Изготовители венков, занимающиеся обслуживанием мавзолея, открыли дверь и я зашел внутрь.

Крестообразная форма здания внутри была перекрыта цилиндрическими сводами, а в центре пространство было увенчано тяжелым куполом. Вся поверхность купола и арок была покрыта мозаиками, не до конца еще доделанными.

Свет, проникающий в мавзолей только сквозь небольшие узкие окна, приобретал золотистый оттенок. Это впечатление еще больше усиливали желтоватые мраморные плиты, которыми была облицована нижняя часть стен.

Однако, здесь внутри, по задумке архитекторов, преобладал не только желтый цвет, а еще и темно-синий. Когда из окон сюда проникли солнечные лучи, мозаика на потолке, выложенная из синих плиток, иногда вдруг изумительно и неожиданно переливалась то зеленоватыми, то лиловыми, то багряными оттенками.

На самой мозаике были изображены разные сюжеты, в основном, связанные с Христом, его младенчеством, а еще с райским садом и его благодушным обитателями: ангелочками, овечками, оленями и голубями. По низеньким аркам вились гирлянды листьев и плодов.

Саркофаг, содержавший набальзамированные тела императрицы-матери и моего брата, из-за синей мозаики, как будто был окружен синим огнем.

Я подошел ближе, поднес венки и положил к подножию саркофагов. Затем опустился на колени и начал молиться.

В центре Мавзолея находились два саркофага из греческого мрамора. Саркофаг матери стоял справа, побольше второго, через большое окно в задней части виднелось погребенное тело моей матери, посаженное на кипарисовый трон. В такой необычной позу она хотела быть похоронена сама, как я узнал уже потом, во время церемонии прощания. Мой брат Ульпий был похоронен обычным образом, на саркофаге был изображен Иисус в образе агнца.

В Мавзолее царила тишина, я слышал собственное дыхание, а слова молитвы произнес мысленно. Затем встал, подошел к саркофагу матери и заглянул внутрь. Посмотрев на неподвижное тело матери, я прошептал:

— Прости, пожалуйста, если сможешь. Я стараюсь искупить свою вину.

Затем постоял немного, будто ожидая ответ, хотя бы в уме, но ничего не происходило. Тогда я развернулся и вышел из Мавзолея, на входе поклонившись погребенным родственникам.

Снаружи Родерик тихо беседовал со служителями Мавзолея, а Залмоксис все также сидел на коне. При моем появлении все замолчали. Я взобрался на коня, кивнул служителям и помчался обратно.

Вот и вся церемония Розалий. Я, конечно же, провел ее совсем по-другому, не так, как положено, но что поделаешь, если в вопросах религии я старался руководствоваться собственными соображениями. В первую очередь, как я считал, Господь Бог учитывает наши истинные душевные намерения, а не скрупулезное следование всем мелочам ритуала.

Кроме того, для такого закоренелого грешника, как я и недавнего атеиста, уже сам факт такого прихода в мавзолей и возложение венков к могилам погибших родственников уже сам по себе является огромным достижением. Всю дорогу обратно ко дворцу я думал об этом, хотя после возложения венков почувствовал на душе непонятную легкость, будто бы и в самом деле получил некое прощение от погибшей матушки Ромула.

Когда мы вернулись, на площади начали выстраиваться солдаты и уже появились ранние придворные, занятые делами. Нам удалось все также проскользнуть во дворец незамеченными и я быстро поднялся на самый верх, только не на лифте, а по лестнице, чтобы никто не подумал, что это император куда-то поднимался и спускался.

Делия все также спала обнаженной, только теперь перевернулась на спину и завернулась в покрывало. Я снова не стал ее трогать, потому что дел у меня теперь появилось еще больше.

Продолжая оставаться в одежде простолюдина, я проверил, как там сокровищница, поговорил с Лакомой и Лаэлией, вышел из покоев и спустился на лифте на первый этаж. Перед лифтом меня ждали Аул Миний Лукреций, комит частного имущества императора и Евсений.

— Пусть императрица покоится с миром, — с поклоном сказал Лукреций.

