Отправились прямо по шпалам. Это самое сухое место.

Миновали крайнее в западном направлении сооружение военного городка. На двери одноэтажного флигелька табличка: «МО СССР. Войсковая часть…».

– По схеме это особый отдел дивизии. Зайдем на обратном пути, а то Шеф с утра спрашивал, помогают ли раскрывать убийство подчиненные его кóреша.

– Зайдем, если они на обед не разбегутся.

Слева от путей покрытые чернеющим талым снегом невысокие холмы мусорной свалки, простирающейся почти до горизонта.

– Вот где труп надо было прятать-то, век бы не нашли. Числился бы сейчас дезертир Гриня Парнеев во всесоюзном розыске, а мы бы его мамке письма писали, что с ног сбились в поисках ее сына.

– Так это означает всего лишь, что мы не в ту сторону идем место убийства искать. Но до конца ветки дойти надо. Лучше будем гарнизон представлять и протокол осмотра подробнее допишем – обозначим, что везде искали.

– Ну да!

Поравнялись с заброшенным складом ГСМ.

На площади около двух гектаров высятся полдюжины цилиндрических емкостей, метров по десяти-пятнадцати в диаметре каждая, такой же примерно высоты. Между резервуарами на полуметровых подпорках проложены металлические трубопроводы. Трубы по диаметру вполне вписались бы срезом в повреждения черепа на голове Парнеева.

Но это трубы так называемого полевого магистрального трубопровода. Их диаметр сто пятьдесят миллиметров, длина шесть метров, стенки толщиной около трех миллиметров. Слишком они длинны и массивны – не размахнешься. Резать эти трубы никогда и нигде не спешат. В войска они поступают комплектами, и за сохранностью каждого служба горючего воздушной армии следит ревностно, чего явно нельзя сказать о службе горючего дивизии.

– Вот еще повод для реагирования в порядке общего надзора, – Уточкин показывает на трубопроводе следы невинных шалостей часовых. – Ты линеечку с собой не взял?

– А тут и без линеечки видно, что диаметр отверстий на трубах соответствует калибру АКМ – семь целых и шестьдесят две сотых миллиметра, и дырок таких не счесть.

Масштабную линеечку и фотоаппарат из портфеля все же достаю.

– А на резервуарах, посмотри – те же дырки?

– Те же. Где перпендикулярно стреляли, там дырки сквозные, а где под углом пульки попадали – там вмятины, а пульки рикошетировали. Стенки-то тут потолще будут, чем у труб.

Безграничная человеческая глупость!

Каким же нужно быть отмороженным придурком, чтобы стрелять по резервуарам и трубам, в которых когда-то хранилось авиационное топливо. Даже в школах преподают про диффузию горючего в металлические стенки сосудов, в которых оно хранится, про обусловленную именно этим физическим явлением опасность танкерного флота и прочего нефтеналивного транспорта.

Помню, как еще в старшей группе детского сада нам читали книжку про подвиг экипажа танкера «Советская нефть», который со своим горючим грузом не испугался, поспешил на помощь горящему капиталистическому кораблю и с большим риском для себя спас буржуинский экипаж.

И без героических примеров любой автолюбитель знает, что полная емкость с топливом безопаснее, чем пустой бензобак или канистра из-под бензина, потому что паровоздушные смеси горючего не огнеопасны, а взрывоопасны, особенно если резервуар стоит под солнышком, нагревается днем и остывает ночью неравномерно, накапливая статическое электричество и т. д. и т. п. (физики и химики рассказали бы лучше).

Привычно фотографирую общий вид склада, емкостей и труб, а также обнаруженные в трубах и резервуарах отверстия, «похожие на следы применения огнестрельного оружия калибром до 8 мм». При попытке их подсчета в поле зрения, на пятом десятке сбиваюсь.

Отправляемся дальше вдоль железнодорожной ветки, благо она неподалеку и обрывается. Вместо тупиковой призмы, обычно завершающей любую железнодорожную колею, обнаруживаем плацкартный вагон. Одна тележка его покоится на рельсах, а другая съехала с колеи прямо в болотистую равнину.

– Еще один пример бережного отношения к бережно сбереженному, – отмечает Уточкин.

