В кого я превращался? Я убил человека. Самозащита тут ни при чем. Я изнасиловал девушку, издевался над ней, а потом убил. Я врач, моя работа – помогать людям, но все же я сотворил такое. Самое странное заключалось в том, что я не чувствовал раскаяния. Я больше не вспоминал о произошедшем, а когда вспоминал, то с отвлеченным, почти исследовательским любопытством, словно это был какой-то научный феномен. Я не мог заставить себя испытывать чувство вины или тревожности, не мог ненавидеть сам себя. Иногда я задумывался, а обязательно ли это, но мне быстро стало понятно, что я не такой человек.
А еще: если я вдруг решу уехать из Лондона, отпустит ли меня Лина? Сможет ли она удержать меня чем-то, кроме силы любви? Видеозапись была достаточно информативна. Но маловероятно, что она пустит ее в ход. Где тело? Остались ли какие-то следы в доме Лины? Может ли она полностью вырезать себя из видео? Слишком рискованно. И ради чего? Если бы наша любовь сошла на нет, уверен, Лина потеряла бы ко мне всякий интерес.
Недели шли, и я виделся с Линой все чаще и чаще. Если у меня имелись какие-то сомнения, то она их полностью развеяла. Каждую нашу встречу я видел ее словно в первый раз – яркую, возбуждающую, неотразимую. Раньше у меня бывали девушки, одна или две, но я ни разу не влюблялся. И никто из них не привязывался ко мне так сильно. До приезда в Лондон и встречи с Линой у меня были базовые, общепринятые представления о любви: если повезет, ты встретишь свою вторую половинку, женишься, остепенишься, и вы будете растить детей вместе. Как же я ошибался!
Я без колебаний использую слово любовь, описывая наши с Линой отношения, хотя оно кажется не совсем подобающим. Я с трудом мог себе представить, что два человека в состоянии существовать на таком физическом и эмоциональном пике, но нам это удалось. И дело не только в наших фантазиях, играх и умопомрачительном сексе. Если у людей есть душа, то наши души сплелись воедино. Что это, если не любовь?
Лондон стал для меня совсем другим. Я по-прежнему гулял целыми днями, но перестал замечать все, что происходило вокруг. Могу сказать только, что исходил вдоль и поперек районы Хаммерсмит и Шеперде-Буш, от Дауэс-роуд до Уэстуэй. Мой мозг постоянно работал, но я не думал о чем-то определенном. Я шел, просто чтобы не стоять на месте, и непримечательные окрестности были подходящими декорациями для моих мыслей. Несколько людей знали, что я в Лондоне, более того, они даже знали, где я живу, но я все еще ощущал себя здесь чужим. И эти прогулки доставляли мне особое, эгоистичное удовольствие. Потому что пока я ходил по этим улицам, никто не знал, где я нахожусь, даже Лина.
Эйлин Фотергилл оставила попытки со мной подружиться. В конце концов мне пришлось выпить с ней шерри, и опыт оказался неудачным. Из меня вышел плохой собеседник. Дело было не в непривлекательности Эйлин – она-то изо всех сил старалась вести себя как радушная хозяйка. Просто весь тот эпизод показался мне безумно искусственным и неискренним, словно мы играли в любительской театральной постановке. И мне хотелось уйти за кулисы. Не знаю, поняла ли она мой посыл или просто решила, что я скучный американец, но мне все равно. Главное, что она перестала приглашать меня к себе – чего я и добивался. Теперь мы лишь вежливо здоровались при встрече, как и полагается соседям.
Я никак не мог уговорить Лину прийти ко мне еще раз. Конечно, моя квартира была совершенно заурядная, но мне иногда хотелось узнать, как Лина смотрелась бы в этих декорациях. Ослабеет ли ее магия? Навряд ли. Если редкую орхидею поставить в пошлую вазу, менее прекрасной она не станет. Однажды она заехала за мной на такси и отвезла в паб в паре километров от моей квартиры. Было довольно прохладно, но мы заказали горячий виски и пили его во внутреннем дворике с видом на Темзу.
Когда я оставался один, то часто размышлял о прошлом Лины. Откуда она, какая у нее семья, где она училась – тысячи маленьких деталей, из которых складывается жизнь человека. Но когда я был с ней, то ни о чем не спрашивал. Для меня Лина родилась в день нашей встречи.
