Материалы о тайных переговорах между В. Я. Щелкаловым и Арманом Скровом заключает следующая чрезвычайно важная запись: “А о большом деле о ругодивском немчину Арману Василей не объявил, для того, что от него розведывал, что у ругодивцов хотенье и умышленье”[38]. Это упоминание об особо секретном “большом ругодивском деле”, о котором В. Я. Щелкалов “не объявил” даже Арману Скрову свидетельствует о том, что в то время как Арман Скров считал, что он сообщает Щелкалову особо секретные данные о положении дел в Нарве, сам Щелкалов рассматривал свои разговоры с нарвским “палатником” лишь как “разведывание” о “хотенье и умышленье” ругодивцев и вовсе не собирался посвящать Армана Скрова во все секретные связи и действия правительства Бориса Годунова в Нарве и Ливонии вообще. Поэтому есть все основания видеть в записи о “большом ругодивском деле” указание на существование в Нарве другого, еще более секретного заговора, во главе которого и оказался Буссов после приезда в Нарву.
Итак, материалы Посольского приказа свидетельствуют о том, что в 1599—1600 гг. правительство Бориса Годунова не только активно действовало в Нарве через своих тайных агентов, но и опиралось в этой своей деятельности на определенные круги в самой Нарве, причем круги очень влиятельные, что видно из сообщенного Арманом Скровом В. Я. Щелкалову перечня заговорщиков, состоящих из ратманов и “палатников” города Нарвы, во главе с нарвским бургомистром. Замечательно при этом то, что в числе агентов Бориса Годунова, действовавших в Нарве в эти годы, оказывается как раз тот самый Тимофей Выходец, на которого (в подтверждение серьезности своих предложений) ссылался в переговорах с представителями воеводы Голицына в 1601 г. Буссов как на лицо, которое его “знает” (что касается Юстра Иванова, на которого также указывает Буссов, то, как указывает Куник, ссылаясь на архивные материалы, Юстр Иванов привез в 1600 г. в Новгород письмо одного немецкого купца, состоявшего на тайной службе у Бориса Годунова)[39].
В сопоставлении с этими материалами Посольского приказа достоверность рассказа Петрея о нарвском заговоре и о Буссове как главе этого заговора не вызывает сомнения.
Столь же достоверным следует считать и ту часть рассказа Петрея, в которой говорится о раскрытии шведскими властями заговора в Нарве и о репрессиях в отношении его участников. Кунику удалось найти в сочинении немецкого историка начала XVIII в. Пфефингера “Достопримечательности XVII столетия”, вышедшем в свет в Гамбурге в 1704 г., краткую заметку под 1601 г.: “В этом году Карл, родной сын Карла короля шведского, жестоко расправился с Нарвой и Ревелем”[40]. Характер этой заметки (то, что Карл назван не королем, а сыном шведского короля) говорит о том, что в основе ее лежит какая-то современная запись, сделанная еще до провозглашения Карла Зюдерманландского в 1601 г. королем Швеции под именем Карла IX, и придает ей большую ценность, позволяя связать ее (как это и сделал Куник) с нарвским заговором и казнями его участников. Вместе с тем она дает возможность определить время, когда был раскрыт заговор в Нарве, относя это к 1601 г. Такая датировка нарвского заговора вполне соответствует тому, что говорит сам Буссов о времени своего отъезда из Нейгаузена.
Как сказано выше, этот отъезд мог иметь место не позднее августа 1601 г. Таким образом, Буссов оказался в Нарве во второй половине 1601 г. В это время, очевидно, и был раскрыт нарвский заговор, и Буссову пришлось, спасая свою жизнь, бежать в Россию.
Одиннадцать лет пребывания Буссова в России — с 1601 по 1611 г. — наиболее важная часть его биографии. Именно в эти годы Буссов стал очевидцем и участником крупнейших событий периода Крестьянской войны и польско-шведской интервенции, приобрел тот богатейший запас знаний, сведений, наблюдений и впечатлений, который и лежит в основе его Хроники, придавая ей значение одного из ценнейших источников для изучения данного периода.
