Однажды июньской ночью британский бомбардировщик сбросил еще одну партию контейнеров в трех километрах от цели недалеко от Монбрисона. Ален, со своим обычным пренебрежением к безопасности, собрал команду из семнадцати говорливых сопротивленцев, чтобы забрать припасы. И пока они шумно метались, собирая контейнеры, полиция без труда заметила их в лунном свете и задержала. Отпустили только Алена, но тут он совершил вторую грубую ошибку. Он публично хвастался о том, как полицейский согласился его отпустить, что привело к аресту и сорокавосьмичасовой пытке тайного сторонника Сопротивления. «Популярности ему это не прибавило», – отмечал Бен Кауберн, сказавший, что «избегал Алена», поскольку «все охотились за его шкурой». Последняя в длинной череде любовниц Алена, Жермен Жув, в ту ночь сопровождала своего возлюбленного, несмотря на то, что это противоречило правилам УСО, запрещавшим личные привязанности. Теперь она, кипя от ярости, сидела в тюрьме в одной камере с женой известного коллаборациониста. Это уже было серьезной проблемой, так как было не до конца ясно, кому симпатизирует Жув (ранее она была любовницей итальянского шпиона), а благодаря Алену она знала большинство ведущих агентов в Лионе и местонахождение их тайников с оружием. Хуже того, в отсутствие Жермен Жув Ален (который в полной мере пользовался преимуществами притягательной жизни в роли секретного агента) начал беспардонным образом обхаживать другую женщину, мадемуазель Прадель. «Если Жермен узнает об этом, – писал в отчете Чарльз Хейс, недавно прибывший агент, – последствия будут катастрофическими»[147]. Разъяренная Вирджиния с тревогой ожидала освобождения мадемуазель Жув из тюрьмы: ее должны были выпустить через шесть недель.

Но не только Алена отвлекала бурная личная жизнь. Возможно, это было связано с тем, что у принимающих бензедрин часто наблюдается резкое усиление либидо. Как бы то ни было, несколько агентов-мужчин заигрывали с десятками разных женщин, что представляло очевидный риск для Вирджинии и всей операции УСО. Чарльз Хейс, зубной техник, пришел в ужас, прибыв на место в мае 1942 года (чтобы осмотреть электростанции для будущих диверсионных атак) из-за «серьезной угрозы безопасности» таких постоянных беспорядочных связей. Многие из любовниц агентов не умели держать язык за зубами, а некоторые из них были прямыми сторонниками нацистов. Все это было следствием царящей в воздухе атмосферы бравады chercher la femme с присущей ей беззаботностью. Как-то раз одного агента заметили выходящим из бара с криками о том, какое «веселье» принесет им эта полнолунная ночь, – тем самым он выдал, что Сопротивление ожидало заброски с парашютом. Вскоре после этого он был арестован вместе с двумя своими товарищами. Один курьер как-то привез с собой радиоприемник на велосипеде на футбольный матч и хвастался им, наблюдая за игрой. Полиция проследила за ним и накрыла комнату, где ее владелец вел радиопередачу, после чего его взяли, предварительно выпустив в него девять пуль. Выдавали агентов также и подозрительно выглядящие группы мужчин, расхаживающие туда-сюда через двери бара с коробками в руках, особенно если они были одеты в Canadienne (кожаные пальто с меховым воротником) и солнцезащитные очки, уже ставшие к тому моменту неофициальной униформой движения Сопротивления. Снова и снова – несмотря на все предупреждения – у огромного количества агентов при аресте обнаруживали списки адресов их контактов, что сразу же приводило к краху всей сети[148]. Слишком часто на смену страху, испытываемому в начале миссии, приходила самоуверенность, когда в первые несколько недель обходилось без происшествий. У немцев была привычка терпеливо наблюдать за подозреваемым, пока тот не ошибался или больше не мог объяснить свои передвижения, и лишь затем нападать. Каждая потеря наносила тяжелый удар по Вирджинии и тем, кто остался. Эффект был кумулятивным и разрушительным. «Это утомляет, – объяснял Питер Черчилль. – Каждый раз ты понимаешь, что еще один человек лишился жизни».

