В итоге где-то в январе наблюдала вся контора некоторые драматические события.

Сидит Шеф в кабинете, половину стола своему боевому заместителю уступил, сам покатым боксерским плечом подпирает провисшую на одной петле дверку четырехстворчатого, встроенного в стену шкафа.

Заходит вдруг к нему с вопросом от политуправления ВВС товарищ Полоскалов.

Шкаф в этой истории особое место занимает, так как на его антресоли Шеф закидывает похеренные материалы. «Похерить» – это не ругательство, а исторический такой термин из старинного писарского, канцелярского обихода, означающий буквально – зачеркнуть текст двумя линиями крест-накрест, то есть старославянской буквой «херъ», и в следственной практике значащий «прекратить дело» или даже скрыть, то есть не зарегистрировать – не показать в отчете материалы в установленном порядке и тому подобное.

Но закидывает Шеф материалы лишь тогда, когда получает от командования информацию об урегулировании конфликта, которую заодно перепроверяет по своим каналам его приятель – начальник контрразведки воздушной армии.

Скажем, поступает материал про «контузию правого глазного яблока, причиненную рядовому Шахмурзаеву сержантом Безуглым на почве личных неприязненных взаимоотношений» или о недостаче в ТЭЧ – технико-эксплуатационной части – ремонтном подразделении какого-нибудь авиаполка спирта, возможно, хранящегося в сейфе у вышестоящего командира и т. п.

И можно, конечно, материалам таким дать ход, то есть учесть в специальной книге «сигнал», провести по нему проверку и даже по материалам проверки уголовное дело возбудить и тоже учесть.

Но как только следователь в деле укажет, что кроме неустановленного «вора» есть еще должностное лицо, которое надлежащим образом не организовало хранение и учет недостающих литров спирта, то немедленно эти литры найдутся – трудно их потерять или растратить в дивизии, которая списывает эту техническую жидкость на полеты не одну тонну в месяц.

А в отношении рядового Шахмурзаева тоже неминуемо выяснится, что он та еще скотина и задолбал добросовестного сержанта Безуглого самоходами к землякам на гарнизонную теплицу, которая вроде бы и не очень далеко – на другом конце аэродрома.

Станет также известно, что сержанту Безуглому, перед тем как он «контузил» правое глазное яблоко Шахмурзаева, «травматический разрыв барабанной перепонки» причинил вовсе не «из ревности местный житель во время пребывания Безуглого в увольнении», а за «систематическое отсутствие в подразделении этого самого Шахмурзаева» лично командир отличной роты охраны (или связи, или автороты) капитан Иванов (или Петров).

Да и какая разница, какой роты командир и как его фамилия, если он этой ротой командует уже девять, а может быть, одиннадцать или пятнадцать лет, квартиры за это время под Смоленском (Брянском, Краснодаром, Вологдой), откуда двадцать лет назад он поступал в авиационно-техническое, или инженерное, или командное военное училище, никто ему для семьи из пяти человек не предлагает. И дослуживать и доживать свой век на пенсии этот «пятнадцатилетний капитан» обречен в далеком Хорышево – «Херышево», где у него уже и квартира, и огород с парником из добытых где-то на службе металлического уголка, болтов, оргстекла, и гараж, и лодка на ближайшем водоеме, и балок-заимка для охоты в соседнем таежном районе, и т. д. и т. п.

И сделаешь такого ротного козлом отпущения, посадишь на скамью подсудимых, и когда еще командир базы найдет, вырастит, воспитает нового такого командира, способного не только разогнать матом и (или) черенком лопаты толпу подчиненных узбеков, дерущуюся с толпой армян из соседней роты, но и еще на очень-очень-очень многое, если не на всё.

…Так вот, про шкаф и прочее.

Полоскалов с Шефом поздоровался, присел на единственный в кабинете стул, временно свободный от задницы улетевшего в командировку Чалдонова, и заговорил.

– Товарищ подполковник! Политуправление изучило ваши обобщенные представления о состоянии воинского правопорядка в частях и соединениях нашего объединения. О мерах, которые командованием и политорганами принимаются, вам даны ответы.

Шеф, не сказав ни слова, отворил, как обычно, пальцами припухшие веки и недоуменно так навел на Полоскалова свои плутоватые очи.

