Когда Кандар открыл глаза и увидел возле себя смуглого черноволосого парня, разжигавшего костер, он не сразу сообразил, где находится.

– Кто ты? Как тебя зовут? – спросил он.

– Меня зовут Йорг, господин Диктатор, – ответил тот.

– Игрушечный мастер… – вспомнил Кандар. – Это ты изготовляешь фигурки Вэлла?

– Нет! – испугался Йорг. – Я делаю игрушки для детей. Вэлл – не игрушка.

– Ты тоже участвовал в нападении на часовню Святого Лея?

– Да, господин Диктатор…

– Что тебя заставило пойти на это?

– Ален – мой друг, господин Диктатор.

– И ты тоже собираешься покинуть Лакуну?

– Нет, господин Диктатор.

– У тебя семья, дети? – спросил Диктатор.

– Нет. Я не имею права иметь детей, – ответил Йорг. – Параграф тридцать семь…

Кандар вспомнил долгие бессонные ночи, предшествовавшие решению ввести закон о браке, этот суровый, даже жестокий закон. Он боялся возможных злоупотреблений, особенно опасных, когда речь идет о людях и без того обделенных судьбой. Вместе с тем он считал кардинальное оздоровление нации краеугольным камнем своего учения. Лиллиана назвала этот закон чудовищным… И только Гельбиш, его верный Гельбиш, помог преодолеть мучившие его сомнения. Он предложил установить жесткий контроль над применением Закона о Браке, и Кандар наконец решился. Результаты не замедлили сказаться. За последние годы на свет не появилось ни одного младенца с наследственными заболеваниями.

Однако сейчас, при взгляде на широкоплечего, на вид совершенно здорового Йорга ему стало не по себе. Он хотел было спросить, по какому пункту (их было 179) Йорг лишен права иметь детей, но вспомнил, что далеко не все, подвергнутые действию тридцать седьмого параграфа, знают, в чем состоит их неполноценность. В ряде случаев это остается тайной ЕКЛ. Кандар попытался вспомнить число осужденных ЕКЛ на безбрачие. Что-то около тридцати тысяч… Нет, это данные трехлетней давности. Много. Очень много… Но все это результат отсталости, вопиющего бескультурья, злоупотребления ракутой и ндирой – наследие прошлого. Пройдет время – исчезнут причины, вызвавшие эту жестокую меру, и люди поймут его правоту. Поймут и простят.

Йорг наконец разжег костер. Огонь охватил сухой валежник, и в мерцающем свете пламени Кандар увидел на стене пещеры надпись. Он вздрогнул и закрыл глаза. Снова открыл их. Огромными белыми, уже пожухшими от времени буквами были выведены три слова: “Смерть Лею Кандару!”

Все эти годы Кандар знал только любовь и преданность. Порой чрезмерное поклонение и слишком громкие славословия коробили его, но он чувствовал, что они искренни: люди воочию убедились в правоте его учения, они видели, чувствовали, как их жизнь становится чище, здоровей, разумней. Даже те, кто нарушал установления Нового Режима, встречали его восторженными овациями, когда он время от времени посещал санитарно-исправительные лагеря. Все понимали: то, что делается, – делается для их счастья и благополучия.

А здесь все эти годы в темноте пещеры поблескивали зловещие, полные ненависти слова: “Смерть Лею Кандару!”

Кандар не мог оторвать взгляда от надписи. Она ждала, притаившись, столько лет! Ждала момента, когда он сам, своими глазами увидит ее…

Кто он, тот человек, который вывел эту надпись? Жив ли он? Ему вспомнился грязный, неряшливый субъект, принявший его за Куна. Есть еще люди, которые ждут возвращения Куна Кандара. Ненависть, породившая эти слова, не выдохлась. Она жива. Она тлеет, тлеет… Неужели она может вспыхнуть вновь?!

Он подозрительно взглянул на Йорга, сидевшего на корточках перед костром.

– Ты хотел бы моей смерти? – спросил он глухо.

Йорг даже вскочил от неожиданности.

– Нет! – быстро ответил он и добавил: – Я никому не желаю смерти, господин Диктатор.

Кандару не понравился его ответ. Слова Йорга означали, что он вообще никому смерти не желает, даже тем, кого ненавидит. А те, кто задержал его на дороге, поклонники Вэлла, если бы они знали, что перед ними Лей Кандар?

