Погоня снаружи вряд ли продолжалась дольше минуты, но мы успели обменяться чуть ли не десятком выстрелов. Я старался не палить попусту, и все же боезапас таял куда быстрее, чем хотелось бы. Впрочем, у Грозина дела шли еще хуже: то ли он не имел привычки носить с собой патроны, полагаясь на Талант и недюжинную силу, то ли успел истратить все раньше — когда «браунинг» сожрал последний магазин и снова загрохотал, в ответ раздалась лишь тишина.

А через два десятка шагов я наткнулся на валявшийся в траве пистолет с отведенным назад затвором. Его благородие отстрелялся, и теперь просто убегал, оставляя за собой капли крови — видимо, разок я его все-таки зацепил.

— Эй, чучело! — позвал я, осторожно шагая вперед. — Стой! Все равно ведь не уйдешь.

Где-то за спиной еще гремели выстрелы и догорал в полумраке июньской ночи особняк. Городовые наверняка спешили на шум, а по моим следам могли следовать не только друзья, но и враги — сейчас это не имело уже никакого значения. Остались только я, Грозин, три или четыре патрона в «браунинге» и желание довести начатое на дуэли дело до конца.

Когда высокая и плечистая фигура выскочила из-за дерева в десяти шагах впереди и ломанулась куда-то в сторону, я выстрелил не целясь, от бедра. И наверняка промахнулся — но потом все-таки заставил себя выдохнуть, и время послушно замедлилось, позволяя действовать уже без спешки: развернуться, поднять «браунинг», подхватить снизу второй рукой — для верности, чтобы ствол меньше дергался. Прикрыть один глаз, как в тире, совместить мушку и прорезь на удаляющейся широкой спине.

И, наконец, выстрелить.

Бам. Затвор дернулся, выплевывая блеснувшую латунью гильзу, и Грозин споткнулся на бегу, будто зацепив ногой какую-нибудь корягу.

Бам. Второй выстрел заставил его перейти на шаг, а потом и вовсе остановиться.

Бам. «Браунинг» лягнулся в последний раз и застыл мертвым железом. А я стоял и смотрел, как темный силуэт в прицеле медленно опускается на одно колено.

— Ну все, отбегался, родной. — Я отшвырнул опустевшее оружие и уже без спешки пошел вперед. — Вот смерть твоя и пришла.

— Обойдешься, — прорычал Грозин, кое-как разворачиваясь в мою сторону.

Я не мог промахнуться. Все три пули совершенно точно попали, куда следует: в поясницу, между лопаток — туда, где у людей обычно находится сердце — и куда-то в область затылка. И все же его благородие явно не торопился умирать.

— Когда ж ты уже подохнешь, зараза? — вздохнул я, оглядываясь по сторонам в поисках чего-нибудь увесистого и, желательно, острого. — Ну не душить же тебя…

— Ишь какой прыткий. Ну подстрелил, догнал — а дальше-то чего? — Грозин сплюнул и с ухмылкой вытер рукавом окровавленные губы. — Один ты тут, дурак — один и помрешь.

Пока трижды простреленное чуть ли не насквозь тело без каких-либо видимых усилий поднималось с залитой кровью травы, я успел подумать, что не так уж много знаю о Талантах и пределах способностей Владеющих в этом мире. Что разумный человек на моем месте дождался бы подмоги или прихватил из дома честно добытую в бою саблю. Что в моем возрасте совершать ошибку и недооценивать противника не просто глупо, а до нелепого смешно…

Впрочем, теперь-то какая разница?

— Ну ладно. Как скажете, ваше благородие. — Я сбросил с плеч куртка. — Душить — значит, душить.

— А вот это вряд ли, — усмехнулся Грозин.

И двинулся на меня, с каждым шагом вырастая примерно на полголовы.

— Да что ж ты такое?.. — пробормотал я, отступая на шаг.

Грозин перевоплощался прямо на ходу: раздался в плечах, чуть сгорбился, будто огромные лапы-ручищи вдруг стали слишком тяжелыми. Грудь разошлась вширь, с треском разрывая одежду. Лопнул ворот на шее, брызнули пуговицы сорочки, а лицо вытянулось вперед, с каждым мгновением все больше напоминая оскаленную звериную морду. Полыхнули в полумраке глаза, отражая огонь далекого пожарища, и во все стороны по саду прокатился низкий утробный рык.