Для русского периода биографии Буссова единственным источником (если не считать его писем герцогу Брауншвейгскому и Пепарино) становится его Хроника. При этом Буссов исключительно скуп по части сообщения каких-либо данных автобиографического порядка. Те немногочисленные места сочинения Буссова, которые содержат автобиографические моменты, известны, можно сказать, наперечет. Но и из них большая часть имеется лишь в одной из редакций его Хроники (именно в той, которая публикуется в настоящем издании) и отсутствует в других редакциях его сочинения.
Столь большая сдержанность Буссова по части упоминаний о себе вряд ли может быть отнесена к его авторской скромности. Гораздо вероятнее и правильнее эту черту сочинения Буссова объяснить его сознательным нежеланием привлекать внимание к своей биографии, содержащей в себе такие деликатные моменты, как пребывание на службе у Бориса Годунова в качестве тайного агента и заговорщическая деятельность в Нарве. Этим же можно объяснить и то, что, даже когда в рассказе о тех или иных событиях или лицах Буссов называет себя очевидцем этих событий, он большей частью избегает говорить о том, где он находился и что делал во время этих событий.
Поэтому история жизни Буссова в России является почти столь же темной и загадочной, как и на ее предшествующих этапах.
Загадочным является, прежде всего, то положение, которое занял Буссов по приезде в Россию. Заголовок Дрезденского списка его Хроники для этого этапа, в отличие от Ливонского периода, не указывает никаких должностей или служб Буссова в России, а ограничивается лишь указанием, что “впоследствии” Буссов — “владелец имений Федоровского, Рогожны и Крапивны в Московии” и т. д. — и только. Сам Буссов в своей Хронике несколько раз касается вопроса о своих имениях (стр. 75, 158, 159), дает даже их подробную характеристику (стр. 158—159). О том, что он лишился своих имений в России, Буссов пишет и в письме герцогу Брауншвейгскому. Однако ни разу Буссов не сообщает, когда и как он стал владельцем своих имений.
Правда, в одном случае Буссов, на первый взгляд, дает материал для решения вопроса о происхождении его поместий. Материал этот содержится в рассказе о попытке Лжедимитрия II в 1610 г. в Калуге учинить расправу над находившимися у него на службе немцами.
Буссов видит в этом козни советников Лжедимитрия II — Шаховского и других — и дает следующее объяснение мотивов, которыми руководствовались советники Лжедимитрия: “Все они получили и заняли те превосходные поместья, которые в свое время Димитрий дал немцам за верную службу. Поэтому они опасались, что если немцы останутся в милости, то эти поместья могут быть у них отняты и снова отданы немцам. По этой причине они день и ночь обдумывали, как бы изгнать нас навсегда, лишить нас жизни и удержать наши поместья. (И это, невзирая на то, что мы три полных года верою служили Димитрию, проливали за него свою кровь, потеряли здоровье и многих родных)” (стр. 168).
Из этого рассказа следует, что немцы получили поместья от Лжедимитрия II[41].
А так как рассказ Буссова (в его второй части) ведется в первом лице, то можно было бы заключить, что и Буссов получил свои имения также от Лжедимитрия II. Вообще говоря, такое толкование данного рассказа возможно, и именно так и толкует слова Буссова Аделунг, считавший, что, “как кажется”, Буссов получил свои поместья от Лжедимитрия II в подарок “за оказанные им услуги”[42]. Однако если и допустить, что некоторые из своих владений Буссов получил от Лжедимитрия II, то во всяком случае одним из них, селом Крапивной с тремя деревнями, которое, по словам Буссова, “находилось в 36 милях от Москвы” (стр. 158)[43], он владел уже в 1606 г. Именно его имеет в виду Буссов, когда пытается объяснить свое пребывание в Калуге во время осады там Болотникова войсками Шуйского в 1606—1607 гг.: “...одно из моих поместий было в той же местности, и мне пришлось там остаться” (стр. 140).
