«… Статус Вега утрачен в связи…» Дальше я читать тогда не стала. Эти буквы чернели на моем брачном контракте позорным клеймом семьи, но на тот момент мне было все равно. Рядом сидел мой жених Мартин, и на дне его глаз горела простая и незамысловатая правда о том, что он меня не хочет. Но за возможность породниться с кем-то из Санта-Чилокки решился потерпеть. Мне было его жалко.
У меня очень удачный брак. Глаза медленно моргают, будто сами по себе. Просто сижу на заднем сиденье автомобиля, сложив руки на коленях и выпустив на лицо вежливо-заинтересованную улыбку. Маска номер пятьсот семьдесят три. Отработана до блеска еще в четырехлетнем возрасте.
Там откуда я родом… Хотя это, наверное, не самый правильный термин для тех, кто является живой демонстрацией достижения генной инженерии. Правда, статус Вега присваивается лишь тем, кого мама с папой по старинке делают за закрытыми дверями спальни без вмешательства посторонних, но самих родителей генетически программируют с особым старанием, чтобы результат их работы отвечал всем необходимым стандартам качества и заложенному функционалу. Впрочем, зачем все эти подробности? «Статус Вега утрачен» написано в моих документах. Для жителей Констанс-Тикку, ставшего мне вторым домом после заключения брака, эти слова звучат абракадаброй. И меня это устраивает.
В Констанс-Тикку высший свет, в котором мне приходится порой вращаться, очень серьезно относится к этикету, традициям, правилам, религии, законам и взаимоотношениям. Как старательные первоклассники, желающие заслужить похвалу у строгих родителей, они выучили все предписания и правила, чтобы оправдывать статусы графов, лордов, или просто сливок общества, но так и не поняли главного.
В Санта-Чилокки эту прописную истину объясняют всем детям, как только они осваивают использование ночного горшка по назначению. Нам говорят, что все эти безумные требования и традиции нужны лишь для бесконечно увлекательной и жесткой игры, в которой тебе предстоит участвовать всю жизнь. Твоя задача – обойти соперников, зная их сильные и слабые места. Получить то, что хочешь, и удержать этот приз любой ценой. Бабушка, часто занимавшаяся моим воспитанием, – мама была занята моей старшей не очень здоровой сестрой и тремя младшими братьями – говорила, что я должна быть крайне внимательной к людям вокруг, но при этом стараться не демонстрировать всем, кому не лень, свои мысли и чувства.
– Не стоит раскрывать свои карты раньше времени. А говорить с миром можно не только посредством слов или действий, – Мэйса Харта властно брала фарфоровую чашку, делала крохотный глоток и так же непримиримо-неторопливо ставила чашку на блюдце, что держала четырехпалой рукой, унизанной перстнями.
Когда мне было пять, она принесла в подарок скрипку. До этого она почти год смотрела на мои несуразные каракули, изображающие не то домик, не то кошку в судорогах, и с некой жалостью удостоверилась, что талант художника для меня закрыт.
– Это к лучшему, – заключила она, бросая мой исчирканный карандашами альбом в горящий камин, в то время как я с восхищением прикасалась пальцами к туго натянутым струнам, вслушиваясь в елозящий вибрирующий звук, – картины бывают довольно однозначны. И то, что у каждого художника свое видение, звучит как слабое оправдание. Музыка же чересчур многогранна, чтобы можно было что-то утверждать с полной уверенностью. Учись выражать эмоции через звук. Получится плохо – сможешь просто выплескивать пар без лишних свидетелей и сцен, хорошо – научишься творить мир, живущий в моменте соприкосновения смычка со струнами. И он будет заставлять окружающих любить и ненавидеть, радоваться и плакать.
У меня получалось хорошо до пятнадцати лет. А потом… Хм… Да… Потом… Статус Вега утрачен. И у меня очень удачный брак. Вот уже девять лет. То что муж собирается в соседний курортный город, вызывает толпу мурашек на шее и желание поговорить с ним начистоту о его планах на ближайшие несколько недель. И если бы это имело хоть какой-то смысл, я бы, наверное, здесь сейчас не сидела. Хотя нет. Вру. Сидела бы.