– Ага! Щ-щ-щас и убийство, наверное, раскроем, – говорю, карабкаясь по ступенькам в открытую дверь вагона. – Если тут на подступах следы общевойскового боя за склад с горючим, то в вагоне уж не меньше чем опорный пункт должен быть или как минимум место несанкционированного отдыха часовых после отражения нападения на склад ГСМ.

Уточкин на неуклюжую шутку не отвечает, видимо, вполне пресытившись созерцанием армейского идиотизма.

Приглашаю и его заглянуть в вагон.

Удивляет наличие в вагоне абсолютно целых оконных стекол, сантехники и даже зеркал в туалетах. Но уже в первом от тамбура купе вижу знакомого размера дырочку в перегородке, отделяющей первое купе от второго. Дальше, на том же уровне, отверстия в перегородках между каждыми следующими купе. Между третьим и четвертым дырочка приобретает овальные очертания, а следующие перегородки пуля пробивает уже боком, отображая в отверстиях свой профиль. В девятом купе пуля оставила на стене вмятину и откатилась под один из рундуков, где без труда нахожу ее, одолжив у коллеги для подсветки зажигалку. Пол в вагоне на удивление чист.

– Экспериментаторы хреновы! Проверяли, наверное, сколько переборок пуля из АКМ в вагоне пробить может.

– Кинофильмов насмотрелись, уроды! Типа «Адъютант его превосходительства», где бандит в Кольцова из соседнего купе сквозь стену норовил попасть! Первое купе на предмет обнаружения следов крови и мозгов осматривать не будем – там дырка-то всего одна, а в Парнееве – две. Ага?

– Ага! – соглашается Уточкин.

Убеждаемся, что в купе проводников следов стрельбы нет, и выходим на служебную площадку вагона.

Из тамбура открывается еще одно удивительное зрелище.

Шагах в десяти от вагона, в болоте на покосившихся столбах утопает проволочное ограждение аэродрома. В полукилометре справа – кладбище самолетов. Слева поблескивает на равнине озерко, а напротив межвагонного перехода стоит трухлявый, источенный отверстиями столб проволочного ограждения. Удивляет не вертикальное положение столба в болотистом грунте равнины, а то, что на верхушке столба красуется зеленый стальной шлем – элемент пехотной экипировки. Шлем имеет минимум дюжину пулевых отверстий, что после увиденного на складе ГСМ и в вагоне уже не удивляет.

– Снайперы, мать их… – срывается с уст заместителя прокурора армии.

Меняю стандартный объектив на длиннофокусный. Не слезая в болото и не приближаясь в форменных туфлях к недосягаемому шлему, фиксирую результаты снайперского огня.

При рассмотрении через длиннофокусный объектив поразившая поначалу «трухлявость» столба тоже оказывается многочисленными пулевыми отверстиями и следами касательных попаданий.

– Идем обедать, – говорит Владислав Андреевич.

Прячу в портфель фотоаппарат и отступаю по шпалам вслед за Уточкиным.

Однако не тут-то было. Если по пути к вагону мы смотрели по сторонам, разглядывая неведомые окрестности, то на обратном пути, притомившись, все чаще смотрим под ноги.

Что-то хрустнуло под ногой. Вижу на железнодорожном полотне беспорядочно рассыпанные мелкие, снабженные площадочками для крепления и электроконтактами, белые продолговатые пластиковые конструкции. Не меньше сотни. Набираю в карман пригоршню – штук двадцать.

– На хрена тебе этот хлам? – спрашивает Уточкин.

– А вы знаете, что это такое?

– Вообще-то нет.

– И я не знаю. Спрошу у технарей. Кстати, мы еще в особый отдел зайти собирались.

– Да вот он! Считай, что уже зашли.

Через пару минут, не услышав ни звука при нажатии на кнопку звонка, барабаним в дверь со стандартной табличкой: «МО СССР. Войсковая часть…».

Открывает сержант с повязкой «Помощник дежурного» на плече. Увидев прокурорские удостоверения, с крыльца внутрь все равно не пропускает, а, закрыв дверь, бежит кому-то докладывать.

Появляется дежурный, который приглашает в кабинет начальника отдела, предлагает присесть рядом с характерно чистым от бумаг и письменных принадлежностей письменным столом. Сам тут же по телефону докладывает хозяину кабинета о прибытии заместителя прокурора и старшего следователя прокуратуры армии. Что-то слушает в ответ на доклад минуту-другую, согласно кивая.