Но теперь скрываться уже не было смысла, и я рванул вперед с такой скоростью, что воздух на пути на мгновение будто загустел. Увесистый кулак скользнул по плечу — прополз медленно и как-то беспомощно, разом лишившись своей грозной силы. Вопли толпы вокруг превратились в низкий и протяжный гул, в котором я, впрочем, все равно смог разобрать нотки удивления. Вряд ли хоть кто-то здесь ожидал, что человек вообще способен мгновенно переместиться на десяток шагов. Наверняка они успели увидеть только размазанный силуэт.

А я уже был у самой границы круга. Медлительные и неуклюжие фигуры расступались, пытаясь убраться с моего пути. И только две почти не двигались: Фурсов нахмурился и начал поворачивать голову и даже чуть поджал локоть, защищая бок. Но второй — рослый худощавый пижон в черном пиджаке — все-таки оказался быстрее.

Я даже успел увидеть нож до того, как он дернулся, по рукоятку уходя в податливое тело. Не привычную уже финку, с которой разгуливали и каторжане, и малолетние хулиганы в цветастых шарфах, и порой даже вполне себе порядочные граждане. Другой — поменьше, то ли заточенный только у острия, то ли вообще без режущей кромки. Самопальный стилет, переделанный из винтовочного штыка… или самое обычное столярное шило: похожее на иглу узкое лезвие мало годилось для открытой схватки. Разве что для таких вот уколов исподтишка, в спину или бок.

Фурсов коротко выругался, скрючиваясь, и я почему-то очень ясно услышал сквозь шум, как лопается железо. Уродливое оружие сделало свое работу — и переломилось как пчелиное жало, оставив в пальцах незваного гостя деревянную рукоять. Которую он наверняка тут же выбросил бы или убрал в карман, чтобы уйти незамеченным прежде, чем раненый свалится или закричит в полный голос.

Я схватил бандита за ворот пиджака и коротко ударил в лицо. Раз, другой, третий — и голова безвольно повисла, роняя на рубашку алые капли из сломанного носа.

— Ты чего, парень? — Кто-то из работяг поймал меня за локоть и разве что не повис, удерживая силой. — Умом тронулся⁈

— Да ты сам посмотри! — рявкнул я, поднимая уже успевшую обмякнуть чужую руку. — Он мне друга подрезал!

Странно, что обломок заточки не улетел на пол — бил я крепко. Так, что бандит «поплыл» и уже едва держался на ногах, но остатки оружия почему-то так и не выпустил. Падать ему оказалось, можно сказать, некуда, и я без особого труда продемонстрировал работягам короткую и толстую деревянную рукоять, увенчанную крохотной ржавой скобой — самодельным упором для пальца.

— Достал, зараза, — простонал Фурсов, опускаясь на одно колено. — Вовка, помоги…

Я кое-как подхватил товарища за плечо и развернулся обратно к тому, с кем только что дрался. Но так и не нашел во взгляде здоровяка ни торжества, ни мстительной радости — только непонимание и растерянность… Прямо как у работяг вокруг. При всей своей силе, острым умом он явно не блистал. Впрочем, соображал все-таки побыстрее остальных.

— Каторжане пожаловали, — выдохнул здоровяк, хмурясь. — Чуял ведь неладное…

Его слова прозвучали негромко, зато сработали не хуже команды. Или, скорее, спускового крючка: незваные гости сообразили, что уйти по-тихому уже не получится, и бросились отбивать своего, на ходу доставая из-под одежды ножи и дубинки. И прежде, чем они налетели на меня со всех сторон, я успел насчитать не только троих, которых уже видел раньше, но и еще парочку: видимо, эти дежурили где-то у двери, чтобы никто не сбежал.

И вот надо же было оставить «браунинг» в куртке?..

Помощь пришла оттуда, откуда я и не думал ее ждать. На мгновение мы снова встретились взглядами со здоровяком, который так и стоял в середине зала, и на этот раз в его глазах уже не было растерянности. Осталось только непонимание — тяжеловесное, тягучее, с изрядной долей сомнений. Будто бедняга никак не мог сообразить, что же ему делать… Решение явно давалось ему не без труда, хоть и назревало, похоже, уже давно.

Но, на мое счастье, он принял верное: чуть склонил голову, сжал огромные кулаки, встрепенулся — и заревел так, что вздрогнул даже пол под ногами.

