Готовясь к худшему, Габи вошла в его кабинет. Сердце выпрыгивало из груди. Их планы были раскрыты: надзиратель по ошибке положил флакон в куртку коменданта столовой, а не в ту, что принадлежала охраннику. Габи отрицала, что знает, о чем идет речь, но, скорее всего, было понятно, что она лжет. Комендант ответил, что он тоже может помочь за вознаграждение в размере 50 000 франков[173]. Вирджиния, разумеется, быстро организовала эту сумму.
Благодаря посылкам с продовольствием и постоянным упражнениям мужчины стали физически сильнее, и это было им на руку. Чтобы побег удался, они должны были быть на пике формы. Сначала им предстояло бежать от барака к укромному месту, защищенному от яркого света фонарей другим зданием. Оттуда им следовало перебраться к заранее определенной точке в ограждении из колючей проволоки (ее расположение смогли установить во время бесконечных сеансов игры в петанк), не просматриваемой со сторожевых башен и относительно слабо освещенной. Здесь колючая проволока будет слегка растянута при помощи столов на козлах, построенных Беге (под прикрытием их «ремонта в бараке») из старых деревянных досок. Вниз положили кусок старого ковра, чтобы животы не разорвало в клочья, пока они будут ползти практически параллельно земле, как их научил Тротобас. Но вся операция по-прежнему оставалась весьма трудной задачей: добежать до забора в два этапа, затем пробраться через несколько ярдов[174] ограждения из колючей проволоки – в темноте, и все должно было занять не более минуты. Процесс был распланирован посекундно, с учетом регулярных обходов охранников; любая задержка могла поставить под удар всю операцию. И в любой момент караульные могли заметить открытую дверь барака, поэтому те из них, кто обладал наибольшими художественными способностями, нарисовали на куске мешковины фальшивую дверь, которую можно было повесить в считанные секунды, как только удалось бы открыть настоящую.
Габи привела детей на свидание к Жану в День взятия Бастилии, 14 июля, и не могла сдержать слез, думая об опасностях, которые ждали их впереди. Для побега была назначена следующая ночь – это был их последний шанс, – и следующий день большинству из заговорщиков казался самым длинным в их жизни[175]. Примерно в четыре часа дня 15-го числа они ждали окончательного сигнала от Вирджинии. И действительно, мимо лагеря в назначенное время прошла пожилая дама с тремя детьми. Если бы это был старик, это означало бы, что операцию отменили. За ужином той ночью заключенные пытались вести себя как ни в чем не бывало, пока один из них подсыпал в пиво Флёре (специально принесенное Габи) снотворное доктора. Время шло, и заключенные нервничали все больше, наблюдая, как обычно раздражительный Флёре на этот раз вел себя необычайно жизнерадостно. Как правило ложась спать одним из первых, в этот вечер он не проявлял никаких признаков сонливости. Некоторое время он, насвистывая, стоял у окна, пока остальные судорожно смотрели на часы, опасаясь, что снотворное не сработало. Наконец он подошел к своей кровати. Все взгляды были устремлены на него в попытках обнаружить хотя бы какие-то признаки усталости, но он разбил их надежды, снова принявшись насвистывать. И только начав раздеваться, Флёре, к счастью, упал и захрапел.
Тем временем в комнате охраны Севилья, заранее попросив друга принести два литра белого вина, около полуночи начал распивать его со своим начальником. Была договоренность, что как только они устроятся и начнут петь песни, другой дружественный надзиратель по имени Конрад поднимется на сторожевую башню номер семь и при помощи зажигалки подаст Камеронам сигнал, что «все чисто». В своей запертой камере мужчины тем временем набивали тряпки под постельное белье, создавая видимость того, что в кроватях кто-то спит, бросали жребий, кто пойдет первым, и занимали позиции у окна. Шли часы, луна уже взошла, а сигнала все не было. Возможно, все это было ловушкой? А может быть, охранника разоблачили? Севилья тоже с нетерпением ждал, когда Конрад поднимется по лестнице номер семь, но тот струсил и так этого и не сделал.
