Так и поступили. Кейра и Герхард старались действовать максимально аккуратно, но на лице Зига то и дело мелькали гримасы боли. Бывшая трактирщица боялась, что раны ассистента вновь откроются, но ее страхи не оправдались. Вскоре Зиг сидел на кресле и покачивал рукой чайную чашку. Герхард хлопотал над столом.

Кейра явственно ощущала, что старый архивариус раздавлен смертью сына и боится ужасного нового мира, в котором нет Горация. Впрочем, нет: она чувствовала печаль и страх Герхарда, а все остальное – лишь ее собственные интерпретации. Горе от потери близкого – не та эмоция, которую возможно пережить за несколько дней. Некоторым требуются годы.

– Прошу, не надо, – сказал Зиг, когда Герхард поставил перед ним тарелку крендельков. – Я приехал не ради чаепития. Я потерял важного человека, но вы потеряли гораздо больше.

Повисло неловкое молчание. Поняв, что Зигу не хватает такта, Кейра сказала:

– Мы не хотели ранить вас своим визитом…

Зиг тут же ее перебил:

– Я пришел, потому что мне важно кое-что сказать. Не знаю, хотите ли вы меня слушать… Я был там, понимаете? Когда Горация не стало. Мы вместе готовили эксперимент. Все произошло так внезапно и быстро. Мне повезло, но, если бы не Кейра, я тоже был бы мертв. Мы с Горацием должны были быть осторожнее, но теперь уже ничего не исправить. Герхард, вы сможете меня простить?

Архивариус растерянно моргал. Кейра ощутила, как в нем поднимается и набухает черная туча срыва. Действуя по наитию, она наклонилась и взяла его дрожащую руку в свою ладонь. На коже Кейры от пальцев к предплечью проступили красные узоры. Плавные линии набирали яркость по мере того, как она забирала черную тучу себе. Ее рука налилась тупой болью и онемела. Когда Герхард отдернул ладонь. Рука Кейры упала на стол, и эмоция ушла в столешницу, превращая ее в труху. Герхард вскрикнул:

– Вы эмпат! Та женщина, которой директор позволил… Что вы сделали со мной… и со столом?

– Я ощутила очень сильную и опасную эмоцию. Она могла причинить вам вред, может, устроить сердечный приступ. Я ослабила ее. Вы сами проживете вашу скорбь до конца, но эта черная туча… я направила ее в столешницу. Простите, что я сделала все без спроса и испортила вашу мебель!

Кейра не была уверена, что поступила правильно. Ей двигало сочувствие к старому человеку, который мог не оправиться от потери.

– Это так странно. Я не мог даже думать о моем сыне, а теперь вспоминаю его лицо, и мне так больно… Если мне и впрямь грозил приступ – а я верю, что это так! – то я говорю вам спасибо. Однако прошу вас больше никогда так не делать. Я хочу пережить каждую толику грусти о своем любимом сыне, пусть даже мое сердце останется разбитым до скончания дней.

– Я очень уважаю вашу просьбу, архивариус Герхард. Обещаю более не использовать свои способности на вас. Прошу, поговорите с Зигом, ему это нужно… и вам, полагаю, тоже.

Герхард пододвинул стул и сел напротив Зига.

– Я едва понял, что ты сказал, мальчик мой. Я знаю, что ты был для Горация самым дорогим другом. Хорошо, что ты выжил. Я верю: если бы ты мог защитить моего сына, ты бы сделал все возможное. Если ты винишь себя, не стоит. Он бы не хотел, чтобы кто-то себя винил.

Зиг явно хотел настаивать на своем, но Кейра вмешалась:

– Вы смогли попрощаться с сыном? Был ли какой-нибудь ритуал?

– Что? Нет, я не смог даже посмотреть на тело…

– Сделайте это сейчас. Обратитесь к нему, где бы он ни был. Можете сделать это с нами или в одиночестве. Просто скажите все, что хотели сказать.

– Какой в этом смысл? – Глаза Герхарда заблестели.

– Люди не зря придумали могилы, погребальные костры и прощальные ритуалы. Поверьте, вам это нужно. И тебе тоже, Зиг.

Они оба смотрели на нее непонимающе.

– Вот что. Я почти не знала Горация. Я выйду за дверь, а вы представьте, что он войдет сюда. И скажите ему все, что хотите сказать… Поверьте, это поможет!

