И любопытство, которое, как двигатель, могло бы толкать мысль по цепочке выводов.

Но!

В течение миллионов лет по минералам и металлам скользил безразличный взгляд стайного трупоеда. Он ничего не замечал.

Он бубнил, стискивая камень, который геном прилепил к его лапе. Ему не было дела до стекла и нефти. На выходы жильного золота он валил экскременты, а на метеоритах дербанил падаль.

Эта невероятно долгая слепота, на первый взгляд, не имеет никакого объяснения.

Может возникнуть иллюзия, что «тот мозг» не имел ничего общего с мозгом современного человека. Но это не так.

Два миллиона лет не внесли в полушария никаких конструкционных изменений.

Произошли лишь небольшие размерные увеличения некоторых областей.

Но! Принцип работы нейронов, их связей, реакций и рефлексов в плейстоцене был точно таким же, как и сегодня.

Эволюционная история homo не оставляет никаких сомнений в том, что полушария Э. Шредингера — прямое продолжение полушарий стайного плиоценового трупоеда.

Повторяю, возможно, кора той эпохи и не обладала всеми размерными характеристиками коры сегодняшней.

Но от нее никто и не требует пониманий волновой функции.

Речь идет о хотя бы лопате.

Увы. Полностью сформированный мозг не был способен решить ни единой рассудочной или интеллектуальной задачи.

Да он и не пытался этого делать.

Не потому, что он был плох или дефектен. Просто предназначение этого органа было совсем другим.

Третий акт комедии начался вполне идиллически.

Миллион лет человек отлично выполнял свою работу, но к исходу плейстоцена свершился конфуз.

В скошенный лоб homo постучался рассудок. Он не был желанным гостем.

Рассудок потребовал пять миллиардов нейронов, бокал ликвора и теплый уголок, желательно в самом престижном районе мозга.

Разумеется, в размещении ему было отказано. Ни лишних нейронов, ни места в черепе уже не было. Все сформировалось, а разращиваться было некуда, т. к «череп не резиновый».

Рассудок, придя самым последним, банально опоздал на дележку жилплощади и ресурсов.

Достаться ему ничего и не могло.

М-да.

Жертвовать зрением или работой почек ради развития причинно-следственных связей, мозг, разумеется, не стал.

Но рассудок продолжал стучаться.

Дело в том, что мир трагически менялся.

Погода портилась. Очередное оледенение покончило с изобилием как трупов, так и съедобных насекомых.

Оставшись без работы, homo принялся вымирать.

Возможность примитивного изобретательства была для него последней надеждой выжить. А такое мог обеспечить только рассудок.

Израсходовав весь запас корректных спасений — эволюция дала ему этот рискованный шанс.

Конечно, так поступать не следовало. Но никому не приходило в голову, что возможность связать две палки закончится Бухенвальдом.

Использовав «отходы мозгового производства», эволюция таки пристроила в кору полушарий расширенную способность фиксировать взаимосвязи вещей и явлений.

Т.е. возможность добавлять звенья в цепочки ассоциаций.

Особо изобретать ничего не пришлось. Достаточно было сдуть пыль с еще одного завалящего гена и ввернуть его в оборот.

Итак. Как это было?

Совсем недавно, примерно 50 000 лет назад, произошло событие, радикально изменившее поведение и образ жизни одного из зверей планеты.

Стайный падальщик homo пережил вторжение рассудка в свой череп.

Этот жуткий гость лишил животное всякого комфорта и спокойствия.

Самые первые ощущения, разумеется, были строго физиологическими. И крайне болезненными.

Дебют рассудка был подобен появлению в «абсолютной черноте головы» тлеющей тонкой нити. Нить жглась и беспокоила животное. Оно скулило и трясло головой, стремясь вытряхнуть внезапную пакость.

Но тлеющих ниточек становилось все больше, и разгорались они все ярче, увеличивая жгущее ощущение.

