— Как интересно! Ваша тёща, наверное, мою бабушку Марьяну хорошо помнит.

— Вот память её, к сожалению, подводит, — развёл руками Нахим. — Что поделаешь: возраст.

— Жалко, — вздохнула Гертруда. — Я хотела бы поспрашивать её про местные легенды.

— О, это всегда пожалуйста! Тут отдыхает мужчина, Юрием зовут, так он уже раз пять приезжал к моей тёще. Записывал на телефон, как она песни поёт. Сказал, что для научной работы будет записи использовать.

— Ох уж этот Павловский! Теперь понятно, почему он в Синичкино задержался: материал для научной работы собирает, — с раздражением подумала Гертруда.

— Ты уже на кладбище к своим ходила? — вернул Геру к реальности Нахим Ходорёнок.

— Как раз иду, — сообщила Гера.

— Ну, иди. Дорогу помнишь?

— Помню, — утвердительнл кивнула Гертруда. — Кладбище в березнике за лесом.

— Так точно, — подтвердил Нахим Ходорёнок. — Шуруй по дороге, что поле от леса отделяет, никуда не сворачивай и дойдёшь до кладбища.

Гертруда простилась с садовником, по асфальтированной дорожке покинула территорию постоялого двора, подумав, что Хобару стоило проложить асфальт от автомобильной трассы к Синичкино, и по грунтовой дороге вдоль леса, высокой стеной стоявшего в конце поля, направилась к кдадбищу.

По дороге воспоминания одно за другим всплывали в голове Геры: она с бабушкой Марьяной идёт в Синичкино, собирает ягоды в лесу, бежит к Синичкино с корзинкой грибов в руках, лепит снеговика на лесной поляне возле большого валуна. Все эти много лет томившиеся на задворках памяти картины теперь явкими вспышками возникали перед глазами Геры, заставляя её испытывать чувство ностальгии по беззаботным дням из детства.

Приблизительно через полчаса неторопливой прогулки Гертруда оказалась перед березником, в котором находилось местное кладбище. Без труда она отыскала могилу бабки Марьяны и удивилась, что могилка чисто убрана.

— Бабулечка, это я, — прошептала Гера, опускаясь на колени.

Сильный порыв ветра заставил ветви берёз заколыхаться. Гера вздрогнула от неожиданности, с опаской посмотрела по сторонам. Вокруг никого не было.

— Так не пойдёт. Я каждого шороха боюсь, — осудила своё поведение Гера.

Она вырвала пару проросших сорняков возле могилы, минут пять постояла возле железного креста с надписью "Марьяна Адамовна Лельчиц," а затем переместилась к двум могилам чуть левее.

— Здравствуйте, папа и мама!

С одного на двоих памятника на Гертруду смотрели серьёзный мужчина и миловидная женщина. Гера с сожалением отметила, что мать не помнит совсем, а отца — очень смутно.

— У меня всё хорошо, — тихо сказала она, обращаясь к памятнику. — Работа интересная, жильё купила. Дядя Гоша и тётя Оля очень меня любят. Я их сейчас в санаторий отдыхать отправила. Живём по-тихоньку. Жалко, что вас нет рядом. Даже фотографий не сохранилось. Дядя Гоша говорил, что не смог найти фотоальбом после похорон бабки Марьяны.

Новый порыв ветра снова на несколько секунд оживил ветви берёз. Гертруда с опаской осмотрелась, но вокруг всё было спокойно.

Решив, что для первого дня впечатлений достаточно, Гера покинула кладбище и поспешила вернулась на постоялый двор, чтобы поужинать с Виолеттой.

— Наконец-то! — встретила Гертруду в лобби капризным восклицанием Виолетта. — Где ты ходишь?

— Гуляла.

— Идём ужинать.

Они прошли через лобби в уютную столовую, где подача еды была организованна на манер шведского стола.

Гера стояла перед столом с основными блюдами, раздумывая, что бы взять, когда из кухни выкатилась невысокая кругленькая женщина, облачённая в поварской колпак и белоснежный халат.

— Здравствуйте, попробуйте драннички с мясом. Сметаной их полейте — и обещаю, что вкус Вам понравится, — тараторила женщина. — На десерт рекомендую запеканку. Ещё морс клюквенный отведайте. А вообще, всё вкусное. Я всегда с душой готовлю!

Гера расплылась в улыбке, узнав в поваре Христу Жевнер, в дом которой в детстве она прибежала утром, когда умерла бабушка.

