Вернувшись из Гарзана, Гельбиш заперся у себя в кабинете и выключил все телефоны. Он сидел, глубоко вжавшись в кресло, и разглядывал стоявшую на столе фотографию Кандара в рамке из красного дерева. Внизу стояла надпись: “Любимому ученику и другу, моему третьему плечу, в день Победы”.

Внезапно резкий порыв ветра распахнул окно. Гельбиш встал, чтобы закрыть его. По небу стремительно неслись темные клочья облаков. Волны вздыбливались у прибрежных скал, обдавая их белой пеной. Точно в такую погоду двадцать восемь лет назад они с Кандаром прибыли сюда, в Лакуну, на крохотном рыбачьем баркасике и высадились на пустынном, неприютном берегу, чтобы начать то дело, которое завершилось победой солнечным днем 19 января…

А теперь тот, кто дал ему цель жизни, чьи идеи стали смыслом его существования, хочет, чтобы он признал, что все эти годы прожиты напрасно, впустую…

Гельбиш прикрыл окно, но продолжал смотреть на море.

– Знаешь, Фан, – сказал ему Кандар в клинике каким-то дрогнувшим, неуверенным голосом – голосом, какого Гельбиш еще ни разу не слышал, – там, в Вэлловом урочище, когда заиграли суры и все эти люди стали плясать… дико, самозабвенно, чудовищно непристойно… я вдруг почувствовал, что и меня тянет туда… к ним… Значит, и я мог бы? Значит, и во мне есть… это…

В ту минуту Гельбиш почувствовал, что тот, кто стоит перед ним, не Кандар. Кандар не мог сказать такого… Учитель превращается… нет, уже превратился в слабого, раздираемого сомнениями человека, неспособного больше руководить государством.

Он попятился к двери и, нащупав ручку, выскользнул из палаты. Задвинул защелку, заглянул в глазок: Кандар стоял посреди палаты и удивленно смотрел на дверь. Гельбиш отвернулся и медленно пошел по коридору…

Он не сомневался, что решение, принятое им в тот момент – оставить Кандара в клинике Гарбека, – единственно правильное. И вовсе не потому, что, вернувшись в резиденцию, Диктатор может отстранить его, Гельбиша. Он примирился бы с отставкой, если это необходимо для дела Нового Режима, дела, которое ему дороже высокого положения и даже самой жизни.

Но Учитель изменил Идее. Человек там, в клинике Гарбека, не Кандар, Преобразователь Лакуны. Того Кандара больше не существует. Он мертв…

Да, мертв… И как всякий мертвец, должен быть похоронен, потому что Идея важней, выше отдельной личности, даже личности ее создателя!

Он быстро подошел к столу и записал на бумажке имена тех, кто знал, что Кандар покинул резиденцию. Последним он написал имя Гуны. Подумав, приписал: “Гарбек”.

Он позвонил Гуне и попросил немедленно прийти к нему. Гуна ответила, что если ему так уж необходимо ее видеть, то может прийти к ней сам. Сдерживая раздражение, Гельбиш сказал, что речь идет о деле чрезвычайной важности и он просит ее прийти, причем как можно скорее.

Гуна вошла в кабинет, как всегда величественная и надменная. Гельбиш подошел к ней и хотел поцеловать руку, но Гуна отдернула ее.

– Что ты хотел мне сказать, Фан? – спросила она тем полупрезрительным тоном, каким обычно с ним говорила.

Гельбиш не переносил ни этого тона, ни ее манеры говорить ему “ты”. Однако он сдержался.

– Соберите все свои душевные силы, все свое мужество, дорогая Гуна, – опустив голову, сказал Гельбиш.

– Что случилось? – В голосе Гуны прозвучала тревога.

– Ваш племянник… – Гельбиш не договорил и отвернулся.

– Что мой племянник? Ну что ты молчишь?!

– Мой Учитель… убит… – тихо договорил Гельбиш.

Гуна побледнела. Она сделала несколько шагов и тяжело опустилась в подставленное Гельбишем кресло.

– Ты врешь… – выдохнула она и закрыла глаза.

Гельбиш нажал кнопку селектора.

– Врача! Срочно! – крикнул он в микрофон.

– Ты врешь, Фан! – повторила Гуна и подняла на него свои черные, не потускневшие от старости глаза.