Шаг за шагом рассудок превращал простое звериное сознание в набор тлеющее-мерцающих обрывков тревог, наблюдений и загадок. Они плохо связывались между собой, но их количество росло.

Правда, животное понятия не имело, что творящееся в его голове — это «тревоги», «наблюдения» и «загадки».

Оно чувствовало лишь тошнотворную пульсацию картинок и звуков, зачем-то пришедших к нему в голову.

Мир необъяснимо расширился и наполнился обрывками угроз, которые раньше были неизвестны животному.

Чувство тревоги стало постоянным.

Как и распиравшая homo похоть. Она-то вообще получила особые права и возможности.

Теперь похоти стал не нужен запах и вид реальной вагины. Эта волосатая штуковина переселилась в череп и изнутри пощипывала человека видениями.

Голод, который всегда был безликим зудом, слепо толкавшим «найти» или «убить» — тоже обрел черты и образ. Окорок в голове оказался способен шкворчать и сочиться еще лучше, чем настоящий.

Поначалу рассудок был воспринят не как дар, а как мука.

Животное пыталось избавиться от наполнившего череп объемного зуда.

Бедные homo бродили, как зачумленные, пытаясь грязными ногтями выцарапать эту пакость из-под шерсти на голове.

Но все было тщетно. Человек был принужден к рассудку. Печать принуждения останется навсегда.

Как навсегда останется и желание освободиться от этого ига.

Мозгу, разумеется, было наплевать на страдания животного. (Точно так же, как ему безразличны родовые или иные боли.)

Он мог стереть с себя это паразитическое явление так же легко, как здоровая кожа избавляется от прыщей и дерматозов.

А мог и не стирать.

Почему не стер?

Да потому, что у рассудка нашлось, чем угодить древним угрюмым структурам.

Он стал их любимой забавой, шутом и аниматором, очками смешанно-дополненной реальности.

Умножая впечатления и переживания, он, как никто, умел будоражить нейроны, удовлетворяя их вечную жажду возбуждения.

Сладкая эпоха чистого сознания закончилась.

Поясняю.

Сознание и рассудок — это совершенно разные явления. Меж ними нет ничего общего.

Засевшее в глубоких подвалах мозга сознание — это надежная, древняя штука. Это — банальная физиологическая функция, которая неизбежно есть у всякого животного чуть сложнее губки.

Сознание — это просто объемная, звучная, пахучая проекция реальности. Любой мозг, любая нервная система «читает» реальность, так как вслепую выжить невозможно.

Да, сознание бывает разного качества. Тут все зависит от рецепторов. Совсем хилая рецепторика и картинку мира создает приблизительную и мутную.

Не редкость — парочка сознаний в одном мозгу, как, например, у хамелеона, глаза которого абсолютно независимы друг от друга и способны одновременно фиксировать никак не связанные меж собою события. (Это равносильно способности читать и понимать два сложных текста одновременно.)

Само по себе — сознание безмолвно.

Оно не «разговаривает» со своим организмом.

Оно не задает вопросов, не подсказывает ответов.

Оно свершается автоматично и незаметно для особи.

Получив проекцию реальности и ее изменений, оно сигналит в нужные отделы мозга — и те без колебаний принимают все мышечные и химические решения.

Животное проживает свою жизнь, не подозревая об этой работе. Все решения принимаются за него.

Рассудок же ведет себя нагло и безжалостно. Он дразнит и терзает, лезет с советами и провоцирует на ошибки.

Разумеется, он получил вид на жительство не за «красивые глаза», а благодаря способности создавать раздражителей больше, чем реальность.

Сам-то homo при этом, конечно, мучается, но бледные ядра и лучистости его подкорки наслаждаются адскими дозами возбуждений.

Стоп.

Миллион извинений. Но!

Для объяснения того, как рассудок был подсажен в череп, приходится использовать лукавый «эффект прокрутки».