Спустя сорок один год после Великой войны родился ребенок, чье имя вошло в историю и плотно связалось с созданием Нового мира. Мальчика назвали Макс. Небольшого роста, хилый, часто болеющий ребенок заставлял родителей переживать и не спать ночами. Подобная напасть сопровождала многих. Война напоминала о себе страшными болезнями, которым не было числа. Маленькое, плохо развитое тело снаружи, внутри наполнялось не по годам. В раннем детстве у Макса открылся талант к рисованию. Сверстники только учились держать в руке карандаш, как Брант, точнее его воображение, уже представило образ, а маленькая, пухлая детская ручка старательно вывела первые линии. Реалистичность и объем, коими была наполнена картина, ошеломили. Это был портрет молодой девушки. Овал лица, платок, накинутый на плечи, живые глаза с маленькими блестящими точками зрачков и загадочная улыбка. Глядя на картину, зрители невольно улыбались. Реакция пугала, а по телу пробегала дрожь, ведь эмоцию вызывал рисунок человека, которому не было и пяти лет.

Макс был единственным ребенком в семье, его воспитанием занималась мама. Об отце Бранта истории не сохранилось, словно его никогда и не существовало. Добродушная Рози трудилась в совете Нейма и везде таскала сына с собой, отчего вызывала злые ухмылки и оскорбления. Соседи, и случайные прохожие озирались и обходили мать и сына стороной. Опаску вызывала не маленькая женщина, а ее сын. Худой, сутулый с болезненным видом юноша рано обрел дурную славу.

Примечательный случай. Максу шесть, закрытый, необщительный ребенок сидит на старой деревянной скамейке. Одежда соответствует теплому сезону – маечка, черные шортики и тапочки на босу ногу. Скамейка пряталась в тени большого, с отслаивающейся корой, ветвистого дерева. На коленках Макса блокнот, а ребенок, сутулясь над листом бумаги, что-то рисует. В такие моменты он не замечал ничего вокруг, его не интересовали игры детей, разговоры взрослых, кудахтанье стариков, занимавших соседние лавки. В то время Нейм все еще походил на большую и бедную деревню. В пейзаже преобладала серость с красно-рыжим налетом песка, приносимого ветром из пустоши. Сильный порыв ветра заставлял прикрывать дыхательные пути платками, висевшими на шеях, при этом движение ни на секунду не прекращалось. Дети продолжали играть, взрослые судачить, а Макс Брант рисовать.

Со временем наблюдение за чудаковатым гением превратилось в забаву, соседи с любопытством замечали мимику и жесты, движения тонких ручек в воздухе и всего тела. Казалось, ребенок не просто рисовал, а руководил невидимым художественным оркестром. Он поднимал обе руки на уровень глаз и синхронно двигал влево-вправо, в следующий момент левая рука опускалась, и острый карандаш оставлял на бумаге след. Работа над рисунком продолжалась несколько дней. Изобразив несколько элементов, Макс зависал и проводил в подобном состоянии долгое время. Наблюдая странное поведение, зрители обостряли внимание и спешили придумать собственную версию происходящего, которой непременно делились с остальными. Так, по одной из версий каждый уход в себя сопровождался смертью юноши. Они были уверены, что с отсутствием внешней мимики и движения век, Брант терял и сердцебиение, а после, как ни в чем не бывало, возвращался к жизни. Другие видели в поведении ребенка что-то мистическое и страшное. Они опасались, что в периоды отсутствия (именно такой термин применялся к Максу), он общался с духами, и от них черпал свои таланты. Третьи считали Бранта просто идиотом, ребенком не от мира сего, отчего позволяли в его адрес грубость и даже физическое присутствие.

Закончив очередной шедевр, Макс резким движением вырывал лист из блокнота и отправлял по ветру. Взлетевший лист кружил в воздухе, а после падения недолго лежал в пыли. Да, да, соседи поднимали рисунок и с любопытством рассматривали. Макс рисовал людей. Иногда близко и детально, а иногда в отдалении, но образы никогда не находились в реальном мире. Его мир был выше и просторнее, в нем не было сломанных заборов и покосившихся крыш, его наполняли высокие дома, над которыми тянулись вереницы овальных капсул.

