Короткая передышка была прервана телеграммой из Вашингтона, где говорилось о том, что Гарри Трумэн принял присягу в качестве президента после безвременной кончины Франклина Рузвельта. Теперь, когда боевые действия в Европе закончились, Донован был решительно настроен настоять на вручении Вирджинии награды за вооружение, обучение и организацию трех высокоактивных батальонов Французских внутренних сил, руководство успешной крупномасштабной диверсионной кампанией, которая привела к засадам против немецких войск, и превосходную работу в крайне опасной роли радиста. Словом, постановили, что она проявила «необычайный героизм в военных операциях против врага»[412]. Донован был счастлив, что единственной гражданской женщиной на войне, награжденной крестом «За выдающиеся заслуги», стала именно сотрудница УСС. Теперь, когда война близилась к концу, а изначальный покровитель УСС умер, будущее организации выглядело все более туманным, поэтому, чтобы поднять престиж агентства, он так стремился обнародовать эту награду. Так что Донован пошел на необычный шаг, предложив провести церемонию в Белом доме. «Поскольку награды такого рода ранее не было, – писал он новому президенту, – вы можете пожелать вручить ее лично»[413]. Трумэн согласился.
Однако Вирджиния была смущена и встревожена. Очевидно, она не только неоднозначно относилась к почестям, но и не считала целесообразным, чтобы секретный агент – поскольку она хотела и дальше им оставаться – был в центре общественного внимания[414]. Для нее борьба за правое дело стала призванием, а не просто работой, и кроме того, она опасалась, что ее инвалидность под пристальным вниманием СМИ снова станет проблемой. 13 июня она попросила свое парижское руководство отклонить приглашение президента в Овальный кабинет от ее имени: «Мисс Вирджиния Холл… твердо убеждена, что ее личность не должна получать никакой огласки и не должно быть каких-либо объявлений о ее награде… Она заявляет, что все еще находится в работе и с нетерпением ждет новых заданий. Любая огласка помешала бы ей участвовать в какой-либо операции»[415]. Позже Вирджиния зашла в лондонский офис УСС, чтобы забрать свои документы о награде, и женщина-офицер с изумлением вспоминала об этом событии. «Я читала ее отчеты и очень хотела с ней встретиться», – вспоминала Мэри Донован Корсо, «впечатленная ее огромным мужеством». Но при встрече она посчитала Вирджинию «на удивление немногословной, как будто ее не особенно волновало получение награды за боевые заслуги»[416]. Кажется, что Вирджиния не стремилась к славе и не слишком хорошо с ней справлялась.
Вирджиния также знала, что ее работа еще не закончена. Она чувствовала себя обязанной вернуться туда, где все началось. Счастье в личной жизни не помешало ей заметить трагедию, постигшую ее друзей в Лионе и на других территориях, где ей довелось работать – протянувшихся на тысячи миль, истерзанных войной. Американские войска приводили в ярость многих участников Сопротивления, снабжая немецких военнопленных сигаретами, – в то время как французы годами терпели их нехватку. Местные жители боялись, что американцы, никогда не видевшие реалий жизни под нацистским каблуком, «упорно не замечали»[417] глубин варварства, развязанного во Франции, и потому были слишком снисходительны к ответственным за него. Вирджиния была одной из немногих американцев, кто видел и пережил все ужасы. Она не забыла тех бойцов невидимого фронта, кто, рискуя жизнью, помогал ей раздувать пламя Сопротивления. Теперь она узнала, насколько тяжелыми были потери.