Габариты, надо сказать, впечатляли. Грозин не только стремительно покрывался плотной коричневато-серой шерстью, но и продолжал расти. Я даже успел подумать, что это и вовсе никогда не остановится, однако даже у звериной ипостаси все-таки имелись свои пределы: его благородие вымахал до трех с лишним метров и прибавил где-то с полтонны веса и снова попер на меня, нетерпеливо срывая с плеч ошметки нарядного костюма.

Давненько я такого не видел — лет двести, а может, и больше. В моем мире оборотней считали легендой еще до Петра Великого, а к концу столетия они и вовсе вымерли под корень. Или забрались в такую глушь, что не отыщешь даже с собаками. Надо сказать, я лично изрядно приложил к тому руку… ни, или лапу. Не то, чтобы мне хотелось истреблять или гнать себе подобных, но слишком уж опасными они порой становились.

Особенно те, кто уже хоть раз попробовал вкус человеческой плоти. На таких ночь, голод, злость или фаза луны всегда действовали впятеро сильнее. А иногда им и вовсе напрочь срывало крышу, и тогда я шел по следам из растерзанных трупов. И порой шел неделями — ведь нет и не может быть добычи сложнее, чем суперхищник. Вершина пищевой цепочки, идеальный убийца, наделенный одновременно интеллектом человека и арсеналом самых опасных созданий матушки-природы.

Чего уж там — даже мне порой бывало непросто держать зверя в узде, хоть за сотню лет мы и стали если не лучшими друзьями, то хотя бы союзниками. Я не понаслышке знал, каково это, когда вторая, нечеловеческая ипостась берет верх и готова вот-вот сорваться с привязи.

Именно это сейчас и происходило с Грозиным. Злоба, боль и страх заполнили его полностью, не оставляя места человеческому, а сознание раненого зверя вмещало только одну мысль: драться! Напасть, снести, опрокинуть и разорвать на части хрупкого и жалкого врага, посмевшего бросить вызов мощи родового Таланта.

Однако страха я так и не почувствовал. Было разве что волнение — не тревога, а скорее радостное предвкушение хорошей драки. Мой собственный зверь почуял достойного противника и рвался в бой.

И на этот раз я не стал его сдерживать.

— Здоровый ты уродец. Тяжело хоронить будет, — вздохнул я.

И стянул через голову рубаху. Старая привычка — избавиться от одежды, чтобы не испортить при трансформации. Возиться с застежками времени не осталось, так что брюкам повезло меньше. Ткань жалобно треснула, разошлась, и я перекинулся. Без шума и спецэффектов, куда быстрее Грозина: просто оттолкнулся ногами от мягкой травы и прыгнул, а приземлился уже на четыре лапы, стряхнув по пути ботинки с остатками одежды.

И мир тут же раздался в стороны, впуская сотни недоступных человеческому телу звуков и запахов. В спину будто ударил луч прожектора, высвечивая весь сад до самого здания вдалеке, а рванувший навстречу Грозин замедлился чуть ли не вдвое — и теперь уже не казался опасным. Даже мысли побежали проворее, сбросив все лишнее. Как и всегда: я лишь указывал зверю цель и направление, а действовать он прекрасно умел и сам.

Догонять. Драться. И все.

Я рявкнул, обнажая зубы, и в ответ мне раздался удивленный то ли крик, то ли рев. Изменившаяся пасть Грозина уже не могла производить звуки человеческой речи… Впрочем, мы оба в этом и не нуждались: время разговоров закончилось, и теперь в ходу пойду аргументы посолиднее.

Я метнулся вбок, уходя от удара, и здоровенная лапища, способная переломить мне хребет, лишь неуклюже загребла воздух. Силы и веса Грозин отрастил хоть отбавляй, но скорость все-таки осталась на моей стороне: серое четырехлапое тело работало, как отлаженный и смазанный механизм. Будто и не было этих бесконечно-долгих месяцев, когда я едва мог выжать из себя звериное зрение, лучше чуять запахи или отрастить когти на руке. Еще одна частичка меня вернулась — и на этот раз, кажется, насовсем.

И я только сейчас понял, как по ней скучал. Хотелось, выть, кататься по траве и мчаться, куда глаза глядят. И даже драка с противником чуть ли не втрое больше и тяжелее не казалась чем-то по-настоящему важным и серьезным. Разум понемногу затапливала веселая ярость, и я заигрался: снова увернулся, полоснул зубами по неуклюжей лапе. Потом отпрыгнул, рыча — и закружил, дразня медлительного и неповоротливого врага. Снова напал…