И я удивлена не меньше них.

Опустив взгляд на свой недоеденный обед и разломанную вилку, валяющуюся рядом на столе, я раздраженно вздыхаю. После такого разговора мне точно расхотелось есть. Теперь вместо голода в животе я ощущаю лишь обжигающую ярость в груди. И я не думаю, что она исчезнет, если я снова посчитаю. Или вообще когда-нибудь.

Изабель

Andrew Belle – Drought

Когда невыносимо долгий учебный день заканчивается и я наконец оказываюсь дома, то решаю перекусить, пока жду офицера Миллса. Мы договорились, что он заедет ко мне во время своего перерыва.

Обшариваю кухонные полки в поисках своих любимых ореховых мюсли и натыкаюсь на припрятанную Рейли бутылку виски в глубине шкафчика. Точно такую же я недавно разбила, выхватив из рук Дивера. Чувствую, как начинаю глупо улыбаться при мысли о нем. Но я тут же беру себя в руки.

Решаю, что стоит отвезти эту бутылку Нейтану. Не то чтобы мне нравилось спонсировать его алкоголизм, но я чувствую, что хочу отблагодарить его за эссе. Он меня выручил, ведь миссис Боланд оно понравилось.

Пока я прячу бутылку в своей комнате, раздается дверной звонок.

– Здравствуйте, офицер Миллс, – кричу я еще через дверь и через несколько секунд, запыхавшись, открываю ему.

– Добрый день, мисс Харт, – вежливо улыбается он, заходя внутрь. – Как школа?

– Неплохо. Сегодня я никого не убила, – говорю я вполне серьезно, ведя его в небольшую гостиную, соединенную с кухней.

– Это радует, – мягко смеется он, присаживаясь на диван.

Боже, и как ему удается всегда быть таким доброжелательным? Когда я пытаюсь быть милой с людьми, меня хватает от силы на пять минут!

– Я узнала кое-что важное… – Я все еще стою у низкого журнального столика, нервно хрустя костяшками пальцев.

Миллс замечает это, и вопросительное выражение его лица сменяется настороженным.

– Что?

Весь день мне не терпелось рассказать ему или хоть кому-нибудь то, что я узнала о Кайле, а теперь я не могу собраться с мыслями и стою перед ним как последняя идиотка!

Понятия не имею, почему вдруг я так нервничаю? Миллс проявляет искреннюю заинтересованность этим делом и, кажется, верит мне. Так почему я чувствую себя так, будто, если открою рот, произойдет что-то страшное? Может, я боюсь, что и в этот раз мне никто не поверит? Сейчас, стоя перед человеком в полицейской форме и говоря об Элайзе, я ощущаю дежавю. И боюсь, что, услышав скептический или снисходительный ответ Миллса, я снова столкнусь с ненавистным чувством. Снова почувствую себя беспомощной.

– И где мои манеры? Офицер, может, вы хотите кофе?..

– Нет, я в порядке. – Он наблюдает за моими беспокойными движениями и хмурится еще сильнее. Наконец он решительно спрашивает: – Что такого вы узнали?

Чувствуя, как неуверенность, растекшаяся по моим ногам, поднимается к животу, я опускаюсь на диван рядом с ним и, шумно выдохнув, начинаю говорить. Офицер Миллс слушает мой бурный рассказ о произошедшем в школе: сначала о реакции Кайла на записку, а затем о разговоре с Линдой. Пока я говорю, его лицо выражает смятение, а в особо важных моментах – удивление, но он не перебивает меня, вежливо позволяя мне высказать все. И когда я наконец замолкаю, то смотрю на него в ожидании ответа.

Плечи Миллса заметно напряглись, а брови сошлись на переносице. Какое-то время он молчит, наверное, убеждаясь, что я сказала все, а затем ладонями потирает лицо.

– Черт… Это дерьмово, – растерянно шепчет Миллс.

Я удивленно смотрю на него, потому что прежде не слышала от него подобных выражений. Заметив мое удивление, он, неловко отбросив свою кучерявую прядь со лба, добавляет:

– Простите.

После всех тех бранных слов, что я бесстыдно произносила при нем за все время нашего знакомства, он извиняется за слово «дерьмово». Удивительно! Видимо, Хеджесвилль еще не успел испортить этого молодого офицера.