Я прошел дальше по коридору в тронную залу. Здесь собрались мои братья и сестры, приведенные Цинной. Они ждали только меня, потому что церемония Розалий должна была вот-вот начаться.

По большому счету, строгой процедуры не имелось, церемония начиналась от дворца и представляла из себя шествие к Некрополю, а затем возложение роз к гробницам усопших предков. Я уже это провернул рано утром, поэтому и имел сейчас право делать то, что собирался сделать.

— Почему ты так одет, брат? — удивленно спросила Церера и в ее голосе я сразу узнал интонации погибшей матери. Будь она здесь, она бы спросила бы меня точно также.

— Потому что я не буду участвовать в церемонии, — ответил я и кивнул Лукрецию.

Комит был одного роста со мной, тоже довольно молодой и даже внешне немного походил на меня, такой же белокожий и большеглазый. Сейчас он был наряжен в императорскую тогу, а на голову я собственноручно водрузил ему диадему.

Ох, как бы ему не понравилось щеголять так, а то еще и пожелает остаться императором и дальше?! Впрочем, я учел довольно робкий характер Лукреция, больше любившего копаться в цифрах и совершенно не разбирающегося в политике, при выборе кандидата в мои близнецы.

Поэтому за узурпацию власти можно не опасаться. Также на голову Лукреций надел мой пурпурный плащ и накрыл голову капюшоном, изображая из себя скорбящего сына.

— Ты что творишь? — зашипела Церера, а мои братишки недовольно загудели. — Совсем с ума спятил?

— Мне надо ехать по делам, — коротко ответил я. — А Лукреций поедет вместо меня, чтобы все думали, будто я на церемонии. Так надо, не огорчайтесь.

— «Огорчайтесь»! — воскликнула Церера. — Да ты самый мерзкий ублюдок из всех, что я видела! Недаром мама не любила тебя. Тебе наплевать на нее и Ульпия, ты даже не хочешь посетить их могилы!

— Послушай, Церера, я уже… — начал было я.

В это мгновение в зал вошли Донатина и Парсаний. Завидев меня, мой глава разведки кивнул. Это был знак, которого я ждал.

— Начинайте церемонию, — приказал я. — Церера, вы должны вести себя так, будто я сам провожу ритуал. Не выдайте меня, так надо для пользы государства.

— Чтоб ты сдох, ублюдок, — прошипела сестренка. — Иногда я думаю, что ты вовсе не мой брат, а какой-то мерзкий ублюдок в его теле.

С этими словами она вышла из зала, а братья и сестры потянулись за ней. Лукреций поспешил занять место впереди них.

Я тоже накинул капюшон на голову и вместе с Донатиной и Парсанием выбрался из дворца через черный вход.

Сразу за Ауриевыми воротами начиналась Папиева дорога, ведущая в Рим вдоль акведука.

Еще в городе, в переплетении улиц, я встретил Лакому и центурию под командованием вестгота Аскалька. В составе центурии отдельным отрядом имелся отряд арбалетчиков под командованием Филоника. Коротко говоря, сейчас под моим началом имелся отряд в сто двадцать воинов, а моими спутниками были Родерик, Лакома и Донатина. Парсаний умчался вперед, чтобы организовать разведку местности силами пятерых всадников из числа воинов центурии.

Чуть позже ко мне прискакал Евсений, который оставил рытье каналов на Герения и отправился вместе со мной в поход в горы, потому что знал местность, а также должен был проверить, какие драгоценные свитки имеются в том монастыре, где отец спрятал имперскую казну.

Остальные пять центурий, до которых в последнее время выросло мое войско без учета наемных остготов, остались в городе, обеспечивать порядок на строительстве и вообще в Равенне. Вместо меня ими пока что были оставлены командовать Замолксис и Эрнак. Большая часть наемных остготов, которых я в свое время перекупил у дяди, находились, как вы помните, в горах, куда мы и направлялись.

Мы быстро вышли из города и направились по Папиевой дороге на юго-запад. Вдоль дороги тянулся акведук, в нем шумели потоки воды, текущей с горных источников в Равенну. Кое-где акведук уже осыпался и рядом стояли рабочие, которые под руководством строительных мастеров производили замеры, чтобы впоследствии произвести строительные работы по ремонту акведука.