— Да сколько ж мы терпеть будем⁈ Бей их, братцы!

— Бей каторжан! — подхватил кто-то за моей спиной. — Гони их, собак!

Первым в бой вступил какой-то кряжистый седобородый дед — кажется, тот самый, что полминуты назад пытался оттащить меня от побитого головореза. Шагнул вперед, закрывая нас с Фурсовым широкой спиной, и ударил. Неуклюже, с размаху, но его противник, хоть и был чуть ли не вдвое моложе и наверняка куда лучше обучен орудовать кулаками, от неожиданности тут же шлепнулся на пятую точку.

А через несколько мгновений весь кабак превратился в одно сплошное поле брани. Работяги дрались не слишком-то ловко, да и представления о схватке с вооруженным противником имели весьма и весьма смутные, но все пробелы с лихвой компенсировали злобой и старанием: налетали на каторжан сразу по трое-четверо, валили на пол и там без всякой пощады забивали не только сапогами, а вообще всем, что попадалось под руку. Пустые бутылки, ножки от табуретов и ремни с тяжелыми литыми бляхами вздымались к потолку и снова опускались, сея… ну, скажем так, историческую справедливость.

Пока у входа не громыхнул револьвер.

— А ну тихо! — заорал Петропавловский, взводя курок. — Или всех перестреляю!

Местные тут же расступились, оставляя на полу поверженных противников. Впрочем, тем и так хватило: после близкого знакомства с рабочей обувью трое лежали неподвижно, а еще с полдюжины едва трепыхались, даже не пытаясь встать.

— Вот так бы сразу, — проворчал я, поднимая с пола куртку. — Сами ж этих урок покрывали.

— Сами покрывали — сами и разберемся.

Здоровяк, с которым я дрался на кулаках, сложил руки на груди и разглядывал поле боя. И, судя по кровожадной ухмылке, зрелище ему нравилось. Настолько, что мне даже расхотелось искать виноватых и выпытывать, какая сволочь втихаря позвала каторжан… Впрочем, нас вполне могли заметить уже давно — еще на входе в кабак. Или раньше, на Гутуевском мосту.

— Ступайте отсюда, братцы, — продолжил здоровяк. — А мы с этой падалью сами потолкуем, если придется. Хватит — довольно они нашей кровушки попили!

В ответ со всех сторон раздалось одобрительное гудение, и я не стал спорить: первую схватку работяги выиграли и без всякой помощи, а вид Фурсова явно намекал, что дожидаться свежих сил местных каторжан нам точно не стоит.

— Идти можешь? — спросил я, подхватив его под руку.

— Попробую… Ноги не держат.

Крови на одежде было не так уж много, но само по себе это могло ничего и не значить: порой даже страшная рана на первый взгляд кажется почти безобидной. Слишком уж много раз я видел, как люди умирали от таких вот крохотных с виду уколов. И если лезвие угодило в почку или зацепило хотя бы край печени…

— Давай, парень, спасай своего друга. А мы уж как-нибудь сами. — Здоровяк легонько хлопнул меня по плечу и шагнул в сторону, освобождая дорогу. — Сейчас тут на Гутуевском такое начнется, что до утра не стихнет. Сам уж, небось, слышишь.

Я слышал. Драка в кабаке закончилась победой местных рабочих, и избитые урки даже хрипели с явной опаской — но снаружи шум только нарастал. Не успели мы с Петропавловским вытащить Фурсова на улицу, как прямо за углом раздалась возня, ругань — а потом глухой и сердитый лай «велодога».

— Давайте-ка быстрее, судари! — Я прибавил шагу, на ходу доставая из кармана «браунинг». — Если колеса прострелят — тут и останемся.

Просить дважды не пришлось, и стоило мне плюхнуться на заднее сиденье рядом с тихо ворчавшим Фурсовым, мотор тут же заревел. Петропавловский благоразумно не стал выруливать на дорогу задом — для этого ему пришлось бы проехать мимо кабака. Вместо этого мы рванули вперед и снесли радиатором хлипкую деревянную ограду. Машина несколько раз с жалобным скрипом подпрыгнула на кочках, но через несколько мгновений снова выбралась сначала на твердый укатанный грунт, а потом и на асфальт — и понеслась во весь опор.