^{Красин в Наркомате внешней торговли. 1920 г.}

Красин не присутствовал на подписании соглашений 27 августа, поскольку 17 августа его отозвали в Москву. К тому времени он уже согласился принять участие в работе возглавляемого Рыковым Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ) и взять на себя восстановление почти уничтоженной внешней и внутренней торговли. Надо сказать, что он рассчитывал на большее и 16 июня писал жене: «Предложат мне, вероятнее всего, председательство в Высшем сов[ете] народного хозяйства, что сведется к своего рода диктатуре в экономической, промышленной и торговой области, в том числе и заграничные все сношения будут в моем ведении». В итоге пост председателя ВСНХ остался за Рыковым (Красин презрительно называл его «Алексей-заика»), но немалая часть его полномочий перешла к Красину. Высокий пост, возможность бывать за границей, шанс реализовать самые смелые преобразования — ему пообещали все, чего он мог пожелать, и он не устоял. С этих пор он хоть и поругивал по привычке большевиков, но уже отождествлял себя с ними, а местоимение «они» в их адрес бесповоротно сменилось на «мы».

Не следует думать, что окончательный переход Красина на сторону Советской власти объяснялся только его честолюбием и стремлением к личной выгоде. Пока он был в Германии, у него на родине началась Гражданская война. В середине мая 1918 года на огромном пространстве от Волги до Владивостока восстали части 40-тысячного Чехословацкого корпуса, поддержанные силами Антанты. В июле — августе британские войска заняли Мурманск и Архангельск. В ноябре после ухода немцев в черноморских портах высадились французы и англичане. На Дальнем Востоке хозяйничали японцы и американцы, в Закавказье англичане боролись с турками за контроль над бакинской нефтью. Повсюду интервенты свергали большевиков и приводили к власти их противников, диапазон которых был весьма широким — белогвардейцы, социалисты, националисты и откровенные бандиты. Всего за пару месяцев под властью Советов остались только губернии Центральной России.

^{Красин (слева) и Литвинов с первым выпуском отделения внешних сношений МГУ. 1924 г.}

Красин в переписке не комментирует эти события, но можно не сомневаться, что они стали для него шоком. Немцы, по крайней мере, были противниками в войне, и их нападению на Россию нельзя было удивляться. Но и союзники, для помощи которым его страна не жалела сил, теперь вторглись на ее территорию, отрывая от нее куски и выкачивая ресурсы. А социалистические партии, на приход которых к власти он еще недавно надеялся, пошли на сотрудничество с интервентами, как и золотопогонные сторонники «единой и неделимой» — «хоть с чертом, но против большевиков», как заявил казачий генерал Шкуро. Кажется странным, что Красин встал на сторону ленинцев как раз в тот момент, когда поражение Советской власти казалось неминуемым. Но это можно объяснить тем, что именно тогда он впервые отождествил интересы этой власти с интересами России, которым всегда старался служить.

^{Здание НКВТ на Ильинке}

О его настроениях в то время дает представление письмо жене, написанное в Петрограде 25 августа 1918 года. Там говорится: «Путь наиболее здорового и безболезненного развития лежит сейчас для России только через большевизм, точнее, через советскую власть, и победа чехословаков или Антанты будет означать как новую гражданскую войну, так и образование нового германо-антантского фронта на живом теле России». Красин по-прежнему обвиняет Ленина и Троцкого в «глупости», но оговаривается: «Я немало виню и себя, так как определенно вижу — войди я раньше в работу, много ошибок можно было бы предупредить». Теперь он изменил свое мнение, хотя все еще колебался: «Я пока что не беру никаких громких официальных мест и должностей, а вхожу лишь в Президиум Высшего совета народного хозяйства и беру на себя фактическое руководство заграничной торговлей, не делаясь, однако, еще комиссаром промышленности и торговли».

