В такой постановке вопроса, однако, кажется необъясненным и требует своего истолкования первый этап похождений Ганса Борка — его переход “от Шуйского в войско Димитрия в Калугу”. Но и Хроника Буссова и история восстания Болотникова дают достаточно материала для отыскания мотивов этого шага Ганса Борка.
В описании осады Москвы Болотниковым у Буссова есть одно интереснейшее место. Рассказав о том, как Истома Пашков стал лагерем в Котлах, под Москвой, и “потребовал сдачи города, а также выдачи трех братьев Шуйского”, Буссов добавляет: “В это время многие из жителей Москвы, как местные, так и иноземцы, считая все уже потерянным, стали тайно уходить из города к врагу” (стр. 138).
Это свидетельство Буссова о тайном уходе “иноземцев” из осажденной Москвы “к врагу”, т. е. к Болотникову, может служить как бы введением к его рассказу о Гансе Борке. И в числе тех “иноземцев”, которые, считая у Шуйского “все уже потерянным”, стали переходить в лагерь Болотникова, можно предполагать и Ганса Борка, оказавшегося затем вместе с войском Болотникова в Калуге. Менее вероятным представляется мне другой возможный момент перехода Ганса Борка от Шуйского к Болотникову — из войска воевод Шуйского, преследовавших отступавшего от Москвы Болотникова.
Материалы о немцах-наемниках в начале правления Василия Шуйского, подкрепляя предположение о том, что Буссов после воцарения Шуйского не уехал из Москвы, а оставался там почти до конца 1606 г., вместе с тем помогают правильно понять и объяснить и новый шаг Буссова — его отъезд из Москвы в Калугу.
Пребывание Буссова в Калуге принадлежит к тем немногим моментам его биографии, которые устанавливаются на основе прямых свидетельств самого Буссова. Из этого, однако, не следует, что в этих свидетельствах содержится и правильное объяснение причин появления Буссова в Калуге. Напротив, Буссов и здесь остается верным себе и тщательно скрывает истинные мотивы своего поведения.
Признание Буссова в том, что он находился в Калуге, содержится в рассказе об осаде Болотникова воеводами Шуйского в Калуге в декабре 1606 г. Сообщив об этом, Буссов делает специальное добавление автобиографического порядка: “...где тогда находился и я, ибо одно из моих поместий было в той же местности, и мне пришлось там остаться” (стр. 140). В таком изображении пребывание Буссова в Калуге оказывается случайным и вынужденным результатом стечения обстоятельств, приведших к тому, что Буссову “пришлось там остаться”.
Однако чисто экономические мотивы поездки Буссова в Калугу должны быть поставлены под весьма большое сомнение, ибо все заокские города (Калуга, Козельск, Лихвин, Медынь, Мещовск, Перемышль, Серпейск) представляли собой во второй половине 1606 г. район наибольшего размаха крестьянской войны. Калуга же, отложившись от Василия Шуйского и целовав крест “Вору” (т. е. на имя “царя Димитрия”) в сентябре 1606 г., с этого момента и вплоть до 1611 г. оставалась в числе “воровских” городов, не признававших власти правительства Шуйского[47]. Поэтому, не говоря уже о малой вероятности поездки новоявленного калужского помещика (каким изображает себя Буссов) к своим крестьянам осенью 1606 г., самый факт поездки в это время из Москвы в Калугу означал в политическом отношении разрыв с правительством Шуйского и переход в лагерь царя Димитрия. Иными словами, такая поездка легальным путем вообще исключалась. Но отсюда следует, что, как и во многих других случаях, Буссов, рассказывая о тайном уходе из осажденной Болотниковым Москвы “иноземцев”, предпочел умолчать о том, что среди этих иноземцев находился и он сам, — ибо только этим путем он и мог к моменту осады Калуги воеводами Шуйского оказаться и остаться в этом городе.
Итак, отъезд Буссова из Москвы в Калугу осенью 1606 г. означал его разрыв с лагерем Шуйского и переход в лагерь Болотникова. Любопытно, что эта перемена в политическом положении Буссова немедленно сказывается психологически и отражается стилистически в его Хронике. Так, если еще в рассказе о бегстве “иноземцев” из Москвы к Болотникову об этом говорится как об уходе “к врагу”, т. е. рассказ ведется с позиций сторонника лагеря Шуйского, то уже в описании осады Калуги мы читаем: “Враг безостановочно шел сюда из Москвы и осадил Болотникова”. И дальше: “А между тем не появлялось никакого Димитрия, который освободил бы нас (курсив мой, — М. С.) от осады” (стр. 140—141).
