Последней каверзой властей стало требование дослужить в армии недостающие четыре месяца — для этого его отправили «под строжайший надзор» в 12-й Великолукский пехотный полк, который квартировал в Туле. На этот раз ему пришлось пожить в казарме и хлебнуть трудностей военного быта, но в начале лета приехавший в полк Герман сумел убедить командира смягчить ему режим и использовать по специальности — для строительства полевого лагеря. «В скором времени брат там совершенно акклиматизировался и занял почти что „фельдфебельское“ положение», — пишет Герман. Вольность была такой, что вскоре Леонид смог на две недели уехать с несколькими знакомыми, включая Миловидову, в соседнюю Ясную Поляну, чтобы навестить Льва Толстого. Кумир всей читающей России интересовал его с детских лет, хотя Красин уже предвидел, что общего языка они не найдут.
Камера Воронежской тюрьмы, где сидел Красин
Так и случилось, о чем он позже рассказывал своему знакомому Виктору Оксу. По воспоминаниям того, «Толстой восставал против увлечения Красина Энгельсом. Однажды в пылу спора он крикнул:
— Наивные дети! Как вы не видите, что эти евреи (имелись в виду Маркс и Энгельс. — В. Э.) вас обманывают!
И Толстой, не пожелав слушать никаких возражений, ушел.
В другой раз разговор с Красиным у него происходил через окно. Он с улицы заглянул в горницу и сказал:
— Мир, дети. Пусть улягутся наши страсти до захода солнца.
— Ни гнева, граф, ни мира. Мир убивает мнения. Впрочем, нас в этом рассудит история.
— Нет, нас рассудит только Бог, — ответил Толстой.
— Это то же самое, — поддакнул Красин с улыбкой».
Слова спорщиков Окс мог передать неточно, но характерная для Красина ироническая манера общения, его нежелание падать ниц перед всеобщими кумирами схвачены точно. Максиму Горькому Красин тоже рассказывал про «сердитое лицо Толстого и колючий взгляд его глаз», но в то же время признавался Оксу, что в беседах с писателем «до известной степени слагалось его последующее мировоззрение». Этих бесед, впрочем, было немного: Толстому вряд ли понравилось общение с дерзким юнцом, и он постарался свести его к минимуму. В дневнике за август 1893-го он кратко упомянул «разговор с социал-демократами (юноши и девицы)» и свое несогласие с ними: «Они говорят: „Капиталистическое устройство перейдет в руки рабочих, и тогда не будет уже угнетения рабочих и неправильного распределения заработка“. — Да кто же будет учреждать работы, управлять ими? — спрашиваю я. „Само собой будет идти, сами рабочие будут распоряжаться“. — Да ведь капиталистическое устройство установилось только п[отому], ч[то] нужны для всякого практического дела распорядители с властью. Будет дело, будет руководство, будут распорядители с властью. А будет власть, будет злоупотребление ею, то самое, с чем вы теперь боретесь».
Строительство Транссибирской магистрали. Фото 1891 г.
Много лет спустя приходится признать, что великий писатель в этом споре был, пожалуй, ближе к истине, чем самонадеянные «юноши и девицы», начитавшиеся Маркса.
* * *
В октябре Леонид покинул службу — несмотря на нестрогий режим, Герман нашел его «сильно похудевшим и полубольным». Еще летом московский суд вынес приговор по делу брусневцев, которые получили длительные сроки ссылки. После этого военный министр П. Ванновский, узнав, что один из подозреваемых по делу служит в армии, приказал посадить его в военную тюрьму, а после сослать в Сибирь. К счастью, циркуляр долго блуждал по инстанциям и попал на подпись министру, когда Красин уже уволился со службы.