Жить тайной жизнью означало никогда не расслабляться и всегда иметь отработанную легенду. Те, кто выживал хотя бы какое-то время, были от природы коварны и обладали сильно развитым шестым чувством. Заходя в здание, Вирджиния могла почувствовать опасность, просто взглянув на консьержа. Она знала, что нужно прислушаться, не раздается ли незнакомых голосов за дверью, прежде чем войти внутрь. Одна ошибка, допущенная из-за усталости или спешки, могла привести к катастрофе – что на себе испытало уже множество агентов. Один опытный человек проигнорировал сигнал опасности в виде закрытых ставень на окнах, в спешке направляясь к дому своего контакта, и вместо него обнаружил ожидающих внутри гестаповцев.

Полицейские связи Вирджинии были чрезвычайно хорошо осведомлены даже о передвижениях своих немецких коллег. Благодаря потоку наводок она переместила один контакт не менее тридцати двух раз, позволяя ему всегда быть на шаг впереди гестапо. Она также узнала, что у полиции появилось подробное описание Чарльза Хейса, и организовала его побег до того, как за ним пришли. Один из доверенных лиц доктора Руссе считал, что разведданные Вирджинии настолько хороши, что у нее точно должны быть связи в самом гестапо[149]. Какими бы надежными ни были ее личные контакты и как бы жестко она сама не следовала собственным правилам безопасности, подобная известность означала, что она все еще была уязвима для чужих ошибок.

Дэнис Рейк был пухлым, носящим очки, сорокалетним артистом мюзик-холла. После того, как в возрасте трех лет его бросила мать, которая была оперной певицей, Дэнис рос в цирке, выступая в качестве акробата. Растерянным мальчиком во время Первой мировой войны он оказался в Брюсселе, когда немцы оккупировали город, и начал работать вместе с легендарной медсестрой Эдит Кавелл. Позже ее расстреляют за то, что она помогла бежать примерно двум сотням солдат союзников. В юности Дэниса некоторое время содержал в роскоши афинский принц, который в конце концов разорвал в те времена незаконную связь, опасаясь политического скандала. Возможно, из-за своей бурной юности Рейк «до смерти боялся»[150] взрывов и парашютов и отказывался брать в руки оружие. Напоминая чем-то старомодного бакалейщика, он многим казался одним из самых эксцентричных членов УСО. Он говорил, что пошел добровольцем, поскольку у него не было ни родителей, ни жены, и ему «нечего было терять»[151], а неприкаянное детство сделало его необычайно самостоятельным. Несмотря на опасения многих, Бакмастер оценил Рейка, проницательно отметив, что у него достало «мужества побороть свои страхи». Он также признал, что иногда самые невероятные кандидаты – как в случае с Вирджинией – становятся самыми талантливыми агентами. Сам Рейк признавался, что ему нужно было многое доказать и самому себе, и другим, и что в самые тяжелые моменты он тихо шептал себе: «Соберись, малыш!»[152].

Высадка Рейка майской ночью на Лазурном берегу в Антибе при помощи фелуки – небольшой, но быстрой лодки для ловли сардин, управляемой безрассудно храбрыми поляками, – была мероприятием не многим легче, чем десантирование с парашютом. Местные полицейские (некоторые дружественные, некоторые нет) по очереди следили за берегом, залитым лунным светом, из своих окон, а у вновь прибывших для координации высадки была только система разноцветных мигающих огней от коллег на берегу. Длинная красная вспышка означала, что берег чист, белая вспышка означала, что нужно ждать, а серия голубых вспышек предупреждала о неминуемой опасности. Увидев красную вспышку, Рейк проплыл на веслах последние несколько сотен ярдов на своем утлом суденышке.