До сих пор не понимаю, как именно это работает, хотя знакома с Кристианом чуть больше трех лет. Но есть в нем что-то такое, что заставляет меня смотреть на него внимательнее, чем на других. Он не раздражает. С ним очень приятно и удобно работать. Как и все КВИПы, он помешан на своей Мэй и остальных ГНОМах, которых ему доводится обслуживать. Наверное, даже больше, чем я на Мэтте и других своих подопечных. Общих тем с ним у нас, кроме работы, насколько я знаю, нет. Но… Я разбила свою скрипку в острые опасные щепки, когда мне было пятнадцать. И после этого мне играть совершенно не хотелось целых шесть лет. А потом…
Я помню нашу с ним первую встречу. Он с Падмой и другими однокурсниками проходил предэкзаменационную практику в ремонтной мастерской при обслуживающей станции, на которой мы теперь с ним работаем. Мы с Паприкой пришли туда, чтобы отобрать более или менее живые подшипники для временного ремонта лап ее робота-паука по кличке Птицеед. Мы ждали, когда к нам подойдет грузчик и поможет снять с пятого этажа стеллажа нужную коробку, и я невольно обратила внимание на странную парочку у рабочего стола. Нет, народу там в тот момент было человек двадцать. Все занимались сборкой и филигранной сваркой порванных и искореженных деталей. Но эти двое выделялись тем, что парень с бритыми висками, кучей серег в ухе, проколотой губой и шипом под ней неторопливо и сосредоточенно собирал из кусков фалангу ЭЛЬФа, а над ним со схемой в одной руке и очень важным видом стояла темноволосая яркоглазая девушка. Зорко смотрела, как он работает, и критиковала каждое движение, похоже вообще не переводя дыхание.
Минут через десять на этот бесконечный и дико нудный монолог, состоящий в основном из фраз «Не то… не так… не туда… не тем… сильней… правей… да что ты делаешь вообще, а?!» уже откровенно раздраженно фыркала Паприка. Что касается остальных работавших за столом, на девушку косились с такой откровенной злобой и неприязнью, что мне становилось не по себе. Однако парень не выказывал эмоций, продолжая как ни в чем не бывало формировать металлический сустав. А я поймала себя на мысли, что мне хочется подойти к столу и незаметно спрятать какую-нибудь мелкую деталь в карман, чтобы он начал ее искать везде, нервничать, раздражаться.
Его одногруппница меж тем уже почти перешла на ультразвук. Парень закончил собирать сустав. И хотел активизировать его для проверки на сгибание под определенным углом. Но я заметила, что он забыл подключить один контакт. Естественно, фаланга даже не шелохнулась. Парень озадаченно посмотрел сначала на свою работу, а потом на девушку со схемой в руке. Та лучезарно улыбнулась:
– Я тебе говорила, что ты все не то делаешь, а ты не слушал. Вот теперь разбирай и ищи сам, где накосячил.
– Ок, – легко согласился он, пожимая плечами, – тебе лучше знать.
В этот момент сама не знаю почему я вдруг направилась к ним. Меня словно магнитом потянуло, хотя у меня и в мыслях не было вмешиваться. Да и со стороны это должно быть смотрелось весьма двусмысленно. Девушка смерила меня подозрительным взглядом, когда я остановилась возле них и оглядела результат его труда.
– Не работает? – я кивнула на собранный сустав, машинально доставая резиновые перчатки с крючка на поясе с инструментами.
– Нет что-то… – в его темно-зеленом взгляде мелькнула какая-то странная эмоция, похожая на узнавание, но он уже снова осматривал свое изделие, – видимо собрал неправильно. Сигнал не проходит. Хотя лишних деталей нет вроде…
Я взяла со стола свободный контакт и подняла на уровень его глаз.
– Думаю, если это подключить, то может что-то и получится…
Пару секунд он смотрел на провод. А потом аккуратно закрепил его на нужном месте. Сустав с тихим шипением послушно согнулся и вернулся в исходное положение. Я кивнула им обоим: и радостному парню, и возмущенной девушке, которая казалось вот-вот лопнет от того, что ему помогли, вместо того, чтобы посоветовать быть внимательнее. И вернулась к Паприке, которая шепотом мне призналась, что еще немного и она на эту нудную выскочку уронила бы контейнер с отработанными зарядными блоками для ГНОМов и сказала бы, что так и было.