— А почему я не вижу Ваших фирменных пирожков с капустой, тётя Христа? — шутливо спросила Гертруда. — Вкус Ваших пирожков я до сих пор помню, хотя последний раз ела их в восьмилетнем возрасте.

Христа Жевнер замерла. Она пристально смотрела в глаза Гере.

— Не может быть. Это ты, девочка моя хорошая? Гертрудочка, это ты? — снова затараторила Христа.

— Я, — подтвердила Гера.

Христа Жевнер кинулась обнимать Гертруду:

— Как же я рада тебя видеть! А уж как мой Игнат будет рад, что ты приехала! Мы всегда тебя вспоминаем, когда прибираем могилку бабки Марьяны и могилы твоих родителей. Сходила к ним или ещё не успела?

— Я была на кладбище. Спасибо, что присматривает за могилами моих родных.

— Мы всегда, когда приходим своих навестить на кладбище, к могилкам твоих подходим. Рядом же все лежат, да и родня мы с ними, хоть и не кровная: мой дед по линии отца, Егор Силантьев, был приёмышем в доме родителей бабки Марьяны. В тридцать седьмом году всю его семью сослали в Сибирь, как кулаков, а мать бабки Марьяны моего деда Егора к себе в дом забрала. Было ему тогда пару месяцев от роду. Помер бы он, до Сибири не доехав. Так дед Егор и рос в чужом доме десять лет, пока отец его не вернулся в Синичкино, но и после этого всю жизнь мой дед Марьяну Лельчиц за сестру считал.

— Я не знала этого, — Гера с интересом смотрела на Христу. — Теперь понятно, почему бабушка к Вам часто приходила и меня с собой брала.

— Бабка Марьяна всегда к нам добра была. И с отцом твоим я в одном классе училась, — улыбалась повар.

— А мою маму знали?

— Хорошо знала. Она из Дымково была. Добрая женщина, скромная. Судьба у неё нелёгкая: росла Тоня с мачехой, но когда замуж за твоего папу вышла — прямо расцвела. Очень бабка Марьяна её жалела. Всю работу по дому норовила сама сделать, чтобы Тонечке полегче жилось. Жалко, что мало отмерено было твоим родителям. Ушли они один за одним.

— Как интересно, — задумчиво сказала Виолетта. — Значит ты из этих мест, Гера?

— Здесь моя малая родина, — подтвердила Гертруда.

— Ой, девоньки, заговорила я вас. Берите еду и ужинайте. Я побегу. Мне надо на кухне прибраться. Игнат за мной вот-вот приедет, а я ещё не готова, — засуетилась Христа Жевнер и поспешила вернуться на кухню.

Когда, выбрав рекомендованные Христой драники, запеканку и клюквенный морс, девушки с подносами заняли столик у окна, Виолетта с тоской сказала:

— Как только люди живут в деревнях? Я понимаю: свежий воздух и всё такое, но тусоваться совершенно негде!

— Тогда почему ты здесь с апреля? — удивилась Гертруда.

— Отбываю наказание. Я сбежала из дома и жила у парня, но не вынесла нищеты. Думала, что мой папочка смирится и выделит мне ежемесячное содержание. Я ведь единственная наследница всех его заводов-пароходов, по папаня упёрся рогом и в деньгах мне отказал. Ещё пригрозил, что наследства лишит, а все денежки завещает обществу охраны птиц. Я быстро смекнула, что любовью сыт не будешь, вернулась с покаянием домой, но отец не хотел меня видеть. Тогда мама придумала сослать меня в Синичкино, чтобы переждать бурю. Вот жду, когда маман успокоит отца.

— Не отходчивый он у тебя. Мог бы простить бегство. Всё таки ты единственная дочь, — с сочувствием прокомментировала услышанное Гера.

— Да, жёсткий, у меня папаня, — согласно кивнула Виолетта, — но маман моя на него влияние имеет. Думаю, что уже очень скоро я упорхну отсюда в лучший мир: поеду в Турцию, буду зажигать там в ночных клубах.

— Неплохие у тебя мечты. Я бы тоже рванула куда-нибудь за границу на отдых, но денег нет, — вздохнула Гера.

— Деньги правят миром, — философски изрекла Виолетта.

— К сожалению это так: без денег не обойтись, — отозвалась Гертруда, за обе щеки уплетая тёплый, толстый дранник с мясом.

Виолетта откусила от своего драника кусочек и брезгливо отодвинула тарелку в сторону.