Узнав об ухудшении здоровья Леонида, знакомый по Петербургу марксист Николай Водовозов предложил ему пожить в Крыму у его родственников Токмаковых. Красин охотно согласился и пользовался их гостеприимством в имении Олеиз близ Кореиза почти целый год совершенно бесплатно — напротив, эти милые люди сами помогали ему деньгами. В имении жили Иван Федорович Токмаков — сибирский чаеторговец, ставший крымским виноделом, его жена Варвара Ивановна и их дети, из которых Красин часто общался с Еленой Ивановной — вскоре она стала женой философа, будущего священника, а тогда марксиста Сергея Булгакова. Вдобавок там постоянно гостили друзья хозяев и деятели культуры — от Льва Толстого до Федора Шаляпина (недаром после революции там, выгнав хозяев, устроили Дом отдыха работников искусств), но Леонид, похоже, ни с кем из них не встречался.
Свою тогдашнюю блаженную жизнь он позже описывал лаконично: «Исходил пешком весь южный берег Крыма, от Симеиза до Алушты; покончил со вторым томом „Капитала“ и к немецкому языку (основательно изученному в тюрьме) прибавил знакомство с французским». Письма родным более подробны и сопровождаются фотографиями и собственными зарисовками непривычной сибирякам южной природы. Матери он пишет: «Вот бы тебя, мамик, сюда перенести — пороскошествовала бы ты насчет фруктов». Сам он постепенно устал от Крыма, который «набил оскомину своим однообразием и некоторой, если хотите, прилизанностью». Томясь от бездействия, он то брался писать статью о распространении капитализма в южнорусских степях (не закончил), то отправлялся в дальние прогулки, конные и пешие, то ездил в Ялту помогать Токмаковым в их тяжбах с властями. Узнав, что неподалеку, в Ай-Даниле, на винодельческом заводе князя Голицына работает его товарищ по Технологическому Келлер, зачастил к нему в гости, а потом и устроился там проектировать казармы для рабочих.
Красин в гостях у семьи в Иркутске. 1895 г. [ГАРФ]
Приезжал Герман, который после окончания института устроился инженером в Воронеже. Завидуя ему, Леонид строил планы уехать то в Одессу, то в Киев, то даже в Иркутск к родителям, но боялся, что его «запрут» там года на три. В письмах семье философствовал: «Как поразмыслю хорошенько — право, даже доволен, что жизнь так разнообразно попадает: то тебя в один угол России, то в другой — то солдатом, то арестантом». Иногда ирония уступала место негодованию в отношении властей, которых он проклинал за «подлую, трусливую мстительность»: «Больше 2-х лет без суда, даже без пародии на суд!!» Надо сказать, что в Крыму Красин тоже не был свободен от полицейского надзора и каждый месяц посещал в Ялте исправника, что вызывало у него дополнительную досаду.
Покинуть Крым ему пришлось по воле того же полицейского начальства. Это случилось, когда в сентябре 1894-го в Ливадию собрался на отдых Александр III, страдавший от болезни почек (там он вскоре и умер). Узнав о визите, местные власти решили подстраховаться и «зачистить» полуостров от всех подозрительных, к которым относились Красин и Елена Токмакова — из-за своего жениха-марксиста. Посовещавшись, они решили покинуть Крым заранее, чтобы избежать унизительной высылки. Не без грусти попрощавшись с гостеприимным Олеизом, 15 августа Леонид уехал в Ялту, где сообщил исправнику о перемене места жительства. Его путь лежал в село Калач Воронежской губернии, где знакомый Германа по Воронежу, инженер Алексей Тверитинов, был готов предложить Леониду место рабочего, а в перспективе и инженера на строительстве железной дороги.
На новом месте Красин появился 20 августа и сразу стал выполнять обязанности инженера: оказалось, что Тверитинов «с ленцой и не прочь сам посидеть дома», а свою работу переложить на новоприбывшего. Целыми днями Леонид картографировал местность и размечал будущую трассу в продуваемой всеми ветрами степи, но не возражал: это создавало иллюзию свободы. Однако недреманное око властей нашло его и тут: через три месяца начальство железной дороги уволило его все из-за того же отсутствия диплома, а с ним и покрывавшего его Тверитинова. Тот попытался восстановить справедливость через суд, но Красин не мог сделать того же, поскольку формально все еще находился под следствием.
