Что он вообще на лавке забыл? В квартиру зайти не мог? Игорь следит за нашей работой, так что надо как-то свернуть все это расследование. Но как?

Пацан отправил запрос своим.

Меня окружает туман, горький и холодный. Голова раскалывается. Павел Викторович сжимает мое запястье и что-то говорит. Голова раскалывается. Помогите. Пожалуйста, помогите мне

***

Перед глазами мелькали разноцветные огоньки. Я пытаюсь коснуться их, они должны быть теплыми и мягкими. Мне говорили, что я – красивая. Мама говорили, что это – мое преимущество. Интересно, если я красивая, то почему папа не остался с нами?

Не хочу делать уборку, но мама сказала, что не отпустит меня к Поле, если не сделаю. В последнее время ее часто со мной путают. Разве мы настолько похожи? Даже Павел Викторович теперь иногда ее к себе зовет.

Мне нравились наши разговоры. Он всегда называл меня особенной, а теперь он говорит это ей? Иногда мне кажется, что и мама спутала бы меня с ней. Что-то нет так.

Я стоял и смотрел, как девушка убирает прядь волос за ухо, ее губы шевелятся, но она не издает ни звука.

Подхожу к ней и касаюсь плеча.

Я понимаю, что меня там не было. Я не знаю, когда меня там не было.

.

***

–Кажется, да. Есть след. Я поговорю с врачом и медсестрами. Отдыхай.

Я хотел спросить про дело, про Департамент и школу, но Олег быстро собрался и ушел. Все казалось каким-то нереальным. Или, наоборот, мой плен был всего лишь сном? Но бы след от укола. Попытался сосредоточиться и позвать Алекса, но не смог: голова была ватной, тяжелой. Я закрыл глаза.

Не видеть было приятно. Мысли текли вяло, понять, как я оказался здесь, не получалось. Надо было как-то убедиться в реальности происходящего.

С Олегом что-то было не так: мысли в его голове были странно вязкими, скользкими. Кто-то поработал над ним? Но кто, когда и зачем? Зачем надо было похищать меня, а затем освобождать? И, видимо, оплачивать палату.

Может ли это быть частью какого-то эксперимента? кажется в теплице у лицея выращивали что-то... Надо как-то узнать больше об этом. В курсе ли Павел Викторович, что я был там? Если нет, то есть шанс пробраться туда еще раз и все внимательнее изучить.

Но что, если это был не он? Нет, это – лишнее усложнение. Итак, зачем меня похищать? Из-за видео? Но тогда зачем было удерживать... А во сколько меня нашли?

Хотел позвать Алекса, но во рту было странно сухо, хотел провести языком по губам, но почувствовал влажную тряпку во рту.

Кто же у нас тут? Какой хороший мальчик.

***

Раздражающее жужжание, наконец, оборвалось. Кто придумал заводить будильники на восемь утра в субботу? Лучшее начало выходного. Хорошо хоть никто не ревет – Рада, конечно, солнце, но откуда в маленькой девочке такая мощь?

Кажется, Маша хотела съездить к матери. Наверное, и мелкую с собой забрала. Люблю ее.

Захожу на кухню и нахожу бутерброды и два вареных яйца на столе. Хозяюшки. Достаю из холодильника сок и на дверце вижу записку: «Ушли к бабушке. Целуем». Улыбаюсь и поворачиваюсь к столу, на котором стоит ваза с лилиями. Если бы я мог, то умер бы за тебя еще сотню, тысячу раз.

– Пашенька, иди кушать! – мать, как всегда, говорит слишком слащаво. Мне не пять лет в конце-концов.

Глубоко вдыхаю, считаю до трех, выдыхаю и иду на кухню. Осталось потерпеть всего пару дней, а потом – общежитие и свобода.

Женщина нервно крутит в руках вилку, ее губы дрожат, взгляд бегает по кухне. Я же был на кухне? Я хорошо над ней поработал – она ни в чем не может мне отказать.

До сих пор не понимаю, как у такой дуры мог появиться я, но приходится работать с тем, что есть. Мать дожидается кивка и приступает к еде. Хоть готовить умеет – мясо ей особенно удается.

Сверху доносится странный гул. Открываю рот, чтобы велеть разобраться, но не могу сказать ни слова. Во рту чувствуется странный вкус мокрой ткани. Нос забивает резкий запах лилий.