Наконец настало утро, когда я купил блокнот, ручку и несколько конвертов авиапочты. Весь день я потратил на то, чтобы написать письмо родителям. Не вдаваясь в подробности, я сообщил, что нашел отличную работу с хорошей зарплатой и решил остаться в Лондоне еще на какое-то время. Вряд ли у них возникнут вопросы, почему такую замечательную позицию предложили иностранцу. Я несколько раз подчеркнул, что, если мне не понравится работа или что-то пойдет не так, я сразу же вернусь в Штаты. Я не называл никаких имен, и сообщил только, что буду работать с другими врачами.
Также я написал им, что подыскиваю себе жилье и сообщу свой новый адрес, как только смогу. И добавил: если все сложится удачно, то я буду рад видеть их у себя и с удовольствием покажу Лондон. Я не мог не написать этих слов, хотя перспектива встретить их на пороге дома Лины меня ужасала. Я решил сделать все возможное, чтобы они не узнали ее адрес.
Затем последовала серия дорогостоящих телефонных разговоров. Они звонили мне, я – им. Я старался убедить их, что нет, я не попал в беду, это мой сознательный выбор и я действительно хочу остаться в Лондоне. Особенно беспокоилась моя мать. Она расстроилась, что сын решил переехать так далеко, и переживала, что я своим решением нанес оскорбление американской медицине. А вот с отцом все прошло гладко. Он пообещал помочь с моей американской квартирой и вещами. Он поедет в Коннектикут, отправит мои вещи в Огайо и уладит дела с риелторами и банком. Потом или продаст квартиру и выплатит ипотеку, или сдаст ее, что будет более выгодно. Вычтет свои расходы из последующей прибыли. Мне было все равно. Я был счастлив, что кто-то готов взять эти хлопоты на себя.
Я не собирался рассказывать им о Лине, но во время одного телефонного разговора они вытянули из меня информацию о том, что в Лондоне у меня появилась девушка. Лучше было упомянуть Лину в письме, потому что родителям сразу стало понятно мое решение. Работа и девушка! Ни слова больше. Оставалось надеяться, что они не станут давать волю собственным домыслам. Например, о роскошной свадьбе в Вестминстерском аббатстве.
Теперь я мог сказать Лине, что уладил вопрос с родителями. Оставалось только еще раз поговорить с Нордхэгеном и разобраться с квартирой на Мэтесон-роуд.
Но даже когда почти все было улажено, я все еще размышлял о том, можно ли каким-нибудь образом прервать цепь событий. В этом заключалась моя извращенная фантазия. Я представлял, как прихожу в Скотленд-Ярд и признаюсь в убийстве. В настоящем кровавом ритуальном убийстве. Британцы придут в восторг? В газетах напишут: «Дикарь разбил фарфоровую куклу». Что тогда произойдет? Надо будет найти тело. Я приведу толпу детективов к дому у Квинс-Вуда. Женщина, живущая там, скажет, что встречалась со мной раз или два, потом порвала со мной, потому что я стал слишком навязчивым. Она решила, что я странный. Она даже пустит их в дом. На последнем этаже они обнаружат пустой чердак. Полицейские посоветуют мне обратиться к психиатру, как только я вернусь в Америку (следующим рейсом). Как и положено настоящим кошмарам, в этом было что-то хичкоковское. Но как вообще мне такое могло прийти в голову? Как я мог себе представить, что способен на такое? Сдать Лину полиции. Однажды она посоветовала справляться со страхом таким образом: представить его в виде предмета у себя на ладони и потом зажать в кулаке. Когда ты представляешь себе ужасные вещи, ты как бы уничтожаешь их. Сомнения и негативные фантазии могут стать ступенью на пути к аффирмации.
В тот период я много думал о Роджере Нордхэгене. Как он верно подметил, мы все еще были чужими друг другу. Но он предложил мне работу, еще не понятно какую, и я решил согласиться. Меня ждали значительные перемены в жизни. Он оказался важным кусочком пазла. Без него я бы не смог остаться в Лондоне. Возможно, я слишком доверял Нордхэгену, даже больше, чем он мне. Но Лина меня в этом поддерживала. Из всего, что мне сказал Нордхэген я не сомневался лишь в одном. Лина действительно много для него значила. И она хотела меня. Поэтому Нордхэгену придется мириться со мной, даже если я окажусь плохим работником. Все кусочки пазла лежали передо мной – Лина, Нордхэген и я сам. Может, я не видел еще всей картины, но пазл начинал постепенно складываться.