Вскоре после приезда Красина в Москву с ним познакомился Семен Исаевич Либерман — председатель Главлескома, в будущем невозвращенец и отец знаменитого редактора журнала

«Вог» Алекса Либермана. По его воспоминаниям, Красин говорил ему: «Страна нуждается в сильной власти. Необходимо очистить русского мужика от наросшей на нем коросты. Этого в перчатках сделать нельзя. Приходится ломать и уламывать. Все спецы должны нам в этом помогать. Всякий бойкот только на пользу реакции». Он заявил, что его задача — «привлечь к работе всех лояльных спецов-некоммунистов» — и активно взялся за ее решение.

В письмах того периода он с гордостью сообщал, что многие знакомые, прежде настроенные антибольшевистски, «идут в работу» благодаря его уговорам. Среди них были не только всегда подражавший ему брат Герман, но и довоенный знакомый, инженер Михаил Названов, и профессор Тихвинский, когда-то делавший для него бомбы, и многие другие. Либерман пишет: «Многочисленные связи Красина с самыми различными общественными слоями, его близость к Ленину, его знакомство с бывшими капиталистическими тузами, его свобода в обращении и критические замечания о власть имущих и, наконец, его необыкновенное умение обращаться с людьми — создали ему очень скоро особое положение в Москве. Он сделался притягательным центром для групп и отдельных людей самых противоположных настроений и направлений».

Конечно, условия для созидательной работы, которой хотел заниматься Красин, были далеко не лучшими. Война шла не только на фронтах, но и в тылу, где то и дело вспыхивали восстания, совершались покушения на большевистских лидеров. Тридцатого августа на московском заводе Михельсона был тяжело ранен Ленин; после этого временно сменивший его на посту председателя Совнаркома Яков Свердлов подписал постановление о красном терроре. После этого председатель ВЧК Дзержинский удовлетворенно заявил: «Законы 3 и 5 сентября наконец-то наделили нас законными правами на то, против чего возражали до сих пор некоторые товарищи по партии, на то, чтобы кончать немедленно, не испрашивая ничьего разрешения, с контрреволюционной сволочью». Бессудные казни, пытки и аресты, начавшиеся задолго до официального санкционирования, только ожесточали противников большевизма, заставляя их прибегать к подобным же мерам.

В письме от 23 сентября Красин называл террор «одним из бессмысленнейших противоречий необольшевизма» и писал: «Расстреляно в Москве и Питере, вероятно, около 600–700 человек, на /10 случайно агрессивных или заподозренных в принадлежности к правому [э]с[е]рству или контрреволюции. В среде рабочих и в провинциальных совдепиях эта волна прокатилась целым рядом безобразных явлений, как выселение буржуазных или просто интеллигентских элементов из квартир, вселением чужих, „уплотнением“, беспричинными арестами и пр. и пр. Мне лично пришлось за это время не менее 30 разных инженеров вызволять из кутузки и полностью посейчас еще не всех выпустили. Работе это конечно страшно мешает». В архивах сохранилась его записка Ленину от 9 октября 1918 года с просьбой освободить из узилища полезного сотрудника Главконефти Мухина, вся вина коего состоит в том, что он по распоряжению своего начальства скрывал казенные деньги от Сталина, который хотел их реквизировать для «своего ведомства» — и это лишь один из многих подобных документов.

Чрезвычайщина процветала не только в борьбе с политическими противниками, но и в экономике. Созданный для управления ею ВСНХ откровенно не справлялся со своими задачами — как из-за всеобщего развала, так и по причине некомпетентности большинства сотрудников, набранных по принципу «революционной сознательности» или просто по знакомству. Пытаясь реанимировать экономику и поставить ее на военные рельсы, большевики 2 сентября 1918 года создали Реввоенсовет (РВС) во главе с Троцким. Эта структура руководила не только военными действиями (достаточно эффективно), но и промышленностью и транспортом (крайне плохо). Настоящей бедой стало двойное подчинение, когда работники разных отраслей не знали, чьи приказы им выполнять — РВС, ВСНХ с его многочисленными комитетами или местных органов власти.