Ее возвращение в Лион с Полем было очень эмоциональным. Все прекрасные городские мосты были беспощадно разрушены отступающими немцами в сентябре 1944 года. Американские бомбардировки в мае 1944 также вызвали опустошительные пожары. Однако страшнее, чем ущерб, нанесенный великолепному городу, была боль, причиненная его жителям. Мятежная слава Лиона в 1941 и 1942 годах сменилась – даже когда наступил мир – тусклым отчаянием от того, что было потеряно. Множество из помощников Вирджинии было депортировано в ад немецких лагерей смерти. Очень многие, такие как Альфонс Бессон (присутствовавший на вечеринке, когда арестовали братьев Ньютонов) и общественный деятель Вера Ли, так и не вернулись. Даже те, кого освободили союзники, были подобны призракам, больные, слабые и голодные. Они потеряли все из-за нацистских грабителей – некоторые остались без средств к существованию.
На улице Ксавье Прива Вирджиния нашла одного из своих курьеров, Эжени Катен, которую арестовали одновременно с братьями Ньютонами в апреле 1943 года. Ее депортировали в Германию, а затем в трудовой лагерь недалеко от Праги, и, вернувшись, она обнаружила, что в ее доме не хватало светильников, мебели, одежды, посуды и даже сантехники. Еще более тревожил вид Жермен Герен, только что вернувшейся из Равенсбрюка, где женщин держали в проволочных клетках и намеренно вводили им с помощью инъекций возбудителей гангрены. Две трети заключенных умерли, но каким-то чудом Жермен смогла избежать смерти – в газовой камере или от болезни. И все же она больше не была той прежней жизнерадостной женщиной. Ее кожа стала желтоватой, а когда-то блестящие темные кудри покрылись сединой. Ее квартира, шкафы и банковские счета были пусты, и она сама была опустошена известием о смерти своего друга Эжена Жене.
Нет никаких записей о том, что случилось с filles de joie Жермен, которые шли на огромный риск, чтобы получить информацию от своих вишистских и немецких клиентов. Сразу после освобождения в стране была такая неразбериха, что многие проститутки во Франции подверглись жестокому наказанию за «горизонтальное сотрудничество», независимо от того, были они на самом деле марионетками нацистов или нет. Особенно жестоким это кажется, если учесть, что часто заниматься торговлей телом их заставляла нужда, и это был единственный способ выжить после потери работы или мужа. Тем не менее, тысячи женщин были выставлены обнаженными на улицах, где в них плевали, их брили, вымазывали дегтем и перьями и даже избивали в рамках того, что называлось épuration sauvage, или «дикой чисткой». Некоторые из них протестовали: они были патриотками, по крайней мере, одна из них утверждала, что лично вывела из строя «двадцать восемь немецких солдат», намеренно заразив их инфекцией[418]. Однако большинство людей интересовали только четкие и ясные акты героизма, а не эти более сложные проявления мужества. Вирджиния, тем не менее, понимала, что доблесть может проявляться в различных формах.
Когда доктор Жан Руссе открыл дверь ее старого командного пункта, Вирджиния на мгновение засомневалась, действительно ли эта костлявая, но величавая фигура когда-то была ее лейтенантом. Руссе только что вернулся на родину после восемнадцати месяцев в Бухенвальде, куда его интернировали вместе с другими верными агентами Вирджинии, братьями Ньютонами, или Близнецами. Все трое выжили и были освобождены американскими войсками 11 апреля, но Руссе уже не суждено было вернуться к своей прежней жизнерадостности. На его лице было написано страдание. Он рассказал, как был узником по директиве Nacht und Nebel («Ночь и туман»): такие заключенные считались максимально опасными для рейха и потому были обречены просто «исчезнуть» во тьме, а их семьи так никогда и не узнали бы, что с ними случилось. Тем не менее, каким-то чудом красноречие доктора помогло ему выжить. Охрана избавила его от верной казни, переведя на работу врачом в лагерном санатории, где он ухаживал за больными, не имея никаких лекарств, и где на каждой койке лежало по двое пациентов. Он рассказывал леденящие кровь истории о принудительных работах, смертельных эпидемиях, казнях без суда и следствия и отвратительных псевдонаучных экспериментах, проводимых СС[419]. Возможно, он пощадил Вирджинию, не рассказав, как жена коменданта лагеря использовала кожу заключенных для абажуров ламп и переплетов книг.