Кейра предложила это по наитию. Жаль, что, когда она узнала о смерти отца, никто не подсказал ей того же… Дочь трактирщика вышла, прикрыла дверь и присела на крыльцо. Кейра не знала, последуют ли Герхард с Зигом ее совету, и не прислушивалась к разговору. И все же ей казалось, что приглушенные голоса вспоминают Горация. Безутешный отец плакал, а Зиг просил у друга прощения…

Через полчаса Кейра катила коляску с пациентом в сторону госпиталя. Он долго пребывал в задумчивости, а потом признался:

– В том, что ты сделала, было что-то целительное. Я даже подумал, ты все-таки использовала силу эмпата. Хотя, как ты могла это сделать за дверью?

– Никакой магии, поверь.

– Черт, как же это непривычно… спасибо тебе, Кейра. Давно, очень давно никто не делал для меня столько, сколько сделала ты. Я не умею быть благодарным, но… что я могу сделать?

Коляска остановилась посреди парка, и Кейра горько усмехнулась.

– Я не знаю, кто может мне помочь, и не вижу никакой надежды. Юрген пожирает меня, становясь сильнее. Каждый раз я боюсь, что исчезну, и останется только он. Мой дар мог бы принести миру столько пользы, а Юрген использует его для войны и кровопролития. А еще… я хочу жить, понимаешь? Я просто хочу жить!

Она сильно разволновалась. Подобно тому, как Герхард прятался от своей скорби, она пыталась забыть об отчаянии, но оно караулило за каждым углом. Скоро красные ястребы будут петь по ней свои скорбные песни.

– Сколько у тебя времени? – спросил Зиг.

– Я не знаю. Не знаю!

– Тогда не будем его терять. Я помогу тебе, и мой долг будет оплачен.

– Поможешь? Как?

– Я ученый, а твой случай – загадка. Я приложу все силы, чтобы ее разгадать. Даже если Фабрис уволит меня, я не брошу попытки.

– Юрген убьет тебя, – испуганным шепотом предупредила Кейра.

– Я итак почти мертвец, – усмехнулся Зиг.

Кейра растроганно шмыгнула носом. Впервые с тех пор, как мать покинула ее, впереди показался робкий проблеск надежды.

– Мое имя Келли Алькарбо. Пожалуйста, посмотрите, есть ли для меня письма.

Через несколько минут работница почтамта вернулась, сжимая в пальцах запечатанный конверт.

– Должно быть, что-то важное. Я заметила: вы приходите сюда каждый день, – сказала она, отдавая письмо Келли.

– Я очень жду весточки от родственников.

Глаза Келли забегали по конверту, отыскивая адресанта. На миг ей показалось, что это Кейра. Пустая надежда: сестра, наверное, и не знает, что Келли в Тревейне! И мама тоже. А вдруг они вернулись в Дагроссу? Тогда дядя Курт мог рассказать…

Это письмо было как раз от него. Как хорошо! Если бы все это оказалось почтовой ошибкой, Келли была бы раздавлена. Она с любопытством ощупала содержимое конверта: внутри было несколько бумаг. Неужели дядя все-таки выслал банкноты? Нужно срочно вскрыть письмо! Она одолжила у работницы почтамта нож для писем и аккуратно разрезала край конверта.

Внутри была исписанная бумага… и банкноты, в самом деле! Всю жизнь Келли знала дядю как неисправимого скрягу, и все же он выслал ей деньги! Она была так рада, что не сразу смогла подсчитать сумму. Надолго ли хватит? Нет, совсем нет… Сердце Келли, только что преисполненное надежды, снова упало.

Она срочно должна найти работу!

Келли почувствовала ком в горле. Она положила конверт на коленку, сгорбилась на скамье и закрыла глаза кулаками. Отчаяние… почему все так сложно? Почему все не может быть, как раньше? Не время плакать. Конверт соскользнул с ее колена и шлепнулся на пол. Этот звук напомнил о письме, которое стоило почитать. К удивлению Келли, там было несколько страниц, исписанных разным почерком. Неужели тетя Линда тоже решила что-то ей написать?

Келли начала с письма трактирщика Курта. На листке было несколько чернильных клякс, но дядя писал разборчиво.

«Здравствуй, Келли.

Высылаю тебе деньги, как ты просила. Больше не могу: тяжелые времена. С тех пор, как таверна стала частью «Резной Каравеллы», дела вроде пошли на лад, но как-то волнами. Плотник не смог исправить старую вывеску, и пришлось заказывать новую. Бальдвин лютует, и работяги боятся высунуть на улицу нос. Дон требует с меня отчетность и грозится урезать работникам жалование. Он хороший мужик – думаю, бурчит только для острастки.