– Разве не получили еще? Доставят. Не сегодня, так завтра!

Не выдержав прокурорского прищура, видимо, забыв, что расстояние от штаба армии до штаба ее тыла всего несколько кварталов, Полоскалов продолжал:

– А я пока вот по какому поводу. У меня, как председателя партийной комиссии объединения, возник вопрос. Представление это ваше правильно, но вот ВЫ ЛИЧНО, товарищ Агафонов, как коммунист-руководитель, и ВАШИ подчиненные, среди которых больше половины коммунисты, какие ЛИЧНО ВЫ меры принимаете для укрепления воинской дисциплины?.. Вот мы на партийной комиссии вашу информацию обсудили и решили, что надо бы ВАС ЛИЧНО заслушать на следующем заседании. Не пора ли ВАМ ЛИЧНО отчитаться перед партийными органами, каков ВАШ ЛИЧНЫЙ вклад в укрепление правопорядка в войсках объединения?

Шеф знал о дикорастущем по партийно-политической линии штурмане Полоскалове, его манерах и маневрах.

Начало этому знанию не Чалдонов положил в приведенном выше докладе, а командиры частей, в которых Шеф успел побывать.

Они рассказывали, как после своевременного возбуждения в отношении разного рода разгильдяев уголовных дел, их со всей пролетарской ненавистью употребила возглавляемая Полоскаловым парткомиссия, поставив вопрос, который прозвучал наконец и в кабинете Шефа.

А еще в сумрачном коридоре первого этажа штаба армии давит на глаз прибитый по указанию Полоскалова напротив входа стенд. На нем, как будто от горизонта, разделяющего стенд на небесно-голубую верхнюю и серую, разлинованную под бетонное покрытие аэродрома нижнюю части, с гермошлемом в руке, приветственно помахивая свободной рукой офицерам, входящим в штаб, выступает пенопластовый авиатор. Над его головой флюоресцентной гуашью сияет лозунг: «Трезвость – норма жизни летчика!». Ниже под стеклом по мере выявления обновляются фотографии авиаторов, уличенных в пьянстве, а также решения партсобраний и приказы командования об их наказании.

Предложенный Полоскалову стул располагался между приставным столом и стенным шкафом. Услышав вопрос, заданный ему ЛИЧНО, Агафонов принял на своем стуле вертикальное положение, проявляя больше самоуважение, нежели учтивость.

Шкаф, лишенный опоры на плечо Шефа, вздрогнул. Над головой Полоскалова, протяжно скрипнув, отворилась дверка антресоли. Взглянув на дверку, он любезно осведомился:

– Прикрыть ее, что ли?

– Будьте так добры! – ответил Шеф.

Отодвигаясь от стола, Полоскалов сначала зацепил шкаф спинкой стула, а затем плечом, потом встал и дверку энергично прихлопнул.

При этом на антресолях предательски отворилась другая дверка. Из-за нее, небрежно набросанные на полку кривой стопочкой, стали сползать на нежданного гостя пыльные папки с угробленными материалами. Они лениво падали одна за другой на голову, грудь, плечи гостя, просто на стол или на пол.

– Погоны не оторвало? – поинтересовался Шеф, когда лавина макулатуры с антресолей сошла.

– А что это? Что это такое?!! – вопросил партийный руководитель, увидев на папочках надписи: «Уголовное дело», «Дознание», «Материалы проверки по факту…»

– Это, товарищ подполковник, мой ЛИЧНЫЙ, ЛИЧНО мною не вложенный вклад в укрепление воинского правопорядка! Если я его ЛИЧНО вложу, как мне это законом предписано, так у вас ЛИЧНО партбилет отнимут, а погоны от стыда сами отвалятся!

Сквозь свежий загар, нажитый в знаменитом авиационном санатории Чемитоквадже, на лице Полоскалова проступила краска. Он нагнулся к лежащим на полу папкам, но Шеф его упредил.

– Не поднимайте! Прикажу тут прибрать, пыль смахнуть, полы сполоснуть…

Возвращаться к поставленному вопросу сообразительный Полоскалов не стал. Слегка запинаясь и путаясь в словах, он выразил надежду на дальнейшее плодотворное сотрудничество в деле укрепления воинского правопорядка и удалился.