Наконец, в три часа ночи, когда ждать больше было нельзя, Севилья ускользнул из-под глаз пьяного начальника и сам взобрался на сторожевую башню, сумев трясущимися руками зажечь свою трубку. Почувствовав невероятное облегчение, Беге вставил ключ в замок, повернул его и открыл дверь. Она протяжно заскрипела – несмотря на то, что накануне была смазана маслом, – но за несколько секунд он приколол разрисованную мешковину, и Тротобас бросился к проволоке с ковром, разматывая клубок веревки в качестве сигнальной линии. Один рывок означал, что все чисто, три коротких рывка сигнализировали об опасности. Один за другим мужчины перебегали к бараку, а затем к забору, продираясь через проволоку. Ланжелан ринулся на ковер одним из последних, но тут над ним внезапно навис охранник с другой сторожевой башни. Тротобас уже собирался наброситься на него сзади, задействовав технику бесшумного убийства, которой его обучали в УСО, когда охранник прошептал: «Это англичане?» Тротобас ответил: «Да». «Ну, не шумите так», – ответил охранник, прежде чем уйти. Еще через несколько секунд Тротобас увидел через проволоку Беге, Жюмо, Пьера-Блоха, Гареля, Дж. Б. Хейса, Ле Харивеля, Ланжелана, Ливера, Роберта Лайона, Роша и Севилью. Снаружи их ждал комендант столовой. Вся эта сложная операция заняла двенадцать минут – по минуте на человека.
В паре миль от них – далеко от огней лагеря – кудрявый корсиканец по имени Альбер Ригуле ждал их в старом грузовике «Ситроен», припаркованном в лощине, скрытой от глаз наблюдателей на вышках. Как только беглецы вышли, они, разделившись по двое и по трое, понеслись сквозь темный лес, запрыгнули в грузовик, и, никем не замеченные, умчались в ночь. Только на рассвете один из оставшихся арестантов начал кричать об исчезновении ночью своих сокамерников, уверяя (как ему было велено), что до этого момента не замечал ничего необычного. Он также снова запер дверь и выбросил ключ, так что оставшиеся охранники были совершенно обескуражены, не понимая, как Камеронам удалось сбежать из своей камеры. Тут же зазвучал сигнал тревоги, и огромные отряды полицейских были собраны на поиски беглецов. Они проверили все дороги в пределах ста миль; все шоссе, мосты, железные дороги, речные суда и станции были либо закрыты, либо поставлены под круглосуточное наблюдение. Фотографии заключенных разослали на все контрольно-пропускные пункты, а местные дома, фермы и вся сельская местность систематически прочесывались полицией. Некоторые из охранников Мозака были жестоко избиты и заключены в тюрьму за то, что не смогли остановить побег, – независимо от пособничества, – и по приказу немцев охрана в других лагерях и тюрьмах сразу была усилена. Как и ожидалось, Габи тут же арестовали, но Вирджиния посоветовала ей заранее организовать себе железное алиби. Так что она смогла назвать свидетелей, подтвердивших, что она в тот вечер возвращалась со встречи с официальными лицами в Виши, где снова ходатайствовала за арестованного мужа.
Позже Габи освободили, но и немцы, и вишисты прекрасно знали, что союзникам удалось провернуть впечатляющий побег, добившись серьезного пропагандистского успеха. Это освобождение узников стало легендарным, и слава о нем распространилась далеко за пределы Мозака. Его лихорадочно обсуждали в барах и магазинах, в автобусах и поездах. «Бомбардировщик Королевских ВВС подобрал в поле дюжину человек», – сообщали друг другу местные жители с благоговением. Они и не подозревали, что эти слухи с подачи Вирджинии преднамеренно распускали дружественные местные проститутки, врачи и парикмахеры. Она хотела, чтобы полиция поверила, что мужчины уже вернулись в Англию.
На самом деле Ригуле проехал всего двадцать миль, прежде чем высадил их на окутанном легким утренним туманом поле дикого вереска. Около часа беглецы лежали в обильной росе, а Ригуле тем временем избавлялся от грузовика. Вернувшись, он повел их пешком сквозь плотно поросшие грецким орехом и сладким каштаном холмы, не останавливаясь, пока они не оказались в самом сердце леса вне досягаемости любых транспортных средств. Пьер-Блох вспоминал, как около полудня он, наконец, прибыл в «полуразрушенный, заброшенный дом с сараем» и был очень взволнован, обнаружив, что «кто-то замечательным образом подготовился к нашему визиту»[176]. В шкафах было печенье, джем, бритвы и даже мыло – приятный штрих в стиле Вирджинии, который был встречен с восторгом.