– Потуши костер! – приказал он Йоргу. – Его могут заметить.

– Если потушить, Ален нас не найдет в темноте, – засомневался Йорг, но все же поубавил пламя.

Кандар закрыл глаза, но надпись так и стояла перед ним. Он даже различал подтеки краски под буквами… Он погрузился в тяжелую дурманную дремоту, помня, что лежит в пещере, а рядом какой-то человек сидит на корточках перед костром… Он пытался вспомнить, кто же это, но не мог. Но вот человек повернул к нему свое лицо, и Кандар с ужасом узнал самого себя. Но тут же догадался, что перед ним его брат. Кун с насмешкой глядел на него.

– Ну вот ты и попался! – сказал Кун и поднялся. – Пошли!

Кандар открыл глаза. Перед ним стоял Ален.

– Пошли! – сказал Ален.

С пяти лет Лана исправно посещала детскую организацию “Сана”. На торжественных сборах ее отмечали как примерную “внучку Диктатора” и награждали книжками, в которых рассказывалось о детстве маленького Лея, о любви дедушки Лея к детям и о том, какой счастливой станет родина, когда полностью осуществятся идеи дедушки Диктатора.

Лана занималась художественной гимнастикой, пела в хоре песни о Прекрасной Лакуне, о маме Диктатора, о его верном друге и рыцаре Фане Гельбише и о том, что только в здоровом теле здоровый дух. Но больше всего она любила вечера, когда бабушка (настоящая, а не мама Диктатора) укладывала ее спать и рассказывала про прежнюю жизнь. Почему-то в ее рассказах прежняя жизнь оказывалась совсем не такой, какой она описывалась в детских книжках с картинками. Бабушка рассказывала о праздниках, где танцевали танцы, которые теперь уже не танцуют, а ряженые ходили от дома к дому и пели песни, которые больше не поют.

Еще она рассказывала сказки о добрых и злых волшебниках, о прекрасных принцах и юных принцессах, о ведьмах и оборотнях. И хотя девочке делалось страшно, но страх был какой-то особенный – приятный и сладкий, обещающий что-то радостное и непонятное… Особенно любила Лана сказку про несчастную Гугушу, которую полюбил Вэлл и сделал ее такой прекрасной, что люди, завидуя ее красоте, хотели сжечь девушку на костре. Но дьявол одним дуновением загасил костер и перенес ее далеко-далеко, в край, где царит вечная весна. Там Гугушу полюбил прекрасный принц, и она стала принцессой.

Бабушкины рассказы и сказки прекратились, когда Лане исполнилось десять лет и отец строго-настрого приказал теще не забивать девчонке голову разной чепухой.

Но после того, как Лана услышала голос Вэлла, она все чаще и чаще вспоминала сказку про Гугушу и с нетерпением ждала того дня, когда Вэлл призовет ее.

Однажды, проснувшись, она увидела на подоконнике раскрашенную восковую фигурку. И сразу догадалась: это знак, о котором ее предупреждала Ора. Она бросилась к подруге, и та подтвердила – да, тот самый знак. Ора тоже получила такую фигурку. Вэлл призывал и ее. Завтра утром они отправятся к 150-му километру по дороге в Гарзан. О том, что там ждет Лану, Ора говорить не захотела. Она только сказала, что Лана на этот раз не только услышит, но и увидит Его.

Весь день Лана не находила себе места, а ночью долго не могла уснуть. Она ощущала чье-то присутствие, ей слышался тихий ласковый шепот: “Ты прекрасна, Лана…”

Она сжимала в руках восковую фигурку Вэлла и до боли в глазах вглядывалась в темноту, пытаясь уловить хотя бы смутные очертания того, кто нашептывал нежно, почти беззвучно, будто это не человеческий голос, а шелест листьев за окном: “Ты прекрасна, Лана…”

В ее воображении возникал образ статного, широкоплечего парня, с черными как уголь глазами, могучего и нежного, ничуть не похожего на раскрашенного уродца, которого она держала в руках. Лана знала: изображение Вэлла с красным лицом, рогами и клыками, уродливо выступающими из кроваво-красного рта, выдумка тех, кто никогда не видел живого Вэлла. А может быть, это маска, которую он принял, чтобы люди не знали, какой он на самом деле. Тот, кто обладает таким необыкновенным голосом, не может быть воплощением зла.