Алиса, наверное, уже была у меня, так что действительно стоило закругляться. Я пообещал завтра принести дневники и поспешил домой. Макушка Алекса мелькнула в проеме спальни Олега. Рады и Маши не было, так что мальчишка, видимо, решил порыться в их вещах. Сама тактичность и вежливость. Я забрал с собой копию заметок о наших потенциальных свидетелях и ушел.

Алиса действительно уже была на кухне и, когда я пришел, она осуждающе посмотрела. Мы и правда припозднились.

Я рассказала ей о своем визите в лицей и спросил, не заключен ли с ним какой-то договор у Департамента. Алиса сказала, что договоры со школами и сузами заключать запрещено. Можно, конечно, организовать целевое направление в вуз, но только для студентов колледжа.

Алексей же ходил на встречу с Михаилом, которая закончилась ссорой: М. считал, что смерть брата связана с Симоновым, и хотел с этим разобраться. Пухлик был против. Я понимал, что М. было бы выгодно убийство В., но только ли из-за денег? Казалось сомнительным, что он согласен влезть в такую странную историю из-за финансовых проблем. Написал Олегу и спросил, есть ли возможность проверить финансы М., но он не ответил: наверное, уже лег спать.

Алиса сказала, что раньше рядом с лицеем была школа, из которой и перевелись некоторые дети. Ее снесли год назад. И, возможно, Симонов работал в ней психологом. Узнать точно можно было только запросив его дело из отдела кадров, но тогда об этом стало бы известно.

Зачем было после учебы в вузе при Департаменте устраиваться работать в какую-то школу на окраине города оставалось неясным. Но после карьера Симонова пошла в гору, так что это было оправдано, если все так и задумывалось.

М. попросил Алексея поговорить с Симоновым по поводу дела, так что, возможно, стоило еще последить за Пухликом. Алиса согласилась и ушла.

– Мне кажется, что тебе стоит поговорить с пацанами из лаборатории, – Алекс откуда-то достал фруктовый лед и сейчас с наслаждением грыз его.

– Ты про того мальчика, который сказал не отдавать ребенка?

– Про всех. Они, в отличие от Вики, не жалуют ни директора, ни лицей. Но почему-то все еще учатся там.

– Потому что сами перевестись не могут.

– Бедные детишки, – Алекс фыркнул. – Они не могут сказать родителям, что хотят уйти? Рта нет?

– Ты считаешь, что они не пробовали?

– Ага. И просто решили дуться в стороне.

– Насколько я понял, с ними воспитательные беседы уже проводили.

– А при чем тут они?

– Виктория сказала, что после бесед с директором все проблемы с поведением исчезают.

– И?

– Интересно было бы послушать про то, как они проводятся. И была ли на них Лиза.

– С ее любовью вешаться на взрослых мужиков? Однозначно. И после одной из таких бесед она повисла на директоре, – Алекс догрыз лед и выбросил палочку. – Или он сам повесил на себя эту девочку.

– Заткнись, а? – я поморщился. – И пошли спать.

– Грубиян, – мальчишка зевнул. – Но пошли.

Мысли об убийстве обычного учителя не давали уснуть: поверить в то, что за обычным сердечным приступом было что-то еще тяжело. Конечно, я сам начал расследование, но это скорее было в качестве сопротивления давлению Департамента, чем из-за каких-то объективных причин. Странно, но от Ассоциации так и не пришел запрет на вмешательство – своеобразное одобрение. Но почему? И зачем Элизабет пошла в этот лицей? С ним явно что-то было не так.

Это странное ощущение не получалось облечь в какую-то словесную форму, но находиться в здании было тяжело. Стоило ли вести туда Олега? А лезть самому, раз уж это не было секретом?

И почему завуч словно была «за бортом»? Она явно не владела никакой важной информацией и просто работала там. Причем устроилась в школу, то есть лицей, уже после того, как выпустила Пухлика. Зачем было менять работу в престижном вузе на возню со школьниками? Я пытался систематизировать все, что мне стало известно о лицее, и осознал, что убийство отошло даже не на второй, а на третий план. Действительно, существовала вероятность, что смерть В. – всего лишь одна из многих, но почему же именно с нее тогда все пошло не так? Обдумывая это, не заметил, как наконец-то заснул.