Иногда на рисунке зрители находили себя. Поразительная точность пугала, открывая наблюдателю незаметные ранее морщины на лбах, родинки на щеках и шеях, залысины и странные недобрые глаза. При этом во время работы Брант никогда не смотрел по сторонам.

Однажды ребята постарше задумали потревожить юного гения и придумали жестокий план. Желание посмеяться над чудным художником победило разум, как самый меткий пинатель мяча, издав глухой звук, отправил круглый, резиновый шар в свободный полет. Спустя пару секунд тяжелый предмет ударился о голову Бранта, бодро отскочил и покатился в обратном направлении. Дети синхронно заржали. Точное попадание вызвало истерику, они показывали пальцем в сторону Бранта и хвалили пинателя за меткость. Словно очнувшись ото сна, Макс поднял голову, огляделся по сторонам, слегка опустил брови. Он смотрел на обидчиков прямым и пронзительным взглядом.

– Причинение физического вреда человеку вам кажется смешным, – тихо произнес Макс. Сказанное не звучало, как вопрос, это было утверждение, – Громкость и продолжительность смеха прямо пропорциональны степени вреда. Это странно.

Затем он медленно развернул карандаш так, как держат острые предметы, когда готовятся напасть, смех резко утих. В следующее мгновение карандаш вошел в правую кисть художника и, пройдя насквозь, вылез с обратной стороны. Дети обомлели. Открыв рты, и практически не моргая, они стояли и наблюдали за Максом, который даже не шелохнулся. Он держал раненную руку на весу, кисть кровоточила, а красные густые капли падали на серую землю.

– Почему вы не смеетесь? Ущерб значительнее прежнего, – голос Бранта звучал монотонно и сухо, – Кажется, я понял, для формирования эмоции необходимо личное участие. Вы чувствуете потребность в унижении, и причинении боли другим и только так становитесь счастливее, – он извлек из раненой руки окровавленный карандаш и протянул в сторону ребят.

Молчание продолжалось не долго, шокированные дети бросились в разные стороны с криками: «Сумасшедший, сумасшедший!» Брант опустил голову над блокнотом, оторвал испачканный кровью лист, что-то на нем написал и отправил по ветру.

Вдоль первого этажа высокого жилого дома, расположенного в новом районе Нейма, тянулась череда, сменяющих друг друга булочных, салонов причесок, магазинчиков и кафе. В самом центре вереницы выделялось Арго. Огромные витринные окна кафе светились изображениями блюд, музыкальных инструментов и никогда не гасли. Несмотря на современность исполнения, кафе наполняло множество старых вещей. Это и, забывшая что такое уход, деревянная мебель, и люстры, выполненные из наборного стекла с шелушащейся краской, и фотографии на стенах, чья бумага пожелтела и вылезала из паспарту.

Небольшое заведение пользовалось бешеной популярностью. Оно принадлежало человеку, который любил поварское дело, а процедуру приготовления превратил в искусство. Особенностью Арго было расположение кухни. Плиты, грили и фритюры находились в зале, отчего создавалась особая дымно-ароматная атмосфера. Гости привыкли к плотности воздуха и манерам хозяина. Невысокого роста, плотный мужчина, со спрятанными под поварской колпак кучерявыми волосами, и доброй улыбкой, без остановки жарил ребрышки и подшучивал над публикой.

– Здравствуй, Ник, – сквозь дым прокричал Марк, – Как обычно, двойную порцию и пинту?

– Как обычно, – прокричал в ответ Ник, – Привет Сэм, здравствуйте мистер Глэм.

Ник пробрался в дальний темный угол, небрежно сдвинул табличку «Не занимать, стол забронирован» и открыл меню, которое состояло из двух пожелтевших страниц. Заведение медленно наполнялось людьми, и дымом, музыка становилась громче, а движение гостей хаотичнее. Невысокий человек в белом халате и накинутом поверх фартуке скакал по кухне, удивляя скоростью и ловкостью движений. За окном темнело, а место Алекса по-прежнему пустовало. Ник достал из кармана небольшую металлическую коробку, на экране которой светилось сообщение: «Извини, дружище, планы изменились». Дисциплина и обязательность не входили в список достоинств Алекса. Скорее наоборот, лучший друг являлся их антиподом, явлением, наполненным словами «забыл» и «напутал». Часто он не мог вспомнить, чем занимался накануне. Алекс не следил за временем, его не тревожили дни недели, их последовательность, и связанные с ними события.