Гениальные мальчики не вырастают в глупых взрослых.

***

Я резко вдохнул, открыл глаза и увидел светло-серый потолок. Во рту не было кляпа, но тело все еще было привязано к кровати. Голова немного болела, в глаза словно засыпали песок, так что закрыл их и попытался выровнять дыхание. Вспомнил об охраннике и постарался незаметно осмотреться: никого в комнате не было видно. Прислушался и, кроме ламп, ничего не услышал. Снова слышать было приятно и странно.

Раз уж никого не было, стоило попытаться выбраться. Слева был столик с бинтами, шприцами, ножницами, жгутом и скальпелем. Попытался освободить руки, но они были прикованы к кровати. Получилось немного приподняться: тело, как оказалось, привязали к кровати ремнями, на ногах и руках были браслеты, от которых шли цепи. Подергался сильнее: надеялся как-то перевернуть кровать, но не вышло.

– Я даже не знаю, было бы смешно или страшно, если бы тебе удалось перевернуть кровать, – слышать ехидный голос мелкого оказалось приятно.

– А зачем отказываться от чего-то?

– Все же забавнее было бы посмотреть на твоего сторожа, когда он, вернувшись, увидел бы труп.

– Какой ты добрый.

– Зато я понимаю, что попытка перевернуть такую большую кровать может обернуться только ненужными ранами или чем похуже.

– Кто не рискует…

– Тот не лежит мертвым или покалеченным под кроватью для психов, очевидно.

– О’кей, твои предложения?

– Алиса?

– Что?

– Раз уж ты все равно лежишь и ничем не занят, может стоит позвать нашего типа-шпиона и спросить, что она узнала?

– А мы ей верим?

– Хочешь просто здесь полежать? Подождать этого любителя связываний и поговорить о том, что шибари делают не так?

– Ты такой тактичный потому что?

– Ты больше не в какой-то тюрьме в своей голове, не истеришь и готов думать?

– Было бы здорово, если бы ты подольше оставался милашкой.

– Выберемся и порадую тебя.

– Я запомнил, – сосредоточился и попытался призвать Алису.

Мужчина казался смутно знакомым: он был ниже сторожа, с русыми редеющими волосами. Он улыбался так, словно мы встретились за чашкой кофе поговорить.

– Здравствуйте, Александр. – Мужчина подошел и сел на кровать, похлопал меня по ноге. Захотелось отодвинуться, его улыбка стала ярче. – Вы не можете пошевелиться, не переживайте. Итак, как вы себя чувствуете?

Я попытался что-то сказать, но во рту появился привкус мокрой тряпки. Получилось замычать.

– Ох, простите мою оплошность, – он рассмеялся и взял меня за руку.

***

– Я не понимаю, почему эти зашореные и зажравшиеся идиоты до сих пор не уволены? Неужели нельзя поставить руководить образовательной организацией тех, кто понимает хоть что-то в образовании? – раздраженно бросаю на кресло портфель и встаю перед столом. Голова просто раскалывается.

– Дорогой, тебе стоит успокоиться, – мне так нравится, как она произносит согласные – мягко, влажно, даже головная боль начинает отступать. – У тебя сейчас нет возможности изменить это. Но так ведь не всегда будет, да? – Ее руки скрещиваются на моем животе, она прижимается сзади. – Ты ведь знаешь, как изменить все? – Ее ладони скользят к моим рукам, она переплетает наши пальцы.

– Да, – разворачиваюсь в ее объятиях и касаюсь пальцами мягких светлых волос. Интересно, чем она пользуется, что они такие шелковые? Ее глаза становятся медовыми, когда она улыбается. –Я все сделаю.

Она смеется и раздражение с гневом окончательно покидают меня. Удивительно, но головная боль прекращается. Она – мой ангел.

***

Почувствовав, что соскальзываю в чьи-то мысли, больно укусил себя за руку и удивленно посмотрел на нее, затем осмотрелся – я снова оказался в больничной палате: светлая и чистая комната, в которой пахнет хлоркой. Жалюзи открыты, окно на проветривании, в углу увидел шкаф. Я не был уверен, что он был там с самого начала, но почувствовал потребность открыть его.