Двенадцатого декабря он прибыл в Воронеж, где за ним продолжали следить: уже 16-го полицейский агент донес, что он отказался присягать новому императору (эту присягу после восшествия царя на престол обязаны были приносить все взрослые россияне мужского пола). Как он потом узнал, первым же указом от 7 декабря Николай II утвердил долго не вступавшее в силу судебное решение по делу Бруснева и его товарищей. В связи с этим полиция вспомнила и о Красине: 1 января, в новогоднюю ночь, он был арестован в Воронеже и заключен в губернскую тюрьму. На следующий день ему сообщили, что он «в чрезвычайном порядке» приговаривается к трем месяцам заключения с последующей ссылкой на три года в Яренский уезд Вологодской губернии. Наказание было суровым и, главное, незаслуженным: Красин уже давно не занимался никакой подпольной работой, хоть и не изменил своих убеждений. Вероятно, местное полицейское начальство решило превентивно избавиться от подозрительного субъекта, показав заодно свое служебное рвение.

^{Феликс Кон в якутской ссылке}

Арест покончил с надеждами Красина найти работу и закончить обучение в институте. Сорвался и план устроить личную жизнь: Люба уехала в Лозаннский университет учиться медицине (в России женщины еще не имели такой возможности). В конце декабря она написала ему письмо с привычными нежностями и признанием: «Захлебываюсь от жажды знаний и занятий». Но не сказала ни слова о том, что еще в Петербурге встретила молодого языковеда-индолога Дмитрия Кудрявского, увлеклась им и вскоре вышла замуж; в следующем году у них родился сын Владимир. Кстати, в скором будущем Кудрявский, прежде далекий от политики, стал марксистом и вошел (вместе с В. Ульяновым) в Петербургский союз борьбы. Почти наверняка эта метаморфоза произошла под влиянием Любы, поскольку за расставанием Кудрявского с ней — уже через несколько лет — последовал и его отход от марксизма.

Конечно, до Красина в конце концов дошла новость о замужестве любимой. Но он не унывал — в конце концов, ему было лишь 24 года, и 4 января засел за новое письмо родителям: «Как ни неожидан такой финал и как ни тяжелы его последствия для всех нас, волей-неволей надо мириться, ибо сожалениями и вообще нытьем нисколько не поправишь дела, а только, наоборот, ухудшишь свое же собственное самочувствие. Потеря времени, правда, громадная, и инженерский диплом опять отодвигается в туманную даль, но даже и в этом смысле я еще не теряю надежды. Бывают люди, оканчивающие учиться в высших учебных заведениях к 40 годам, а мне еще и до 30 больше 5 лет остается. Займусь потом языками: по-французски я уже скоро начну читать свободно, а зная немецкий и французский языки, уже нетрудно изучить и английский, ибо в нем все слова имеют либо романские, либо германские корни. Может быть, даже решу изменить своей технологии и попробую подготовиться на 3 или 4 курс Института инженеров путей сообщений. Словом, способы возможно целесообразнее распорядиться свободным временем всегда найдутся, раз только будет охота заниматься».

Возможно, он успокаивал родных, от которых скрывал свою революционную активность, но не исключено, что ему и правда хотелось тогда бросить политику и отдаться тому, что всегда влекло его, — практической инженерной работе. Поработав на железной дороге, он увлекся этой областью техники и стремился принять участие в самом грандиозном железнодорожном проекте тех лет — сооружении Транссибирской магистрали. Оно началось в 1891 году, а к весне 1895-го была готова уже половина пути общей протяженностью до 10 тысяч километров. Магистраль тянули одновременно с запада, от Миасса, и из Владивостока, чтобы встретиться как раз в районе Иркутска и озера Байкал, где проходил самый трудный участок строительства. Там остро требовались не только рабочие, но и инженеры, и руководство дороги могло закрыть глаза на «неблагонадежность» Красина. Он упросил родных пробивать его устройство на работу, как и магистраль, с двух концов: пока Герман хлопотал за него в Петербурге, Антонина Григорьевна в Иркутске подала прошение генерал-губернатору Горемыкину, который, как уже говорилось, сочувственно относился к их семье.