– Мы ничего не можем сделать с полученной информацией, да? – тихо спрашиваю я, заранее зная ответ.

– Пока все молчат, покрывая Леннарда, – боюсь, что нет, – говорит Миллс, разочарованно глядя в пол.

Он выглядит так, будто расстроен даже сильнее меня, хотя это невозможно. И я решаюсь нарушить молчание, задав вопрос, который давно повис между нами без ответа:

– Офицер, почему вы мне помогли?

– Да разве я помог? Теперь у вас есть ответы, но вы ничего не можете с ними сделать, – он растерянно потирает подбородок.

– И все же почему? – допытываюсь я.

Какое-то время на его лице я вижу смятение, будто в мыслях он ведет борьбу с самим собой. Затем, вздохнув, Миллс поворачивается ко мне и говорит:

– Я рассказывал вам, что в академии у меня была подруга…

Я начинаю вспоминать наш недавний разговор в закусочной и киваю. Нахмурившись, он продолжает:

– На одной из студенческих тусовок с Сарой произошло… – он запинается на секунду. – В общем, ее изнасиловали парни из академии. – Опустив голову на руки, он проводит пальцами по своим темным кудрям. – Никто не стал с этим разбираться. Руководство закрыло глаза на это, чтобы не бросать тень на департамент оглашением такого дела. «Копы-насильники» – ужасный подрыв репутации для них.

Опустив взгляд, Миллс едва заметно качает головой, и при теплом свете лампы, тускло освещающем его лицо, я могу видеть, как заблестели от слез его карие глаза. Я тут же отворачиваюсь, чтобы не смутить его.

– Я видел, как насилие влияет на пострадавших от него. Сара не сделала того же, что ваша кузина, но ее не стало… в каком-то другом смысле. Она перестала быть собой. Изолировала себя от всех: семьи, бойфренда, от друзей, включая меня. Бросила учебу и внезапно уехала черт знает куда, – он запинается, а затем, сглотнув, продолжает: – Когда я стал копом и получил доступ к базам данных, то в первую очередь я вбил в поиске ее имя. Нашел множество рапортов. Вождение в нетрезвом виде, пьяный дебош в баре, хранение наркотиков, магазинная кража… – его голос становится все ниже и тише. – Я не мог поверить в это, потому что я знал ее как сильную личность. Она всегда сама решала проблемы, справлялась со всеми трудностями. Но произошедшее на той вечеринке сломало ее. А те выродки закончили академию и стали полицейскими. Черт возьми, им все сошло с рук, а она опустилась на самое дно. – Он замолкает и мрачно потирает лоб, и я чувствую, как по мере рассказа ком все сильнее сжимает мне горло. Он продолжает: – Я понял, что не смогу работать плечом к плечу с этими тварями, сломавшими жизнь моей подруге. И попросил перевести меня куда-то подальше. И вот меня закинули в Хеджесвилль.

Слушая его рассказ, я начинаю понимать, почему его так волнует история с Элайзой. Я понятия не имею, как правильно утешать людей в такой ситуации. Недавно я и сама была на месте Миллса. Но в такой момент, кто бы что ни сказал, – абсолютно любое слово, фраза – все кажется неуместным. Поэтому я лишь говорю:

– Это ужасно.

– Хеджесвилль не настолько ужасен, мисс Харт, – горько усмехается он.

– Я не про… – и я замолкаю, поняв, что он только что пытался пошутить.

Знаю, что ему сейчас невесело. Миллс едва сдерживает слезы. Но, судя по всему, закончить разговор шуткой – это его способ справляться с тяжелыми чувствами. Я же в такой ситуации обычно впадаю в бешенство или истерику.

Мы с Миллсом виделись от силы раз пять, и нас с ним, по сути, ничего не связывает, но почему-то он открылся мне так легко. Я вспоминаю поведение Дивера и снова злюсь на него. У меня намного больше общего с Нейтаном, но этот придурок не пожелал рассказывать о своем прошлом даже после того, как я рассказала ему о своем!

Ну и какого черта я снова думаю о Нейтане? Мне следует сейчас думать об Элайзе или Миллсе. Но Дивер снова лезет мне в голову. И от этого чувства вины вдруг кольнуло в груди. Слишком часто в последнее время то, о чем мне следует думать, не совпадает с тем, о чем я на самом деле думаю.