петербургской промышленности“, Красин, проводил вечер за шампанским и прекрасным ужином». Конечно, этим его деятельность в Петрограде не ограничилась: по воспоминаниям Г. Соломона, он «с экстренным поездом на ура поехал и благополучно приехал в Петербург. Там он, как техник, не теряя головы, занялся техническим оборудованием, как мне говорили потом, очень остроумно приспособляя, путем соединения вместе обыкновенных грузовиков, к роли танков».
Письмо Красина Ленину о продаже за границей конфискованных церковных ценностей. [РГАСПИ]
На рубеже 1918 и 1919 годов Красин завел длительный роман с проживавшей в Москве польской авантюристкой Марией Чункевич (в документах Цюнкевич). Она родилась в бедной чиновничьей семье, в юности работала в магазине, сменила нескольких мужей, последнего из которых, помещика Чункевича, она бросила и сошлась с известным московским фабрикантом. Перед революцией она уже «владела несколькими домами, собственным особняком и драгоценностями». Познакомившись с Красиным, она быстро перешла в отношениях с ним к «большой интимности». По ее утверждению, «близость между ними была не только физическая, но и духовная», и они общались «с полной откровенностью». До такой степени, что позже, в 1920 году, она пыталась с его помощью выехать за границу под предлогом реализации там конфискованных большевиками драгоценных камней. Когда эта затея не увенчалась успехом, он по ее просьбе вывез за рубеж принадлежавшие ей деньги и драгоценности (об этом будет рассказано далее). Их роман — опять-таки по ее утверждению — продолжался до последних лет жизни Красина, когда Чункевич уже перебралась за границу и жила во Франции.
