Ответ московских князей и бояр: “Ты, господин воевода (Woywod), не виноват, мы, бояре и князья, тоже не виноваты, а виноваты твои своевольные поляки, которые позорили русских женщин и детей, насильничали на улицах, били, ругали и грозились убить русских и этим возмутили всех жителей города. Кто может противостоять сотням тысяч, раз уж они пришли в движение, — это во-первых. Во-вторых, и твой убитый зять сам подал много поводов, послуживших к его гибели. Он пренебрегал нашими нравами, обычаями, богослужениями и даже нами самими. Он предпочитал нам любого иноземца, вопреки своим обещаниям и присяге. Ведь земля Московская — это наша земля, мы ее ему вверили, он должен был быть благодарен и понимать, до какого почета и какого величия мы его вознесли. Он должен был держаться больше нашего народа, чем чужеземцев, тогда бы весь свет несомненно почитал бы его за Димитрия, несмотря на то, что он им не был. Он же сам хорошо знал, что он не Димитрий, а то, что мы его приняли, произошло потому, что мы хотели свергнуть Бориса, мы полагали, что с его помощью улучшим свои дела, но жестоко обманулись и даже, напротив, сделали себе много хуже. Он жрал телятину, держал себя как язычник и, в конце концов, заставил бы нас делать то, что нам совсем не по нраву. Поэтому мы предупредили все это, и если бы он не был убит, мы его все равно уничтожили бы. Что касается безвинных музыкантов и других людей, которые при этом тоже лишились жизни, то нам хотелось бы, чтобы они были живы, но ничего не поделаешь. Это произошло во время мятежа ожесточенного народа, и при таком возмущении невозможно было противостоять сотням тысяч человек, ни тем более противоречить им. Горничные твоей дочери не пропали, они у наших жен и дочерей, им даже лучше, чем твоей дочери. Но если ты хочешь, их могут привести к тебе в любой день. Если ты дашь нам клятву, что ни ты, ни все твои близкие, ни кто-либо от вашего имени не станет ни сам, ни через других мстить нам и нашему государству за эти обиды, — это во-первых; во-вторых, что ты добьешься, чтобы твой король не поссорился с нами из-за убийства его людей во время мятежа; в-третьих, что ты вернешь деньги, которых недостает до 55 000 руб., и все то, что, как тебе известно, Димитрий послал твоей дочери; мы этого сейчас не нашли в ее казне, — если ты дашь нам эту клятву, то тогда ты будешь отпущен, если же нет, то у нас есть так много тюрем, что даже если бы вас было еще столько же, мы все же вполне смогли бы посадить вас под замок. Решай по сему”.

Возражение воеводы: “То, что возлюбленной моей дочери как своей милой невесте послал в подарок мой покойный любезный зять, все это она привезла сюда, и все это вместе со всем, что мы дали ей в приданое, теперь разграблено, а она приведена ко мне в одном спальном халате. Вам всем лучше, чем нам, известно, куда во время беспорядков (когда вы, князья и бояре, похитили у нее ее девушек) все подевалось и куда пропало, поэтому нас немало удивляют ваши безбожные притязания, поскольку вы все разграбили и от нас же, ограбленных, смеете требовать еще чего-то. Из 80000 талеров, которые мы, скорбя о нашей дочери, вынуждены были дать вам, вы ни на копейку не имеете права, это наше в поте лица и честно приобретенное имущество, а из вашей казны там нет ни полушки (ein Polluschen), большим мы не располагаем. За безбожное насилие и неслыханные обиды, которым вы подвергли нас и наших, мы поклянемся не мстить и клятву сдержим, мы не дадим мстить нашим, а предоставим это тому, кто сказал: “Mihi vindicta, et ego retribuam”[258]. Пусть он рассудит и отомстит. За его величество короля польского и пр., моего милостивейшего государя и короля, я давать обещаний не могу, не зная, сумею ли сдержать их. Большинство убитых были подданными его королевского величества, их смерть он примет близко к сердцу, когда узнает, что с ними поступили так бесчеловечно. Его королевское величество — мой ленный государь, так что мне не приличествует брать на себя здесь от его имени обязательства, поэтому не требуйте от меня невозможного”.