– Имя моего Учителя для меня священно! Как вы могли так подумать? Подумать, что я могу солгать?! Он погиб невдалеке от Гарзана, в горах. Один, без охраны! Какое безумие! Отправиться туда одному, тайно…

– В горах… – повторила Гуна и прикрыла глаза.

Значит, она знала, подумал Гельбиш.

– Через час его тело привезут сюда, – сообщил он.

Гуна не ответила. В кабинет вошел врач – маленький человечек с пухлым личиком. Держа перед собой кожаный саквояжик, он испуганно остановился в дверях.

– Укол, быстро! – приказал Гельбиш. – Успокаивающий укол госпоже Гуне! – И, взяв из белого шкафчика на стене маленькую ампулу, протянул ее врачу.

Врач дрожащими руками надломил ампулу и приготовил шприц.

– Что это у тебя руки трясутся? – спросила Гуна, засучивая рукав.

Врач не ответил, лишь со страхом оглянулся на Гельбиша. Тот смотрел выжидающе. Затаив дыхание, чудовищным усилием сдерживая дрожь, врач сделал укол.

Гуна опустила рукав и попыталась встать, но не смогла. Внезапно вскрикнув, она закинула голову и рухнула на пол. Врач бросился к ней и стал щупать пульс. Гельбиш смотрел на него все так же выжидающе.

– Пульса нет, – подняв глаза на Гельбиша, проговорил врач.

– Не выдержало сердце, – покачал головой Гельбиш. – Подумать только, такая крепкая старуха! Идите!

Врач, пятясь и не отрывая взгляда от распростертого на полу тела, покинул кабинет. Гельбиш позвонил и приказал вынести тело скоропостижно скончавшейся Гуны.

Гельбиш стоял молча, со скорбно опущенной головой, пока двое сакваларов укладывали на носилки тело старухи. Когда наконец за ними закрылась дверь, Гельбиш поднял голову. В глазах у него стояли слезы.

– Прости меня, Учитель, – прошептал он еле слышно. – Прости…

Что именно должен простить Учитель – этого не смог бы сказать и сам Гельбиш. Может быть, смерть Гуны, а может быть, то, что предстояло совершить по отношению к самому Учителю. Скорее всего – последнее. А возможно, и то и другое… И многое еще…

Впрочем, мимолетная расслабленность, столь несвойственная Министру Порядка, прошла быстро. Нельзя было поддаваться сентиментальности: судьба Лакуны, ее будущее зависели сейчас от того, как быстро и решительно будет действовать он, единственный человек, знающий, какая опасность нависла над страной.

Гельбиш нажал кнопку селектора и приказал немедленно собрать Совет при Диктаторе. Затем он распорядился доставить из Гарзана задержанного бандита по имени Сургут, причем сделать это сегодня же.

Оставалось еще одно дело, самое важное: послать в клинику Гарбека людей, которые должны… Но именно в этом, действительно важнейшем деле Гельбиш ощущал наибольшую неуверенность.

Он все еще не мог решиться на то, чтобы физически уничтожить Учителя… Он знал: это самое правильное, быть может единственно верное решение. И все же не мог. Можно, конечно, отправить его в Доманганский замок, где когда-то лакунские императоры содержали особо важных государственных преступников. Но замок заброшен и полуразрушен, его надо восстанавливать. Да и не так просто сохранить тайну, скрыть подлинную личность заключенного.

Он долго сидел, прикрыв рукой глаза, и думал, думал, думал.

И наконец решился.

Он пошлет в клинику Гарбека Раиса и двух сакваларов с тем, чтобы они немедленно доставили опасного маньяка, вообразившего себя Диктатором, в резиденцию. Кстати, доктору Гарбеку тоже придется сопровождать своего пациента. Он снял трубку селектора и, услышав голос Раиса, приказал ему немедленно явиться.

Что касается Парваза, секретарши Диктатора, а также других, возможно подозревавших об исчезновении Кандара, то тут Гельбиш не видел особой проблемы, так же как и в том, чтобы заставить Сургута признаться в убийстве Диктатора по поручению Куна Кандара.

Все десять членов Совета собрались в Зале заседаний и восседали за огромным круглым столом, в массивных креслах, спинки которых украшал герб Лакуны. Слегка встревоженные экстренным вызовом, они молча ожидали появления Диктатора.

Но вместо Диктатора в зал вошел Министр Порядка и сел на место председателя, в кресло, отличавшееся от остальных десяти большей массивностью и величиной герба.