В ожидании результата всех этих хлопот Красин, как и прежде, не терял времени даром, штудируя книги из тюремной библиотеки. Прочитав книгу Г. Плеханова «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю», он, по собственному признанию, «с диким восторгом катался по нарам… Мой задор и марксистский пыл окончательно утвердились с того момента, и завоевание всего мира для дела марксизма представлялось мне в моей камере сущим пустяком». В феврале он принес-таки присягу на верность императору и тут же направил министру внутренних дел прошение, где утверждал, что страдает «хронической болезнью дыхательных путей», которая в сыром климате Вологодчины может обостриться, а врача там найти почти невозможно. По этой причине он просил назначить ему местом ссылки Иркутск, где врачей хватает, к тому же там проживает его семья. Про работу на строительстве магистрали, естественно, ничего не говорилось, иначе он бы точно ее не получил.

Избранная тактика оказалась верной: 6 апреля 1895 года Леониду, который 31 марта вышел из тюрьмы, было предписано отправиться в Иркутск и жить там три года под гласным надзором полиции. Уже через три дня он выехал из Воронежа в Москву, откуда второй раз в жизни совершил путешествие в кибитке по Большому Сибирскому тракту. Долгий и утомительный путь до Иркутска завершился только 25 мая; очень скоро этот путь будет занимать всего несколько дней, и Красин приложит для этого немало сил и способностей.

Надеясь на либерализм генерал-губернатора, Красин рассчитывал легко устроиться на строительство Великого Сибирского пути. Так и получилось: уже через неделю после приезда его приняли (правда, неофициально) техником и чертежником в управление 16-го участка Сибирской железной дороги в Иркутске. Там он сразу очаровал начальство методами, о которых позже рассказал Брусневу: «Он явился к главному инженеру по постройке дороги очень рано. Его попросили обождать, пока инженер встанет. В кабинете стоял теодолит новой конструкции, еще у нас не применявшийся и только что полученный из-за границы. Л. Б. геодезией никогда не занимался, если не считать краткого курса, прослушанного несколько лет тому назад в Технологическом институте. „Пока инженер умывался и одевался, я, — говорил Л. Б., — успел рассмотреть инструмент и оценить его преимущества настолько, что при разговоре мог говорить и о геодезии вообще и специально об этом инструменте с такою уверенностью, что обворожил своими познаниями инженера“».

Сидение в конторе ему не очень нравилось, и он не раз просился «в поле» для обмера и картографирования участков будущей дороги. Эти поездки, каждый раз требующие разрешения полиции, добывались им с трудом, но в начале 1896 года положение изменилось. Транссибирская магистраль строилась с невиданной скоростью, и ее восточный участок уже подходил к Байкалу. Навстречу ей из Иркутска было решено протянуть железнодорожную ветку до байкальской пристани Листвянка, оттуда паровозы и вагоны планировалось перевозить на другой берег на пароме. На ее строительстве Красин снова встретился с Георгием Соломоном — в Петербурге они были едва знакомы, но теперь быстро сдружились.

Двенадцатого марта генерал-губернатор направил начальнику полиции просьбу выдать Красину разрешение на отлучки из города для наблюдения за строительством железнодорожной насыпи. 28 марта начальник дал согласие, отметив «положительное поведение» ссыльного, который, таким образом, впервые получил официальное разрешение на инженерную работу, несмотря на отсутствие диплома. Параллельно Красин занимался более масштабным проектом — подготовкой строительства Кругобайкальской магистрали, огибающей Байкал с юга по сложному гористому участку. Его труды были отмечены начальником 16-го участка Сибирской железной дороги, на котором он работал; 1 июня ему вынесли благодарность и увеличили жалованье с 900 до 2400 рублей в год.