Ответ московитов: “Так как ты не хочешь или не можешь этого выполнить, придется тебе со всеми поляками оставаться у нас под стражей до тех пор, пока мы не увидим, как у нас пойдут дела с вашим королем, и пока ты нам не возместишь того, чего не достает в нашей казне, а также и того, что было израсходовано за все время войны с твоим зятем, если же нет, то все вы останетесь здесь в нашей власти”.

Воевода сказал: “На что будет воля господня, то пусть со мной и произойдет, все, и мой крест и мое счастье, исходит только от него, я терпеливо снесу все, что он мне определит. Предел, до которого вы можете мне вредить, уже поставлен. Делайте все, что бог мне предназначил и что он дозволит вам сделать, большего вы ни мне, ни моим близким причинить не сможете”.

После этого, в конце мая, все они были высланы из Москвы, за исключением королевского посла. Некоторые из них были заточены в тюрьму в Ярославле, а господин воевода (Woywoda) и царица вместе с братом и родственниками были там же, в Ярославле, заточены в одном дворе и так охранялись днем и ночью, что никто не мог и не смел входить к ним или выходить от них, разве что позволят московиты. Часть поляков препроводили в Ростов, часть в Галич, некоторых в Кострому, Белоозеро, Каргополь и Вологду. Было дано распоряжение содержать их там на воде и на хлебе. Польские вельможи вынуждены были продавать за полцены серебряные украшения и то, что еще уцелело у них во время мятежа. Этим они продержались, пока господь бог не пожелал, чтобы Димитрий второй чудесным образом освободил их.[259]

Выше было рассказано, как господин Басманов был заколот и сброшен вниз с крыльца. Затем — как русские в течение 6 часов во все колокола били тревогу и неистовствовали, сколько они убили поляков и т. д. Далее повествуется о том, как поступили с мертвыми телами. Тела поляков целых два дня и две ночи валялись нагими на тех улицах, куда их всех сволокли, под конец собаки пообъели их, а знахари стали вырезать у них жир. Тогда вельможи и бояре приказали прислать возчиков, собрать трупы со всех улиц, отвезти и бросить их в божий дом (Bosedum). Конец этих людей совсем не соответствовал началу; начало было слишком блестящим, а конец слишком печальным, бедственным, жалким.

Тела Димитрия и его верного рыцаря Басманова были признаны недостойными лежать в Кремле до вечерни, и вскоре после окончания мятежа их раздели донага, к [...], а также к ногам привязали мочалу, подобным же образом и к обеим ногам Басманова привязали веревку из мочалы, вытащили обоих из Кремля через Иерусалимские ворога и оставили их лежать посреди базара около лавок. Затем туда были принесены стол и скамья, царя положили на стол, а Басманова поперек на скамью перед столом, так что ноги царя лежали на груди Басманова.

Из Кремля приехал боярин с маской и волынкой, маску он положил царю на живот juxta pudendum[260], а дуду от волынки воткнули ему в рот, положив ему меха на грудь, и сказал: “Ты, сукин сын и обманщик земли нашей, достаточно долго заставлял нас свистеть для тебя, посвисти же разок теперь и ты для нас”. Другие бояре и купцы, которые пришли посмотреть на него, били по трупу кнутами и говорили: “Как ты опорожнил и истощил нашу казну!”. Московитские женщины, большей частью из простого народа, тоже протолкались к нему и столь непристойно выражались о его pudendo[261] и о его царице, что писать об этом не подобает.

Хоронят Басманова. Князь Иван Голицын, сводный брат господина Басманова, добился от других князей и бояр такой милости, что ему разрешили увезти и похоронить брата, который и был погребен 18 мая у церкви своего брата, близ Английского подворья. Димитрий, царь, валялся на вышеназванном месте три дня и три ночи и подвергался ужасному поруганию со стороны всех русских.