С этого момента начинается вторая половина пребывания Буссова в России — “калужская”, как ее можно было бы назвать по сравнению с первой, “московской”, по той роли, которую в течение этого времени играет Калуга в биографии Буссова, надолго становясь и местом его пребывания и центром тяготения его политических и личных интересов.
Буссов был далеко не единственным немцем-иноземцем, оказавшимся вместе с Болотниковым в осажденной Калуге. Это видно не только из рассмотренного выше эпизода с Гансом Борком. Выразительным показателем перехода некоторой части немцев-наемников от Шуйского к Болотникову может служить сообщаемый Буссовым факт наличия в Туле во время осады там Болотникова Шуйским в 1607 г. 52 немцев (в числе которых находился и старший сын Буссова, Конрад), взятых в плен после падения Тулы и сосланных затем в Сибирь (стр. 142, 147). Наиболее вероятным (хотя бы по нахождению среди них сына Буссова) будем считать, что эти 52 немца находились с Болотниковым еще в Калуге, откуда и перешли с ним в Тулу. Наконец, план посылки Шуйским в Калугу немца Фридриха Фидлера с целью отравить Болотникова исходил из того, что Фидлер будет принят в Калуге, как один из немцев-перебежчиков, что и получилось в действительности. И рассказ Буссова о том, как Фидлер раскрыл Болотникову действительную цель своего появления в Калуге, включает в число участников сцены признания Фидлера всех немцев-перебежчиков, “всех нас” (как выразился Буссов), “присутствовавших при этом” (стр. 143).
В этом переходе немцев-наемников в лагерь Болотникова не следует, конечно, видеть выражение сочувствия или поддержки восставшим крестьянам и холопам[48].
Вернее видеть мотивы перехода немцев-наемников от Шуйского к Болотникову в стремлении их использовать движение Болотникова в своих авантюристических целях. При этом лозунг “царя Димитрия”, под которым шло восстание Болотникова и в котором находила свое выражение крестьянская идея “хорошего царя”, воспринимался этими иностранными авантюристами в плане перспективы восстановления времен правления Лжедимитрия I, оценку которого, именно с позиций “немцев”, Буссов дал (в рассмотренном выше эпизоде) словами Басманова: “Хотя он и не сын царя Ивана Васильевича, все же теперь он наш государь... и лучшего государя на Руси мы никогда не найдем” (стр. 132).
Надо сказать, однако, что в позиции немцев — перебежчиков в лагерь Болотникова — были и различия. В то время как одни из немцев (вроде Ганса Борка), попав к Болотникову, играли там роль лазутчиков и диверсантов Шуйского, другие более тесно связали свою судьбу с восстанием Болотникова и до конца принимали активное участие в вооруженной борьбе войска Болотникова с войсками Шуйского[49].
Буссова следует отнести именно ко второй группе немцев. Основания для такой оценки позиции Буссова дает прежде всего тот факт, что сам Буссов, перейдя к Болотникову осенью 1606 г., так и остался в Калуге вплоть до поражения восстания, причем дважды выдержал осаду Калуги (зима 1606 — весна 1607 г. и осень 1607 г., когда одновременно с осадой в Туле основного ядра войск Болотникова воеводы Шуйского вновь осадили Калугу). О том, что Буссов был в осажденной Калуге, он прямо говорит в своей Хронике, указывая: “... и сам я сидел в осаде” (стр. 145). Еще более активное участие в борьбе на стороне Болотникова принимал сын Буссова, Конрад, о котором Буссов сообщает, что он вместе с Фридрихом Фидлером и 52 немцами “во время осады крепости Тулы... были в ней на стороне Димитрия II” (т. е. Болотникова, — И. С.), был взят Шуйским в плен и затем со всей этой группой немцев “сослан в опалу в Сибирь” (стр. 142). (О нахождении его сына в ссылке в Сибири Буссов говорит и в письме герцогу Брауншвейгскому). Итак, Конрад Буссов-младший, очевидно, участвовал в походе Болотникова из Калуги в Тулу в мае 1607 г. (это можно заключить из того, что в группе немцев наряду с сыном Буссова был и Фридрих Фидлер, бесспорно попавший в Тулу из Калуги), а также, вероятно, и во втором походе Болотникова на Москву, и в предшествующих осаде Шуйским Тулы сражениях на р. Восме (5-7 июня 1607 г.) и на р. Вороньей (12 июня 1607 г.).