К десяти утра мы с Олегом были у квартиры первого погибшего мальчика из нашего списка. Его мать неохотно пустила нас в квартиру и очень сухо, равнодушно рассказала о том, что «Вадим был сложным ребенком, наверное, из-за отсутствия мужской руки» и «не знаю, как Павел Викторович смог так долго справлять с его жутким характером». Женщина словно смотрела сквозь нас, когда рассказывала, как нашла сына в спальне однажды воскресным утром.

– Он как всегда дрых до последнего. Я зашла в его комнату где в три, перед походом в магазин. Хотела спросить, что ему надо купить. И про завтрак сказать. Я приготовила ему оладьи, потому что он смог пересдать контрольную по математике. Я вошла, а он…, – ее голос чуть дрогнул. – Спит. Под одеялом. И не отвечает. Я подумала, что его надо разбудить. Но Вадим… Вадим был…

Странно, но женщина не знала о других умерших детях. И нигде на виду не было фотографий сына. Олег спросил про комнату Вадима, нам разрешили ее осмотреть.

Как только вошел, сразу поморщился от запаха. Опять лилии. Что-то было не так. Здесь и с этими цветами. Комната выглядела так, словно Вадим скоро должен был вернуться: расправленная постель, тетради и учебники лежали на столе и тумбочке рядом с ним. Одна из них была открыта. Домашнее задание по геометрии Вадим закончить не успел. Странно, но пыли почти не было.

Олег внимательно осматривал комнату, говорил о чем-то с матерью мальчика. Как же ее звали? Я подошел к узкому высокому шкафу, открыл его. Одежда лежала в кое-как, небрежно сложенная на полках. Но один из ящиков внизу был слегка приоткрыт. Решил посмотреть, что в нем. Просто носки. Попытался закрыть его, но не получилось. Встал на колени и начал вытаскивать из ящика вещи. Этак казалось важным. Помогите. Пожалуйста помогите мне.

Ящик не задвигался из-за блокнота и толстого конверта, лежавших за ним. В конверте были деньги и фотографии Симонова с Лизой. Девочка стояла на коленях и улыбалась, словно вдавленная в пол класса рукой мужчины на своей голове.

– Папочка.

– Александр! – я вздрогнул и повернул голову. Меня звал Олег. Матери Вадима в комнате не было. – Что с тобой?

– Смотри что нашел, – протянул ему фотографию.

– У них там секта что ли? – Олег внимательно осматривал фотографию. – Это в школе снято?

– Да, в одном из классов на третьем этаже. Я там был, – с трудом встал с колен. В глазах потемнело, но Олег помог устоять на ногах.

– Пойди пока посиди, – я кивнул и сел на кровать. Олег убрал фотографию в конверт и спрятал их в кармане куртки. Затем вернулся к осмотру шкафа.

В комнате больше ничего интересного не было, разве что в дневнике Вадима была запись про обязательные «отработки» у Симонова. Когда мы спросили об этом, женщина – Мария Васильевна – сказала, что директор всегда лично проводил воспитательные беседы с такими «сложными» детьми. Она так и не спросила, зачем мы вообще решили что-то узнавать о ее сыне. Словно призрак отвечала на наши вопросы: без чувств, эмоций.

На прощание я протянул ей руку и, когда коснулся ее, понял, что после смерти Вадима не осталось ничего. Только пустота. Я никогда не видел такого: ни мыслей, ни воспоминаний – только туман и запах лилий.

Странным было и то, что родители остальных детей тоже были одиноки и также считали отсутствие матери или отца – одной из причин отдаления ребенка. Нас пускали в комнаты ребят, позволяли осматривать их вещи, но все это делалось машинально. И никто не обсуждал эту странную частоту смертей.

Дети жили рядом – буквально в соседних домах, ходили в одну школу, умирали «сами», «случайно», и никто по ним не горевал, кроме родителей.

Мы решили изучить фотографии и внимательнее перечитать дневник Шохова. Надо было поговорить с Лизой и ее родителями. Вернее, с мамой. По странному совпадению, Лиза также воспитывалась в неполной семье.